Овсей Фрейдзон - Фрося. Часть 1

Фрося стояла в двух шагах от неузнаваемого Степана и буквально буравила его взглядом, ожидая, когда тот начнёт свой рассказ. Сердце сдавила такая тоска, что захотелось завыть раненым зверем.

— Присядь Фросенька, присядь, мой рассказ будет не коротким, да и ты ведь знаешь, какой я говорун… — был бы лучшим, тогда бы, может, и не отвергла, не поменяла бы на другого, умеющего красиво говорить и ухаживать…

Фрося села на край лавки, по-прежнему не сводя взгляда с изменившегося лица Степана. Она вся подобралась, душа её натянулась, как тетива лука, мысленно боясь вспугнуть рассказчика и потерять последнюю надежду хоть на какие-то вести о любимом человеке.

— Тебе и без моего рассказа, наверное, кое-что известно, но ты не перебивай меня, так мне будет легче, чтоб не запутаться.

Мы в партизанском лагере считали уже дни, когда соединимся с частями Красной армии. Но в эти же дни гитлеровцы вовсе озверели и послали на нас карательные команды. Было принято решение уходить подальше на запад, но оставить небольшое подразделение для отвлечения фашистов от основного отряда партизан. Так вот, немцы обложили нашу группу в небольшом лесочке, нас было всего пятнадцать человек, которые должны были сбить фашистов со следа, а к тому времени, как мы попали в окружение, оставалось и того меньше, семь или восемь, и все были ранены. На нас обрушился шквальный огонь из автоматов и пулемётов, а потом спустили собак… — что это были за волкодавы, и передать невозможно.

Нас троих, последних оставшихся в живых, раненных и обкусанных собаками, захватили в плен. Пришёл в себя я уже здесь в Поставах, в подвале местного гестапо. А потом начались допросы и пытки. Комендант и его подручные всё хотели дознаться, куда ушёл основной отряд партизан.

Трудно передать все те издевательства, боже мой, как нас только не пытали. Переводчиком у них был, как ты понимаешь, твой Алесь, но я не питал к нему в момент пыток ненависти, ты ведь мне сообщила по секрету, что он работает у немцев на нас.

Однажды, он выбрал подходящий момент и шепнул мне, чтобы мы начали хоть что-то говорить, а иначе замучают до смерти. Ведь благодаря нашим отвлекающим действиям основной партизанский отряд вышел из окружения. Он так же мне шепнул, чтобы мы держались и были наготове, что нас постараются в ближайшее время освободить.

На третью ночь нашего пребывания в мрачном подвале мы вдруг услышали какую-то возню за дверью… Вскоре они распахнулись, и вошли Алесь с незнакомым пожилым человеком.

Наши спасители помогли нам выбраться наверх, а было это для нас совсем нелегко, болело всё тело от ран, пыток и укусов собак. Глаз мне выбил кастетом на допросе фашист.

Когда они перетаскивали нас к подводе, я успел заметить двух убитых немецких охранников у входа, — похоже, наши спасители их укокошили. Кроме меня и двух других ребят из партизанского отряда, освободили ещё двух мужиков, сидевших в подвале, у тех было состояние намного лучше нашего, по крайней мере, они были на своих ногах и даже помогали Алесю и подпольщику перетаскивать на подводу наши израненные тела.

Я совершенно не помню, как выезжали из города и в какую сторону поехали, потому что потерял сознание, но мы уносили ноги от преследователей до самого утра без остановки. И только на рассвете встретивший нас крестьянин, связанный с подпольем, через болото доставил на какой-то островок, где мы и просидели до следующей ночи. Затем трое наших спасителей обработали, как могли, наши раны и впервые за несколько дней сносно накормили. А когда все уснули, ко мне подсел Алесь, и мы с ним поговорили по душам…

— Фрось, дай что-нибудь выпить, душа горит, горло пересохло, да и тяжело мне всё это вспоминать… — и Степан умоляюще посмотрел на женщину…

Из-за спины раздался старческий голос ксёндза:

— Перекури, Стёпа, я сейчас принесу тебе выпить и закусить. А ты, Фросенька, не беспокойся, детки давно уже спят, они нам не помешают послушать Степана, не торопи его… Раньше или позже узнаем правду, от этого уже ничего не изменится, а пока будем узнавать то, что до сих пор нам было неведомо…

Степан, жадно затягиваясь, курил свою очередную папироску, опустив понуро голову почти до колен. Неожиданно Фрося почувствовала к нему щемящую жалость, даже захотелось погладить замордованного жизнью человека по седым волосам. Она вдруг ясно осознала, сколько пришлось пережить Степану, а с чем ещё в дальнейшем предстоит столкнуться, даже представить было трудно.

Вернулся Вальдемар, принёс пол-литровку водки, нарезанное сало, краюху хлеба и солёные огурцы. Степан дрожащими руками скрутил сургучовую пробку с бутылки и посмотрел на Фросю и ксёндза… Те отрицательно покачали головой. Он налил почти до краёв железную кружку и в три глотка осушил её до дна, шумно выдохнул, понюхал хлеб и захрустел огурцом… Фрося с Вальдемаром увидели, как мало зубов осталось во рту у Степана. Тот опять взялся за бутылку, но Фрося решительно задержала своей рукой его руку и показала взглядом на закуску:

— Закусывай, Стёпа, закусывай и рассказывай, пожалуйста, дальше, а то завалишься… Питок ты, похоже, хороший, а силёнок пока явно маловато…

Он не стал спорить, сокрушённо вздохнул, положил на хлеб кусочек сала и стал тщательно жевать, не поднимая глаз. Закинул оставшиеся крошки хлеба с ладони в рот, закурил очередную папиросу и продолжил рассказ:

— Алесь мне сказал: «Ты, Степан, не держи на меня зла». И так умно пояснил: «Это выше нас, то судьба, а от неё не сбежишь. Мы с Фросей с первого взгляда полюбили друг друга, а вмешательство в нашу судьбу моего дяди и тебя только создали нам дополнительные сложности и лишние переживания, и всё равно мы оказались вместе. А теперь только та же судьба сможет нас разлучить… И даже если бы не было этой проклятой войны, мы бы наперекор всем и всему связали бы свою жизнь одним узлом.

Мы все трое совершили очевидные ошибки и за это платим сполна. Неизвестно, как мы выйдем из этой передряги, но поклянись, если останешься жив, то не обидишь её и моего ребёнка, как и сиротку Анечку, которая, может быть, и не узнает никогда своих родителей. Ведь сердце и руки Фроси стали для неё материнскими… Для меня же все трое деток были родными, я никогда не делал между ними различия…»

Рассказ Степана прервали рыдания Фроси, она обхватила голову руками и медленно раскачивалась в такт горькому плачу. Степан замолк, а Вальдемар ласково гладил её по пышным волосам, а у самого в глазах стояли слёзы…

Фрося быстро взяла себя в руки и, вытирая глаза ладонью, кивнула Степану, чтоб он продолжал повествование.

— А я ему толкую: «Ты вот здоровый и сильный, а я весь перекалеченный, так скорей ты вернёшься к ней и к детям. Даже не буду тебя просить воспитать как следует моего сына, я знаю, что он будет в надёжных руках. Просто, когда он повзрослеет, расскажи ему обо мне. Ведь сыну не за что будет стыдиться своего отца, никого никогда не обманывал, трудился от души, воевал, не прячась за чужие спины…»

А Алесь задумался и молвит: «Не всё в руках божьих, многое зависит от воли людей и обстоятельств, будем уповать на то, что мы оба останемся живы, и пусть вряд ли будем друзьями, но, по крайней мере, не останемся врагами».

Я ему: «Ну, какой я могу быть тебе враг, ведь ты спас мне жизнь и я должен быть тебе обязанным до гробовой доски». А он в ответ: «Я тебя, Стёпа, спас, как бы спас и любого другого, кто был бы на твоём месте, просто так распорядилась судьба. Но я почему-то рад, что так случилось, ведь косвенно чувствую себя виноватым перед тобой…»

— Так мы с ним проговорили почти целый день, а назавтра к ночи мы двинулись дальше на восток — туда, откуда наступали наши войска и откуда слышалась канонада. Сопровождавший крестьянин покинул вскоре наши ряды, ведь дальше начинались незнакомые для него места.

А мы старались днём отсидеться где-нибудь в болоте или в бурьяне, а по ночам продолжали движение, благо было тепло, и для лошади хватало корма, ведь вовсю зеленела трава. Правда, съестные запасы подходили к концу, и пожилой подпольщик, участвовавший вместе с Алесем в нашем освобождении, рискнул пойти в возникшее на нашем пути следования село что-нибудь раздобыть нам на пропитание. Но, видно, нарвался на засаду немцев или полицаев и не вернулся. Мы слышали пальбу с двух сторон. Скорей всего, его в той перестрелке убили.

На шестую ночь мы неожиданно оказались между двух огней, между наступающими нашими войсками и отступающими немецкими. Мы попали в настоящий ад, вокруг взрывались снаряды, наши самолёты бомбили позиции фашистов, вокруг ревели танки, самоходки, а мы затаились в каком-то овраге.

Лошадь убило шальным снарядом почти в начале этого боя, а нас, уцелевших, осталось только трое: Алесь, я и один из тех незнакомых мужиков, спасшихся со мной из гестаповского подвала в Поставах. Наутро нас обнаружил передовой отряд наступающих советских бойцов, который доставил нас в тыл, где мы попали в руки особистов…

Степан заёрзал на лавке и умоляюще посмотрел на Фросю. Та взяла бутылку водки, налила полкружки и подала Степану. Он одним глотком жадно осушил содержимое и стал медленно закусывать, было видно, что дальше рассказывать ему будет ещё трудней.

Степан закурил очередную папиросу, всмотрелся в лица внимательных слушателей, поправил повязку на глазу и продолжил:

— Мы сидели возле какого-то штаба и вдыхали запах свободы и солдатской кухни, ведь мы последние дня два почти ничего не ели и говорили между собой, что скоро нас определят кого в госпиталь, а кого на передовую. И так станет хорошо, не надо будет скрываться и искать врага, он будет перед тобой, бей его, гада, и гони назад в неметчину. А нам даже не дали поесть, а сразу потащили на допрос.

По кабинету взад и вперёд прохаживался капитан. Вы даже представить себе не можете, что у него был за взгляд. Он смотрел на нас сразу, как на преступников. Наверное, минут десять так ходил и буравил нас подозрительно поочерёдно, а мне и сидеть-то было трудно, болела раненая нога, гноился выбитый глаз, страшно хотелось пить и кушать.

А тут капитан резко выдернул пистолет из кобуры и как заорёт:

— Лазутчики, предатели, немецкие выкормыши!.. — и каждому из нас тычет этим пистолетом в лицо.

И тогда наш третий уцелевший, которого мы толком и не знали, вдруг быстро заговорил:

— Товарищ капитан, этот, — он кивнул в мою сторону, — точно из партизан, а этот, — он глянул в сторону Алеся, — был переводчиком у немцев, сам лично это видел. А я из крестьян, помогал партизанам, чем только мог.

А капитан так ехидно:

— Помогал партизанам, говоришь, разберёмся, кому ты помогал, поищем свидетелей, вы, западники, все одним миром мазаны, немецкие прихлебатели…

Ну, а ты, великий партизан, как туда попал, из-под бабьей юбки или окруженец? — и уставился на меня, как на лютого врага…

— А я, как происходило, так и излагаю… что, мол, был в окружении. Нас захватили в плен. Потом какое-то время находился в лагере для военнопленных. Нас посылали на работу восстанавливать мост. Оттуда я бежал вместе с другими ребятами. Пробирался в родные места, наткнулся на партизан и остался в этом отряде, где и провоевал до тех пор, пока меня не захватили эсэсовцы во время карательного рейда.

Рассказываю ему, как мы тогда с небольшой группой партизан отвлекали фашистов от основного отряда. А он на меня опять как закричит:

— Трус поганый, когда другие жизни отдавали за Родину, он в плен сдавался, шкуру спасал! Ещё выясним, может, ты немцами был завербован и к нам подослан, ничего, расколем и тебя.

А потом он резко повернулся к Алесю:

— Ну, а ты вражеская морда, что скажешь, почему не воевал в рядах Красной армии, дезертир? Почему на фашистов служил, сытой жизни хотел? Почему сюда припёрся, скрыться захотел или подослан?

А Алесь так спокойно ему в ответ:

— Я не мог вступить в ряды Красной армии, потому что в Поставы прибыл из Польши, ведь на Родине не был с тридцать девятого года, а у немцев пришлось служить по заданию местного подполья…

И тут капитан со всей силы ударил его пистолетом по лицу так, что кровь брызнула во все стороны…

— Сволочь, мразь! Фашистский выродок, кому здесь туфту вправляешь!.. — и опять пистолетом по лицу. Алесь и упал на пол, потеряв сознание от этого страшного удара…

Фрося вскрикнула и закусила кулак. Лицо ксёндза побледнело до мелового оттенка. Степан вновь закурил и продолжил:

— Я понимаю, каково вам это слушать, а я это всё видел, как капитан ещё несколько раз ударил ногой лежащего без сознания Алеся. Потом он вызвал солдата, и тот облил его холодной водой, привёл в сознание и усадил на стул.