Овсей Фрейдзон - Фрося. Часть 1

И последнее, что я хочу тебе сказать, уходи и дай судьбе распорядиться, идёт война и никто не знает, как мы из неё выйдем, но не вмешивайся в ход жизни, поднимешь на Алеся руку или скажешь кому-то о моей девочке, я тебя собственными руками порешу… — и она указала взглядом на топор, стоящий у входных дверей.

Степан с поникшим видом пошёл к выходной двери, на пороге остановился, поднял голову, вгляделся в лицо Фроси и с горечью в голосе заговорил:

— Зря ты так, Фросенька, я, может, не умею так красиво говорить и ухаживать, как твой полюбовник, но я тебя люблю. Ты красивая, работящая и умеешь за себя постоять. Может, я где-то и виноват перед тобой, но никогда не желал тебе плохого, живи, как хочешь, я уйду с вашей дороги и буду обходить стороной твоего, хм, муженька, а по поводу маленькой жидовочки можешь не волноваться, никому до этого нет дела, это твоя воля и твой удел.

Уцелею, надеюсь, позволишь узнать сыну, кто его отец?

Фрося, глядя прямо в лицо Степану, молча кивнула, слова застряли в её горле, и на глаза набежали слёзы…

За Степаном давно уже закрылась дверь, а Фрося стояла и стояла посреди горницы, по её щекам текли горькие слёзы, сколько же бабе надо выплакать слёз за её жизнь.

Алесь появился в деревне как-то утром уже только в начале марта, когда просели сугробы, и просёлочная дорога к полудню превращалась в кашу из снега и грязи. Сразу было видно невооружённым глазом, как он осунулся, во взгляде появилась какая-то отрешённость и печаль, и, только помывшись в баньке, обласканный, изнеженный Фросиными руками, губами и телом, расслабился и поведал о последних событиях, происходящих вокруг него:

— Фросенька, душа моя изболелась, мне так трудно стало вырываться к вам. Ведь истинной причины для выходных и получения подводы я коменданту назвать не могу. Пешком сейчас сюда не добраться, а подводы у нас наперечёт.

Здесь у вас относительно тихо, а в Поставах приближение фронта стало ощущаться всё больше и больше. Это и переполненные вагоны с раненными, и усиленное движение техники по железной дороге и по шоссе, и частые воздушные бои, и гром канонады, слышимой по ночам… И, главное, — это появившаяся дикая ярость в действиях распоясавшихся оккупантов…

Отношение коменданта ко мне резко изменилось, он стал подозрительным и грубым, сам часто присутствует на допросах пойманных партизан и подпольщиков, поэтому мне приходится быть переводчиком при нём, а это для меня невыносимо. Людей пытают всякими изощрёнными методами, а иногда просто избивают до смерти, и в мою сторону уже не раз из уст пытаемых я слышал оскорбления и угрозы… Нет, этого я уже выдержать больше не могу.

Если меня не перебросят в партизанский отряд, то могу проколоться. Господи, когда это всё закончится, когда мы с тобой сможем зажить спокойно, отдавая свою любовь друг другу и детям!..

Фрося в свою очередь поведала ему о неожиданном приходе в их дом Степана и об их тяжёлом разговоре, и это тоже настроения не добавило.

— Фросенька, боже мой, этого только нам не хватало, вдруг он, опьянённый своей ненавистью, устроит нам какую-нибудь пакость. Ведь с моим провалом и вам не сдобровать, а если ещё станет известно про Анечку, то гибель нам всем обеспечена…

— Алесичек, я почти уверена в том, что он не причинит нам вреда, он хоть и груб, но не подлец, я почему-то доверяю ему… А вот, что он не будет преследовать тебя, особой надежды у меня нет. Хоть я ему пригрозила, что в случае, если он тебя тронет, прикончу его, но сам понимаешь, у ненависти глаза большие. Я умоляю тебя, любимый, будь осторожен, и тебе, как можно быстрей, нужно уйти из города в партизаны, а иначе тебе грозит опасность с двух сторон…

— Ах, Фросенька, если бы всё зависело от меня, и если бы я мог, то взял бы тебя с детьми и увёз бы куда подальше от этой проклятой войны, от этих досужих глаз и от этого Степана…

Фрося понимала, что этот разговор причиняет её любимому страдания, и она резко сменила тему:

— Алесик, пойдём к деткам, Андрейка так потешно ходит и уже лепечет вовсю. А Анечка не даёт спуску ни в чём Стасику, тот вроде физически намного её крепче, но во всём уступает, а как смешно они разговаривают между собой, я слушаю и не могу сдержать смеха…

Алесь забавлялся с детьми и постепенно оттаивал душой. А после того, как вкусно пообедали и уложили детей спать, ласки жены заставили забыть обо всём на свете, и их любовные утехи вновь вознесли любящих друг друга людей на небеса блаженства… Вернулся покой, и реальность происходящих событий отодвинулась куда-то за край сознания.

После обеда и ласк жены Алесь покинул деревню, тепло распрощавшись с Фросей и детьми, ему надо было засветло попасть в город — дороги неспокойные, и ночью его ожидала встреча со связным из партизанского отряда.

Фрося стояла у ворот дома и смотрела вслед удаляющейся подводе, которая с трудом продвигалась по разбитой просёлочной дороге. И до тех пор, пока подвода не скрылась в лесу, Алесь всё оглядывался и махал Фросе рукой…

Далеко не первый раз Фрося так провожала любимого, но на этот раз сердце сдавила такая тоска, что невольные слёзы брызнули из глаз: что это такое, неужто предчувствие беды?!.

Наступила весенняя распутица… До середины апреля, до самой пасхи, а именно на это время выпал почитаемый в народе праздник, не было никаких слухов ни из города, ни из партизанского отряда.

Ближе уже к маю, как-то ночью раздался условный стук в дверь, и на пороге появились партизаны, которые чаще других приходили к Фросе за продуктами. Они поведали, что вынуждены уходить подальше в леса, потому что карательные отряды эсэсовцев стали устраивать рейды и облавы против атакующих с тыла народных мстителей. Сопровождаемые местными полицаями немцы обложили так, что невозможно пробраться сквозь этот заслон на восток, на соединение с наступающей Красной армией.

Взяв, как обычно, приготовленный Фросей мех с продуктами, партизаны, тепло распрощавшись, удалились.

Наступила долгая, тревожная тишина, только где-то вдали по ночам слышались взрывы снарядов и бомб.

В прозрачном голубом небе сельчане теперь наблюдали только за самолётами, летящими на запад, с красными звёздами на крыльях. Деревня жила своей обычной жизнью и только иногда сюда доходили разрозненные слухи о происходящем в непосредственной близости.

После мартовского приезда Алесь больше в деревне не показывался, и все работы, связанные с посевом картофеля и других овощей, легли на Фросю тяжёлым бременем, ведь на её руках было трое малолетних ребят.

С трёхлетними Стасиком и Аней проблем было больше, чем с полуторагодовалым Андрейкой. Мальчишки, предводимые шустрой девочкой, залазили во все дыры, куда вроде бы и залезть нельзя, вечно перемазывались, царапались и получали ушибы.

За работой и вознёй с ребятнёй Фросе, казалось бы, скучать было некогда. Но тревога за Алеся росла с каждым днём, и после тяжёлого дня в хлопотах по дому и хозяйству, после того, как она укладывала спать уставших за день детей, приходили порой бессонные ночи, и наутро подушка была мокрой от слёз.

Вскоре, с наступлением погожих июньских дней, канонада стала слышна не только ночью, но и днём, и всё чаще над деревней пролетали на запад эскадрильи самолётов со звёздочками на крыльях.

И вдруг неожиданно наступила тишина. Кто-то из сельчан, побывавших в городе, сообщил, что Поставы уже освобождены Красной армией, и там налаживается мирная жизнь.

Фрося упросила тётку Маню до вечера присмотреть за хозяйством и детьми, а сама с самого утра отправилась пешком в Поставы. Менее чем через два часа она достигла окраины города. Прошла мимо своей, а точней, Степановой избы, но в груди ничего не ёкнуло. Она быстро зашагала в сторону костёла, больше ей идти было некуда.

Вдалеке громыхали поезда, мимо проносились машины с открытым верхом, на которых ехали весёлые солдаты, они лихо свистели вслед молодой и красивой женщине. Но та, не обращая внимания на всё происходящее вокруг, целеустремлённо приближалась к костёлу.

Фрося открыла тяжёлую дубовую дверь католического храма и с солнечного света попала в тишину и полумрак под сводами костёла. Внутри никого не было, она подошла к боковому портику, встала на колени и стала неистово молиться. Губы молодой женщины шептали давно непроизносимые слова молитвы, она осеняла себя крестами, и слёзы беспрестанно лились и лились из её прекрасных печальных глаз.

И понятно было, за кого она молилась, чьё имя шептали промокшие и просоленные от слёз губы…

Она молила святую деву Марию и Господа сохранить жизнь её любимому и умоляла простить и отпустить им грехи во имя их с Алесем большой любви…

Вдруг она почувствовала руку на своей голове, подняла глаза и увидела стоящего над ней старого ксёндза Вальдемара, дядю Алеся…

Фрося с затаённым страхом поцеловала руку дяде Алеся:

— Святой отец, я смиренно прошу Вас меня исповедать, а затем проявить ко мне милосердие и сообщить, что Вам известно об Алесе…

Фрося по-прежнему стояла на коленях, прижав руки к груди, и с такой надеждой смотрела на ксёндза, что тот не выдержал и отвёл от её пронзительного взгляда свои печальные глаза.

Через несколько секунд пожилой человек справился со своими эмоциями, посмотрел в упор на молодую женщину и кивком пригласил следовать за ним.

Фрося зашла вслед за ксёндзом в ризницу и опустилась перед ним на колени:

— Святой отец, я хочу исповедаться, рассказать Вам о своей недолгой и такой запутанной жизни. О моём грехе — о безумной любви к Алесю. Покаяться в том, что я не смогла противостоять искушению и начала жить с мужчиной, не скрепив союз с ним законными узами брака, освящённого католической церковью. Помехой этому было не расторгнутое до сих пор официальное замужество с другим человеком.

Более того, от греховной связи с Алесем у нас есть ребёнок, которого мы незаконно тайно крестили…

Слёзы непрестанно текли по бледным щекам молодой женщины:

— Отец Вальдемар, я приношу своё искреннее покаяние перед ликом святой девы Марии, но не могу отречься от своей любви к Алесю…

Ксёндз слушал Фросю с напряжённым вниманием. В его глазах можно было прочитать не столько осуждение, сколько сочувствие и понимание. Дослушав до конца не то исповедь, не то рассказ Фроси, он поднял её за плечи с колен и усадил напротив себя на стул:

— Дочь моя, ты нарушила святые каноны католической веры и отступиться от содеянного не можешь и не хочешь. Я по-человечески тебя понимаю и готов смириться с твоей волей и волей моего племянника. Дети не несут ответственности за поступки взрослых, хотя изрядно принимают на себя страдания за эти прегрешения. Поэтому и ваш сын — незаконно крещённый парой, не состоящей в законном браке перед ликом Господа, не несёт на себе грех родителей, хотя его крещение не является действительным.

Дочь моя, мне ведомо, что ты скрываешь от фашистов еврейское дитя, но не кори моего племянника за то, что он открыл мне твою святую тайну. Я обещал ему унести её с собой в могилу. Твой благородный поступок заслуживает всякого Божьего поощрения, дитя Иисусова народа, спасённое католичкой, обласкано Божьей милостью, да и будет так, аминь.

Дочь моя, я не вправе отпустить твои грехи, ты каешься, но не отрекаешься, поэтому на всё воля Божья, только воля Божья, аминь…

А теперь пройдём в мои покои и поведаем друг другу о мирских делах, обсудим события текущие и подумаем о будущем…

Они вышли из костёла и вошли в небольшой домик, стоящий невдалеке от бокового выхода из храма, где находились спальные покои ксёндза Вальдемара и где раньше с ним проживал его племянник. Дядя Алеся усадил Фросю в кресло, приготовил для них чай, поставил на столик лёгкие закуски и сел напротив. Фрося, не сводившая с него глаз, тут же прервала молчание:

— Святой отец, умоляю, только скажите мне сразу, жив ли Алесь?.. — и её глаза, наполненные любовью и мукой, буквально утопили священника безмерным страданием…

— Не знаю дочь моя, не знаю, но я поведаю тебе о том, что мне известно до последних вестей о нём, но тогда, по тем слухам, он был жив.

После рейда гитлеровцев против партизан где-то в конце апреля или в начале мая были доставлены в Поставы и помещены в застенки несколько пленных, среди них и твой по закону муж Степан. Все пойманные партизаны были раненными. Начались допросы и пытки пленных гестаповцами, и Алесь вынужден был присутствовать при этих изуверствах переводчиком.

Однажды ночью он и ещё один из подпольщиков ликвидировали охрану и на подводе вместе со спасёнными пленными бежали в лес. Они скрылись в неизвестном направлении.