Овсей Фрейдзон - Фрося. Часть 2

— Всё, хватит Анютка, горя никого не произошло, просто ты начинаешь по-настоящему взрослеть.

У меня детство закончилось, когда мне было восемнадцать лет, у тебя попозже, а именно — сейчас.

Наступает пора, когда нужно принимать самостоятельные решения и я по себе знаю, что это ох, как не легко.

Хорошо, когда рядом с тобой есть люди, которые вовремя подскажут, одёрнут или направят, но всё равно, решение жизненноважных вопросов только за тобой, потому что твоё будущее зависит от того, какое ты сама выберешь направление сегодня.

Доченька, я ничего не имею против этого Миши, как человека, он сам выбрал свой путь, кроме того, у него нелёгкая судьба и чует моё сердце, что его горести ещё не закончились.

Свяжешь или нет, ты с ним свою жизнь, от меня это очень мало зависит.

Что ты чувствуешь по отношению к нему мне понятно, а вот, что он думает о будущем своём, твоём и может быть совместном вашем, я не знаю.

Конечно, если ты не хочешь, чтобы я с ним встречалась, то не надо, но я хочу услышать от тебя внятный ответ на мои предложения, предупреждения и рассуждения о твоём ближайшем, и не только, будущем…

Аня вдруг порывисто поднялась со стула, уселась, как в детстве к маме на колени, обняла её за шею, уткнулась лицом в волосы, ещё немножко повсхлипывала и притихла.

Фрося нежно гладила своей жёсткой наработанной рукой дочь по голове в чёрных кучеряшках, давая ей время успокоиться, сама она была совершенно спокойна.

К ней пришла уверенность, что в ближайшее время, ничего дурного её девочка не сделает.

Безусловно, она приняла правильную линию разговора, а от слёз у дочери только легче станет на душе, сколько она сама выплакала их в своей жизни и не вспомнить.

Вдруг Аня резко отстранилась, вскочила на ноги и заметалась по маленькой кухне, а затем резко остановилась напротив матери:

— Мамочка, мне нечего возразить, против твоих слов. Ты, безусловно, права.

С Мишей я разберусь сама, я не хочу, чтобы вы схлестнулись с ним в словесной перепалке, хотя я уверенна, что победу он не одержит…

И лицо её озарила улыбка.

— Завтра же я запишусь в студенческий стройотряд, но с раввином Пинхасом, ты, пожалуйста, всё же поговори на счёт геура, он лучше тебе объяснит что, зачем и почему.

Я обязательно стану врачом, потому что я этого очень хочу.

Мамочка, я не разочарую тебя, ведь ты столько души и денег вложила в моё образование.

Я постараюсь стать достойной памяти моего отца Меира и оправдать надежды мамы Ривы.

В ближайшее время обязательно напишу ей письмо, но отправишь ты в своём конверте, негоже мне светиться, как не хочешь, а это связь с заграницей и так за последний период наделала много глупостей.

Ты, абсолютно права, меня в следующем году ждёт распределение, а это тоже во многом зависит от моей лояльности и общественной активности.

Всё, мамочка, хватит обо мне, но только замечу, что сам Господь привёл тебя в эти дни в Вильнюс, боже мой, сколько я могла наделать ошибок!

Фрося, глядя на изменившееся настроение дочери оттаивала душой, она видела снова свою Анечку задорной, порывистой, улыбающейся… а ума и сноровки этой девочке занимать не надо, сама, кого хочешь за пояс заткнёт:

— Говоришь, Господь меня привёл, нет, моя доченька, не Господь, а материнское сердце. Ведь, я думала вначале ехать в Ленинград к Андрею, но в последний момент резко передумала, не зная даже, чем руководствуюсь, но поменяла билеты и рванула сюда, поэтому даже не предупредила о своём приезде, а Андрейке отбила телеграмму.

Ох, он революционер ещё покруче тебя будет. После того, как его не приняли в институт международных отношений, озлобился на весь белый свет, не стал поступать в институт иностранных языков, а пошёл в геологический, решил так удовлетворить свою душу путешественника и это не так уж страшно.

Страшно, что стал колючим и отдаляется от семьи, и с этим мне тоже надо разобраться.

Про Стасика особенно рассказывать нечего, во двор нашего дома скоро зайти будет невозможно, недавно приволок старую «Победу», и целыми днями возится с ней, как с работы придёт, поест и всё что-то стучит, крутит, смазывает… двух слов за день от него не услышишь.

После возвращения со службы, он так и работает на заводе тракторных запчастей, там его очень ценят, рукастый этот хлопец у меня.

Если вы с Басей не против, Сёмку я оставлю временно у вас, не хочу я его тянуть в Ленинград, ведь там мне даже остановиться негде.

Ну, вот, всё тебе выпалила, а теперь спать, завтра у нас тоже весьма насыщенный день…

Утром Аня наспех позавтракала и убежала на свои лекции в университет, а Фрося отправилась в синагогу к раввину Пинхасу.

Утренняя молитва уже закончилась и она постучала в знакомую боковую в дверь.

Вчера было письмо от Ривы, а что за этой дверью ждёт её сегодня?!..

Пышнобородый раввин будто поджидал её:

— Доброе утро Фрося, рад, рад, почему-то был уверен, что придёшь ко мне с самого утра, ведь наш разговор вчера только начался.

По виду женщины он сразу догадался, что накануне у неё был не лёгкий вечер, а возможно и ночь.

Да, и не трудно было догадаться, она же получила неожиданное письмо из Израиля, о содержании которого было не сложно предположить.

Скорей всего и разговор с дочерью отнял немало душевных сил.

Припухшие от слёз глаза и побледневшее лицо ясно говорили о многом.

Фрося отказалась от традиционного чая:

— Уважаемый раввин, я не хочу отнимать у вас много времени, поэтому не будем ходить вокруг да около.

Моя дочь мне о многом поведала, даже о большем, чем бы хотелось.

Вы вчера только затронули эту тему, я имею в виду переход в иудаизм и поэтому сегодня с этого начнём.

Я всё равно не понимаю для чего ей проходить этот геур, она и так по рождению стопроцентная еврейка, и если ей хочется придерживаться определённых традиций, то я этому не помеха.

Я даже не могу пока предположить для чего, ей это понадобится официально, но если даже да, то и тогда, с этим не будет теперь проблем в свете того, что обнаружилась её настоящая мать, с которой у нас нет и не может быть разногласий.

Вы отлично знаете, что Аня учится в университете и не дай бог, дойдёт туда кляуза о её религиозности.

Мы хорошо понимаем какие будут тогда последствия, поэтому светиться ей здесь нужно, как можно реже.

Я прожила бок о бок со старым ксёндзом, дядей одного из моих мужей и он, несмотря на всю его набожность, умолял меня не играть в героя и не шутить с властями.

В органах КГБ я бывала и не раз, и только, благодаря предупреждениям ксёндза Вальдемара, я в Сибирь поехала, по своему почину, а не распоряжению властей.

В моей биографии по меркам властей далеко не всё чисто и ясно, достаточно того, что все три моих мужа по разным причинам отсидели в лагерях.

Простите меня за резкость, но вам нечего копаться в моей жизни, а после того, как нашлась мать Ани, то вовсе не стоит ворошить прошлое, факт появления у меня дочери, она может вам легко подтвердить, по тому же каналу, по которому вы получили от неё письмо, а до этого разыскали её в далёком Израиле.

И последнее, что решилась вам сегодня рассказать, а скорей всего попросить, и сама не понимаю даже почему это делаю, но кто его знает, может и тут будет в ваших силах найти какие-то концы…

Пинхас не сводил глаз с Фроси, в его глазах она не видела недовольства от её прямоты и напора, осуждения выше ею сказанного, а скорей восхищение:

— Да, Да, продолжай, пожалуйста, всё, что в наших силах и возможностях мы с удовольствием сделаем для тебя.

— Мой третий муж, а в законном браке я была только с первым, был тоже евреем, звали его Семён Вайсвасер.

Так вот, в конце двадцатых или вначале тридцатых его родителей арестовали, а они были какими-то шишками у новых властей.

Их дальнейшая судьба была сыну неизвестна, который волею судьбы после ареста родителей оказался на улице, он умер в пятьдесят седьмом от раны полученной на войне.

У меня остался от него сын Сёма, и возможно у него живут на земле где-то близкие родственники.

Я хочу попытаться найти кого-нибудь, ведь он подрастёт, и у него, возможно, возникнет ко мне масса вопросов…

Я умоляю вас, простите меня за сегодняшнюю болтливость, вчера был очень тяжёлый день и ночью я почти не сомкнула глаз, всё думала о предстоящем нашем разговоре.

Вы же знаете, что я сама привезла Анечку в Вильнюс и привела в синагогу, и нисколько об этом не жалею.

У неё тоже нет ко мне на этот счёт претензий.

Оттого, что я раскрыла правду о её происхождении, она меня меньше любить и уважать не стала.

Поэтому я хочу также поступить со своим сыночком, а вы бы его увидели, какой он Вайсвасер…

И Фрося вдруг разразилась заливистым смехом…

— А когда он пойдёт в школу, а возможно и раньше, у него возникнут трудности, я это уже проходила.

У меня такое чувство, что любовь к евреям кроме меня мало кто питает…

И она опять залилась смехом…

— Сообщаю вам, что все мои дети носят мою девичью фамилию, они Госпадарские.

Вот, вроде и всё, что хотела вам рассказать и, чем хотела поделиться, можете осуждать, не соглашаться, а можете и попросить уйти и больше не приходить…

После своего бурного монолога Фрося как-то приосанилась, плотно облокотилась о спинку стула и прямо посмотрела в глаза раввина.

Тот не задержался с ответом, может, что-то подобное он ожидал, а может быть природная сметка и мудрость подсказали ему мгновенные решения:

— Да, мадам Фрося, в смелости и находчивости тебе не откажешь, и я во многом с тобой согласен.

Судя по тому, что ты сейчас мне поведала и как поведала, бога в твоей душе предостаточно, а вот религиозностью явно не отличаешься, а ведь я хотел предложить тебе пройти геур вместе с дочерью, и об этом мы с ней говорили, но похоже она, а теперь и я, понимаем, что это бесполезно.

Ты, очень практичная и дальновидная, и хоть ты говоришь, что наделала в жизни много ошибок, но я вижу, что из всех передряг ты вышла с честью.

У тебя доброе отзывчивое сердце и ты у людей, которые встречаются на твоём жизненном пути, ничего не вызываешь к себе, кроме симпатии.

На счёт Ани, я вынужден с тобой согласиться, ей надо делать карьеру, иначе в этом мире еврею плохо.

Ей действительно нет нужды подтверждать своё еврейство при живой биологической матери, с которой, если я правильно понял, вы собираетесь поддерживать отношения…

Фрося утвердительно кивнула.

— Поэтому остановимся на том, что она самостоятельно будет изучать историю еврейского народа, выучит шабатнюю молитву и будет зажигать накануне субботы свечу, соблюдать кашрут и другие традиционные еврейские обряды, но это всё, если она захочет, потому что рождённому евреем не обязательно об этом перед кем-то отчитываться…

И раввин лукаво улыбнулся в свою пышную бороду.

Фрося следуя инструкциям Пинхаса, написала всё, что знала о Семёне Вайсвасере.

К сожалению, ей было известно очень мало, только то, что он ей рассказал в день их знакомства, по дороге в Сосновск.

Пинхас сокрушался, уж очень скупыми были сведенья о людях, которых ему следовало разыскать.

Но он заверил, что не всё так безнадёжно, ведь за последнее время очень многих репрессированных амнистировали, а фамилия её Семёна достаточно редкая.

Программа визита к раввину на этом была исчерпана и Фрося покинула синагогу, дав слово, навещать его при приездах в Вильнюс.

Ещё было очень рано, далеко до обеда, возвращаться в квартиру Баси и вести с ней пустопорожные разговоры совсем не хотелось.

Фрося огляделась, вдохнула свежий весенний воздух и медленно побрела в сторону Няриса.

Выйдя на берег реки, нашла уютную скамеечку и уселась, греясь на солнышке, и глядя на блики бегущие по воде, глубоко задумалась.

Разговор с Пинхасом всколыхнул в памяти далеко ещё не зарубцевавшуюся рану от её последней любви, а может быть, даже по единственной… яркой и такой скоротечной, от которой у неё остался сынишка.

Калейдоскопом мелькали картины с момента, когда она скоропалительно покинула Сибирь, даже не верилось, что это было ровно шесть лет назад.

Длинная тяжёлая дорога из Сибири в Москву, где она с трудом выяснила, что её Семён отправился в Киев к некоему светиле в области кардиологии Амосову.

Не задумываясь последовала за ним, при этом открыв для себя, поразившую её новость, что она беременна.