Овсей Фрейдзон - Фрося. Часть 3

Май, что в Сибири, что в Поставах, что в Москве… везде это месяц, когда всё вокруг расцветает, когда природа щедро раздаривает земную благодать, а люди, сняв с себя тяжёлые зимние одежды, оголяют шею, руки, колени, подставляя их под приятное тепло весеннего солнышка, и от этого выглядят свежо и радостно.

Фрося возвращалась с ночной смены из больницы в кардиологическом центре, где она уже семь лет работала санитаркой.

Не смотря на усталость, бессонную ночь и разброд в мыслях обновление природы и на неё действовало одухотворяюще.

Почему-то не захотелось возвращаться так рано домой и она решила проигнорировать общественный транспорт, и пройтись пешком.

Фрося шла уже по хорошо знакомой улице, вдыхая утренний весенний воздух и проходя мимо памятного сквера (в котором четырнадцать лет назад, приняла судьбоносное решение рожать ребёнка от Семёна), и снова подчиняясь велению души, без колебаний завернула под ту же сень деревьев, и уселась, может быть даже на ту же самую скамейку.

Солнце пробивалось сквозь молодую листву, отражаясь синим пламенем в сапфировых глазах Фроси.

Она закинула на верхний край скамейки голову, с удовольствием принимая на лицо благодатные солнечные лучи: Да, наслаждаюсь солнышком, а, когда-то живя в деревне, а позже в Поставах, к этому времени уже мои лицо, руки и ноги покрывались устойчивым загаром, а веснушек было не счесть…

И она невольно улыбнулась этой мысли.

Наверно, годы всё же дают о себе знать, ведь в январе проскочила своё пятидесятилетие.

Как всё же стремительно несётся время, кажется, совсем недавно, отгремела свадьба её старшего сына Стасика и она отправилась в неизвестность на встречу возможному замужеству, которое так и осталось возможным, её постигло разочарование в мужчине, которого, скорей всего, сама себе придумала от безысходности одиночества… и вот Москва.

Кто она — деревенская девчонка до восемнадцати лет, а затем двадцать пять лет жизни в до ужаса провинциальном городке Поставы, к этому можно ещё добавить, почти год прожитый в Сибири…и вот она москвичка.

Москвичка, москвичка… далеко не сразу она привыкла к этому слову, да, что там слово, к этому определению, а скорей всего, званию — столичный житель.

Кто бы мог подумать, что она, столько лет промыкавшаяся в жилье без удобств, будет жить на двенадцатом этаже в благоустроенной трёхкомнатной квартире, да и ещё с балконом и мусоропроводом.

Многое из того, что имеет сегодня, она обязана маме Кларе, так она стала называть мать Семёна почти сразу же после приезда в Москву на постоянное жительство в её квартиру.

Ах, как она была против того, что Фрося пошла работать в больницу санитаркой, ворчливо гудела своим низким прокуренным голосом:

— Доррогуша, ты с ума сошла, мне стыдно перрред памятью своего сына, нам, что срредств не хватает, живи, навёррстывай, что упустила в жизни.

Я бы тоже кинулась во все тяжкие, так, кто на меня позаррится, но это я пошутила, но почему бы тебе не посещать театрры, концерррты, музеи, наслаждаться обществом такой интерресной старрой женщины, как я, а на самом деле могла бы завести толковых подрружек, и более того, подыскать себе хоррошую парртию или так, для времяпррепррровождения серрьёзного мужчину.

Нет, Фрося не спорила с ней, а откровенно смеялась.

А та не унималась:

— Ну, почему санитарркой и в трри смены, это так тяжело, можно вон пойти в газетный киоск журналы прродавать или в гардерроб в театрр… я же понимаю, что ты в торрговлю в Москве пока не годишься, но, прридумать только — санитаррка…

Фрося не стала объяснять милому сердцу человеку, что после того, как вскоре по их приезду с малым Сёмкой в Москву, Клара Израилевна попала в больницу с гипертоническим кризом, и именно в эту больницу, где она когда-то искала следы своего любимого, и где узнала про свою позднюю беременность — и она решила, что это судьба.

К сожалению, здоровье её обожаемой мамы Клары становилось всё хуже и хуже, и всё чаще и чаще она лежала в этой больнице, и у Фроси появилась возможность быть рядом у её постели не только в часы приёма.

А, что, работа, как работа, ей ли бояться физического труда, да и для неё привыкшей не к таким нагрузкам эта трудовая деятельность была сущая безделица.

Ладно, что я рассиделась здесь, можно подумать делать вовсе мне нечего, вот скушаю мороженное и пойду домой, надо обед сготовить к Сёмкиному возвращению со школы, с мамой Кларой вовремя готовки поболтать, скучно ей становится, ведь на улицу уже не выходит, с палочкой чуть до туалета добирается, ну, и конечно покурить на балкон, по-прежнему курит, как паровоз…

Фрося подошла к лотку, где продавали мороженное, купила сразу три порции и уселась опять на свою скамейку, и с наслаждением предалась любимому лакомству.

В считанные минуты проглотила всё, вытерла руки и лицо салфеткой, подкрасила губы и отправилась домой.

Поднявшись на лифте на уже привычный двенадцатый этаж, отпёрла своим ключом дверь и крикнула с порога:

— Мамочка Клара сейчас чай будем пить, наверно заждалась меня.

Ответная тишина иглой воткнулась в сердце…

— Мамочка Клара…

Уже тише, переходя на шёпот, позвала Фрося и не разувшись, вбежала в зал.

В своём любимом кресле, бывшем Вальдемара, с газетой в руках, свесив голову на грудь, сидела уже мёртвая её мама Клара.

Смерть Клары Израилевны не стала для Фроси большой неожиданностью.

Она понимала, что годы, а скорее дни, плохо себя чувствующей свекрови сведены к минимуму, не смотря на то, что возраст был ещё далек от критического, что такое семьдесят два года… но сколько выпало на долю этой женщины хрупкого телосложения, но невероятной силы воли, мужества, энергии и жизнелюбия.

Мама Клара стала для Фроси за последние почти восемь лет настоящей подругой, заменившей ей в полной мере, находившихся вдалеке Аглаю и Олю.

С горькой усмешкой подумала, почему-то в мыслях о подругах не мелькнуло имя её обожаемой дочери Ани…

Эх, Аня, Аня…как они отдалились за последние годы друг от друга и в этом нет ничего удивительного, в жизни дочери появился мужчина, который стал в последствии её мужем.

С первого взгляда и разговора с Мишей, Фрося поняла, что в этом человеке заложена та притягательная сила, которая оторвёт от матери её девочку, но помешать и воспрепятствовать этому союзу, она была бессильна.

Фрося подняла заплаканные глаза и посмотрела на разглаженное смертью лицо дорогой мамы Клары: если бы не её поддержка, как бы она справилась с отдалением от неё дочери…

Ах, боже мой, если бы только отдаление, ведь понятно было, что Аня заневестилась и в любом случае на её жизненном пути встретился бы парень, с которым она связала бы свою жизнь брачными узами.

Всё это так, но брак с Мишей и последующие события, могли просто свести с ума.

Фрося склонилась над гробом, и погладила холодную руку покойной:

— Спасибо тебе, моя милая мамочка Клара, ты заменила мне, отсутствующих рядом со мной, близких и друзей, избавила от многих душевных и жизненных тревог, а теперь я снова один на один со всеми тяготами и радостями жизни.

Младший сынок пока не в счёт…

Ах, как плакал Сёмка, который никак не мог уяснить, что его любимой бабушки больше нет, он похоже ещё до конца не понял, что он потерял навсегда свою несравненную бабулечку, как хорошо, что в своё время, Фрося нашла их друг для друга, а ведь многие не поняли её поступка, в том числе и её сыновья Стас с Андреем.

Интересно, кто из моих близких приедет на похороны, которые состоятся послезавтра?!

Хорошо, что ей подсказали и в больнице, где она работала, Клару Израилевну малость забальзамировали, всё же тепло в квартире, и не хотелось бы, чтоб мамочка выглядела плохо в последние дни на земле.

Весь сегодняшний день прошёл, как в тумане.

Ладно, что ещё не до конца растерялась, позвонила в скорую помощь, сестре мамы Клары, Розе Израилевне, на бывшую работу — в прокуратуру…и завертелось…

Лучше не вспоминать приход со школы Сёмки…

Жалко мальчишку, для него эта потеря и вид мёртвой бабушки стал страшным ударом и, как могло быть иначе.

И очень хорошо, что внучки Розы Израилевны увели его вместе с бабушкой спать к себе домой, она и всех соседей выпроводила, эту ночь ей хотелось побыть и в последний раз поговорить по душам наедине с мамой Кларой.

А потом… а потом надо будет привыкать жить вдвоём с сыном, который тоже недолго побудет с ней, ведь впереди у него армия, хорошо было бы, если бы он поступил в институт и остался рядом с ней, но до этого момента ещё есть года четыре-пять…

Мысли поплыли в обозримое прошлое, когда было принято окончательное решение обосноваться в Москве и Клара Израилевна развернула активную деятельность, и меньше чем через два года они получили эту квартиру взамен той двухкомнатной, в которой проживала Клара.

А до этого Фрося и Сёмка получили новую фамилию Вайсвасер, а последний и своё настоящее отчество Семёнович.

С улыбкой Фрося вспомнила, как всегда решительная Клара Израилевна, смущаясь, говорила ей:

— Доррогуша, фамилия Вайсвасер в нашей стране не очень популяррная и откррывающая дверри, но без этого мы не сможем получить кварртирру, а мальчишка не сможет стать официально сыном моего Семёна и это создаст ему дополнительные тррудности в жизни, а с его внешностью они всё рравно будут.

Фрося не дала долго себя упрашивать или уговаривать:

— Мамочка Клара, я уже давно сроднилась с евреями и тесно связана с ними с августа сорок первого, когда в мои руки попала моя Анечка.

Кроме того, Меир с Ривой, раввин Рувен, старый Соломон, Ицек и Бася, да и ещё мой драгоценный зять — эти все люди сыграли и играют в моей жизни огромную роль, а про вас с Сёмкой и говорить нечего.

Поэтому фамилия, которую носил ваш сын, станет для меня не обязанностью, а наградой судьбы.

Я ведь ради своей дочери была даже готова принять геур и стать полноправной еврейкой.

— Нет, нет, доррогуша, я же большевик с дорреволюционым стажем, закорренелая атеистка и всё что связанно с ррелигией ррезко отверргаю, хотя моя семья в Горродке была весьма веррующая.

— Мама Клара, а я крещёная католичка и хоть не часто бывала в костёле, но многие обряды и традиции соблюдала.

Несколько лет жила рядом бок о бок с ксёндзом и старших своих мальчишек крестила.

Я не знаю, есть или нет бога и даже об этом не задумываюсь, хотя что-то свыше обязательно есть, ведь только эта сила помогла нам найти друг друга…

— Дуррочка, ты моя, дуррочка, это ты мой бог, это твоя необыкновенная душа божья, это ты вернула мне, потерряного, казалось бы, навсегда сына в лице моего замечательного внука, веррнула смысл жизни, и радость от совместного прроживания с такой необыкновенной женщиной, ставшей мне дочкой, подрругой и помощницей, и до последнего своего дыханья я буду молиться на тебя…

Фрося сменила догорающие свечи у изголовья спящей непробудным сном Клары Израилевны, осмотрела мрачную комнату с занавешенными зеркалом и стеклянными витринами, снова уселась на стул рядом с гробом, обитым красной материей, и опять ушла в свои думы: она ведь, давно бабушка, у Стасика с Ниной уже двое деток и третий намечается.

Старший сын вполне доволен своей семейной жизнью и это только радовало мать.

Нина успешно справлялась с оставленным ей Фросей хозяйством, ушла с работы и вместе с её подружкой и соседкой Олей приторговывала на базаре, что сулило достаток, а с ним и семейная жизнь идёт гладко.

Тем более, с её старшенким, таким домашним, хозяйственным и рукастым.

Он уже на своём заводе стал заместителем директора и очень уважаемым человеком в Поставах.

Как когда-то его батюшка приспособился к местным властям, вступил в партию, сменил свою старенькую Победу на нового Жигуля, и уже свысока поглядывал на Аню с Андреем и даже на мать.

Как он был удивлён, когда Фрося попросила перевезти в Москву вместе с её вещами, старое кресло Вальдемара, затащив его наверх, вытирая пот, всё бубнил:

— На чёрта тебе сдалась эта рухлядь, лучше бы я тебе лишних пару мешков картошки привёз…

А она в ответ смеялась:

— Стасичек, мы не голодаем, а за зиму, дай бог, два мешка этой картошки и уходит, а вот за прочие домашние угощения огромное спасибо.

— Да, ладно тебе мама, ведь если бы не ты, был бы у нас дом, хозяйство и эти угощения?!