Овсей Фрейдзон - Фрося. Часть 3

— Но как-то обнадёжили?

— Нет, ничего определённого не сказали.

Фросенька, пожалуйста, хватит об этом, мне и так тошно на душе, через три часа у нас самолёт, правда разлетаемся с сыном в разные стороны, он в Питер, а я обратно в Новосибирск.

— Так, что же я сижу, надо же что-то приготовить вам покушать.

Вошедший в зал Андрей, засмеялся:

— Мамулька, не хлопочи, мы с отцом в ресторане перекусили, но, как он сейчас кушает, так только перевод денег.

— Фросенька, успокойся, правда, мы не голодны, я сейчас пол часика передохну, вызовем такси и поедем с Андреем в аэропорт.

Средний сын вдруг обратился к матери:

— Мамань, можно тебя на парочку минут, надо кое-что перетереть, пойдём на кухню, папа пусть отдохнёт, а Сёмке этого слушать не обязательно.

Мать с сыном закрылись на кухне.

Андрей не спеша закурил, предварительно открыв окно, вдыхая поочерёдно воздух и дым:

— Красиво с высоты на Москву смотреть, впечатляет…

— Сынок, ты же не для этого меня позвал, чтобы красоты Москвы обсуждать.

— Конечно, нет и не об отце говорить, он тебе всё сказал, мне добавить практически нечего, кроме того, что дела, на мой взгляд, у него не блестящие.

— Тебе, что-то известно?

— Нет, но всё на это выглядит, у него нет аппетита, быстро устаёт и худеет не по дням, а по часам, я же за ним больше месяца наблюдаю.

— Вот, горе…

— Ладно, мама, проехали эту тему, охать и ахать не моё призвание.

Я хочу с тобой поговорить о нашей святой Анне…

— Андрейка, перестань паясничать, я так хочу, что бы между вами моими детьми был мир и дружба…

— Мамуль, я без всякого сарказма, поверь, я к нашей Анюте очень хорошо отношусь, хотя она всё на Стасика дышит, но я не ревную.

Всё это ерунда, а вот, хочу тебя предупредить.

Я же тут с её мужем всю ночку пробакланил и много всяких подробностей выяснил.

Все наши взгляды на жизнь, на Советскую власть и многое другое я обсуждать с тобой не буду.

Мужик он очень интересный, но бунтарь без царя в голове.

Мало того, что напорол с этой статьёй в своей газете и сам лишился работы, и будущего, так ещё тут же свалить захотел за бугор, и понятно, куда нитка, туда и иголка.

Поэтому твоя дочужка вместо того, чтобы аппендиксы вырезать, билетики в кинотеатре продаёт.

Ладно, тебе это всё известно, а теперь про то, что для тебя будет неприятной вестью…

После похорон твой ненаглядный зять отправился к иностранным посольствам и передал на запад списки отказников, тех, кого не выпускают в Израиль.

Тут всё понятно, хотят быстрей свалить, жизнь то убегает, а они с моей сестрой дипломированные специалисты — один грузчик, вторая билетёр.

Послушай, мама, это ещё пол беды, хотя и за это по головке не погладят, так он ещё передал какую-то свою рукопись, где разоблачает действия Коммунистической партии Советского Союза по отношению к Чехословакии, там и про КГБ, там и про ущемление евреев при поступлении в высшие учебные заведения.

Можно подумать меня не ущемили, закрыли двери в иностранные языки и в международные отношения.

Ладно, сейчас я не об этом, волнуюсь, чтоб они вместо Израиля не попали в места не столь отдалённые за колючку.

Ты, собираешься в Вильнюс?

— Да, и очень скоро.

— Вот и потолкуй с любимой умненькой доченькой, а по возможности и с зятем.

— Андрейка, ты мне разорвал всё сердце, но какой толк от моих бесед, когда она ему в рот смотрит, а с ним мне говорить, что против ветра…

— Я это и сам понимаю, но я хотел предупредить, чтоб ничего не было для тебя сюрпризом, и ты как-то подготовилась, ну, хотя бы морально.

— Андрюша, я рискну и полезу к чёрту в пасть, но заставлю этого умника прекратить свою активную деятельность, выедут за пределы страны, а тогда уже пусть проявит себя, на благо, а не вопреки семейным интересам.

Фрося оценив обстановку и нового Андрея по отношению к ней, решила выяснить хоть что-нибудь о его личной жизни, ей хотелось узнать, как у них развиваются отношения с Настей, дочерью Виктора, которые, не то что зашли в тупик, но никак не получали логического продолжения или завершения.

— Андрюша, а когда вы определитесь с Настей на счёт вашего совместного будущего?

— Мамань, я бы мог тебе на это ничего не отвечать, потому что, сам ещё толком не представляю, но отвечу, чтобы больше не донимала.

Я Настю очень люблю и она ко мне тоже относится неплохо, но наверно любовью это всё же не назовёшь.

Я бы с этим смирился.

Раньше много у неё было претензий ко мне, но теперь, когда ей перевалило за четвертак, стала покладистей, но с моей работой смириться не может и не хочет.

А я геолог, люблю природу, люблю выезжать в поле, а от кабинетной работы закисаю.

Другое дело если бы была работа дипломата — контакты, переговоры и прочее, а тут, надо сидеть над планами, над пробами и маршрутами для других.

Нет, это не моё, да и кто меня молодого поставит на такую должность.

Вот еду опять на переговоры с милой и ты меня больше не донимай, и так перед тобой сегодня раскапустился, будет, что-то новенькое сообщу.

Давно уже за уехавшими Алесем с Андреем закрылась дверь, а Фрося продолжала сидеть в кресле Вальдемара, так, они продолжали называть это уютное место с мамой Кларой, которая была в курсе его главного предназначения.

Мысли разбежались в разных направлениях: удивил, обрадовал и в то же время огорчил, своим душевным разговором с ней, Андрей.

Мальчик, похоже, ищет обратный пусть к сердцу матери.

Дурачок, дверь в материнское сердце всегда открыта, и стучаться не надо, парочка доверительных слов и она растаяла, в миг, перечеркнув всё негативное, что накопилось в их отношениях.

Нет, понятно, что это уже не мальчик, а взрослый мужчина и жизнь его тоже не всегда балует, просто, в своё время, он надел на себя некую маску позёра и хулителя.

Больше всего поражает, с каким теплом и любовью он относится к отцу, значит не чёрствая у него душа.

В своё время думала, что жутко ошиблась, привезя его с собой в Сибирь. Оказывается, нет, всё в жизни оправданно, даже ошибки и то бывает служат на пользу.

Андрей не открыл ничего нового про Мишу, она и сама подозревала, что тот продолжает искать на свою задницу приключений.

Ох, чует сердце, он их найдёт.

Ладно, пора уже подумать и о проблеме, которую она взвалила на себя, но, похоже, всё же, сможет решить её удачно.

Мама Клара с сестрой не очень ладили…

А точнее, не находили общего языка, принимали друг друга, как неизбежное родство.

Нет, они никогда не ссорились, но были совершенно разными внешне и характером, как будто не родные. А чего удивляться, а какие у неё самой дети?!

Жизненные дороги сестёр Клары и Розы разошлись ещё в ранней юности.

Разница в возрасте у них была всего в два года, Но Клара уже в шестнадцать лет уехала из дому, и её закружило в водовороте революции.

Только через девять лет Роза приехала из своего Городка в Москву на проживание к старшей сестре, когда та беременная обосновалась в столице, вернувшись с пожаров Гражданской войны.

Роза, по примеру Клары, не включилась в бурную жизнь послереволюционной, пребывающей в разрухе, молодой страны.

Она помогла своей активной большевичке-сестре до годика поднять сыночка и благополучно вышла замуж за спокойного еврейского парня, работавшего инженером на восстанавливающемся московском заводе.

Она родила одну только Сонечку и, без претензий, проработала спокойно до пенсии в библиотеке.

Вместе с мужем и его заводом во время войны эвакуировалась на Урал.

Уже в конце войны её муж погиб на работе при невыясненных обстоятельствах, а она вернулась с дочкой в свою московскую квартиру, где и жила до сих пор.

Клара до самой смерти не простила сестре до конца, что та не проявила расторопность в поисках её сына, когда их с мужем арестовали в одну ночь в середине тридцатых годов.

Сёстры очень редко встречались и поэтому Фрося мало была знакома с семьёй дочери Розы Израилевны.

В летние месяцы, во время школьных каникул, они с мамой Кларой бывало наезжали на дачу в выходные дни, где проводил время Сёмка, вместе с внучками Розы Израилевны, куда очень редко и на короткий срок наведывались её дочь Соня с мужем Марком.

За восемь лет прожитых в Москве Фросей, можно на пальцах пересчитать, сколько раз пересекались её пути с этой парой явных снобов.

Со слов Розы Израилевны, она знала, что Соня работает в школе, где преподаёт математику, а Марк был заведующим какого-то магазина.

Фрося усмехнулась, она даже не знала какого магазина, промтоварного или продуктового.

В любом случае, она мысленно хвалила себя, что именно к этому человеку обратилась за помощью, и хоть его манера поведения и разговора раздражали темпераментную Фросю, но с этим можно смириться, главное, что не отказал, и более того, окажет всякое содействие.

Фрося даже не услышала, как в комнату зашёл Сёмка и сел рядом с матерью на подлокотник кресла:

— Сынок, прости дружок, я совсем тебя закинула, привыкла, что ты всегда около бабушки крутишься.

Глянув в лицо сына, увидела, как в его глазах закипают слёзы:

— Успокойся, мой мальчик, бабушка была уже очень больная, только сила воли держала её многие годы.

Она ушла от нас, до последнего, находясь в здравом уме и можно смело сказать, на своих ногах.

Я тебе когда-нибудь расскажу, сколько она пережила, сколько на её долю перепало горя и трудностей, а она не сломленной ушла, никогда не жалуясь, и не требуя к себе особого внимания.

Сохрани сынок о ней светлую память, будь таким же несгибаемым, как были она и твой отец, ты ими можешь смело гордиться…

И вдруг Фрося сама не выдержала и разрыдалась, а следом за ней и Сёмка.

На завтра утром Фрося выпроводила сына в школу, прибралась и стала ждать Марка.

Он явился, как и обещал в назначенное время, уже вначале девятого раздался звонок в дверь.

Фрося пригласила Марка позавтракать и тот не отказался:

— Знал, что предложишь кофе, поэтому не стал пить его дома, надо ведь поговорить, я тебя слушаю…

И он стал медленно маленькими глотками наслаждаться любимым напитком.

Фрося взяла себя в руки, определённо, надо привыкать к этой его манере поведения и разговора, а иначе можно свихнуться.

Бедная Сонечка, сама такая словоохотливая и жить с таким молчуном.

— Марк, здесь три тысячи рублей, надо будет ещё, добавлю, у меня деньги есть, можно не ограничивать себя в расходах.

Ицек по приезду в Вильнюс всё возместит.

Мой друг очень боялся особо говорить по телефону, сказал только, что ему нужны пуховые одеяла и подушки, хорошая посуда и всё, что я посчитаю ценным.

Я, если честно сказать, не представляю, что для него ценное, может золотые и серебряные украшения…

Марк, наконец, оторвал глаза от своего кофе и посмотрел на Фросю:

— Понятно…

И замолчал, что-то обмозговывая, но ей казалось, чтоб позлить и довести её до белого каления.

Вдруг он резко отодвинул от себя пустую чашку:

— Послушай, уважаемая Фрося, про деньги излишне распространяться и так ясно, что за дарма ничего не бывает.

Я тут кое с кем поговорил и многое выяснил про отъезжающих в Израиль.

Про какое золото и серебро ты мне тут говоришь, когда на каждого члена семьи отъезжающего разрешается одно колечко, одна цепочка или браслет и одни серьги, и то только женщинам.

Золотой серебряной посуды можно только по сто грамм на человека и это всё у него скорей всего есть…

А Фрося только думала через Ицека передать Риве её золото, что та оставила вместе с Анечкой в сорок первом.

Тем временем Марк продолжил:

— Я понимаю, что у него скопилась большая сумма денег, которую ему не на что потратить, но мебельные гарнитуры и одежду советского производства мы ему конечно не повезём.

В моём багажнике уже стоят несколько коробок с духами, одеколонами, хорошим мылом.

Сейчас поеду забирать дорогие импортные сервизы — столовый на двенадцать персон, по парочке кофейных и чайных, обещали мне импортные болоневые куртки, финскую и чешскую обувь… рассиживаться некогда.

Кстати, за всё, естественно, надо будет переплачивать.

Он внимательно посмотрел на Фросю, та утвердительно кивнула ему в ответ.

— Присмотрюсь, может ещё что-нибудь прикуплю, но надо учесть, что машина не резиновая.