Овсей Фрейдзон - Фрося. Часть 6

Парень резко развернулся в сторону бабушки.

— Бабуля, ты Макаренко в юбке, меня, что в исправительный детский дом определили?

— Об этом, мой дорогой внучек, тебе надо было у своей мамочки спросить, а меня поставили перед фактом, и я не нашла в себе моральных сил отказать в просьбе, а точнее, в требовании.

— Да, и, правда, крутая, а я думал, что маман и дедуля преувеличивают.

— Как говорил когда-то мой сын Сёмка, крутыми бывают только вареные яйца, а я пожилая женщина, повидавшая многое в жизни, в которой самостоятельно пробила себе дорогу к тому, кем являюсь сегодня.

— А ты, что бабуля, член верховного совета СССР?

— Нет, но мой старший сын является, а средний преподаёт в Варшавском университете, дочь член разных академий наук, ну, а младший сын тоже был подающий большие надежды молодой учёный.

На последние слова бабушки Алесь не отреагировал, он демонстративно отвернулся и смотрел в окно. Фрося не была обескуражена, что-то подобное она ожидала обнаружить в поведении совершенно не знакомого ею парня. Зайдя в квартиру, Алесь хмыкнул:

— Фатера ништяк, но до нашей в Питере далеко не дотягивает, простенько у тебя, ни картин, ни антиквариата — совковая модель среднестатистического жилища.

— Ну, куда мне до уровня твоей бабушки с маминой стороны, не голубых кровей чай, я баба деревенская, наверное, наслышан.

— Наслышан, наслышан, чуть что, мне тыкали моим крестьянским происхождением, можно подумать, я сам себе отца подбирал.

— Так, мой дорогой внук, вот твоя комната, где ты будешь спать, заниматься и слушать музыку, судя, по твоему навороченному аппарату, ты охоч до неё, но сразу предупреждаю, громкой не потерплю, будешь ошалевать, выкину магнитофон в окно.

— Ну, не успел ещё порог переступить, а ты уже начинаешь меня строить, я тоже этого не потерплю.

— И, что ты сделаешь?

Алесь мрачным взглядом смотрел на улыбающееся лицо бабушки, но ничего не ответил на её реплику, а перевёл разговор на другое. Он подошёл к стоящему на полочке проигрывателю, осмотрел его, перелистал внушительную коллекцию пластинок и присвистнул:

— Не хило тут заправляли. Это твоё, можно мне пользоваться?

— Нет, не моё, эта комната и всё находящееся в ней пропавшего в Афганистане моего младшего сына, твоего дяди, можешь пользоваться здесь всем, но аккуратно, иначе отдам это богатство его старшей дочери, Анжелке уже четырнадцать лет и тоже начинает интересоваться этими обезьяньими воплями.

— Старушка, ты мало чем отличаешься от черепов в Питере.

— Ещё раз услышу подобное обращение, врежу по морде, а сейчас раскладывай вещи в шкаф, прими душ и будем обедать.

Поджидая внука, Фрося стояла на кухне возле открытого окна и невидящим взглядом смотрела наружу. Она устремилась вдаль за своими грустными мыслями. К своему стыду, ещё месяц назад, она очень редко вспоминала о своём внуке, живущем в далёком Ленинграде. Так же обстояло дело у неё и с детьми Стаса, за последние шесть-семь лет она их ни разу не видела. Эти отношения нисколько не отличались от тех, которые у неё сложились с детьми Анютки, живущей в недосягаемой дали. Хотя, благодаря регулярным письмам дочери, в которых она подробно всегда описывала своих деток, у неё было о них маломальское представление. Она и не скрывала ни от кого, что маленький Сёмка был в её жизни отрадой, главным стержнем в набегающей старости. Часто ловила себя на мысли, что, может быть для кого-то покажется странным, но к девочкам Тани она испытывает нежные бабушкины чувства, может быть это потому, что и они относятся к ней, как к настоящей бабушке и в этом была огромная заслуга невестки.

— Ну, что интересного там рассмотрела? Может поделишься информацией и познакомишь меня с Москвой, как говорится, глядя с птичьего полёта…

От неожиданности Фрося вздрогнула, уйдя в свои мысли, она не слышала, как к ней подошёл и стал рядом внук.

— Присаживайся Алесь, сейчас налью тебе бульончика. С каким хлебом ты будешь его кушать, с белым или чёрным?

— Издеваешься?! С хлебом?! С курицей буду его кушать.

— Ну, это можно, но зря хлеб не кушаешь, поэтому и костлявый такой.

— Послушай, баба Фрося, я уверен, что мне тоже не всё понравится в твоём поведении и в привычках, так что, мне тоже постоянно указывать тебе, что плохо, а, что хорошо, по моему мнению?

Изумлённый Алесь смотрел на смеющуюся бабушку.

— Ну, и что я сказал такого смешного?

— В этот раз ничего, это я смешная, вспомнила, как мы воспитывали друг друга с моим Сёмкой, когда ему было примерно лет, как тебе.

Парень свёл брови.

— А о нём что-нибудь нового слышно?

— Нет, Алесик, не слышно, но это к лучшему, по крайней мере, надежда жива.

Алесь с аппетитом кушал, а Фрося исподтишка рассматривала парня. В нём мало, что угадывалось от матери, наверное, больше было отцовского и к её удивлению, она находила в лице внука всё больше и больше своих черт — цвет глаз, волос, высокие скулы, разлёт бровей и даже губы и зубы были её.

— Баба Фрося, кушай, мясо остынет. Что находишь сходство с собой и даже аппетит потеряла? А мне дед всё время говорил, что я копия своей московской бабушки.

— А вот, Андрей, ни разу мне об этом не говорил, а ведь ты единственный из моих детей и внуков унаследовавший большинство из моих черт лица, в твоём отце кое-что есть от меня, но в основном он похож на твоего деда Алеся.

— Послушай баба Фрося, а ты можешь, как можно реже вспоминать о моём отце, упоминание о нём мне портит аппетит и настроение.

Боже мой, как мальчик похож характером на Андрея, только у её сына была слепая преданность к Алесю, а у внука с точностью наоборот, полное неприятие отца, а ведь оба воспитывались только матерями.

— Скажи, а посуду ты умеешь мыть?

— Умею, но не люблю.

— И я не люблю и готовить не люблю, но иногда приходится, и тебе придётся мыть за собой посуду, а иногда что-нибудь приготовить, яичницу пожарить или пельмени и сосиски сварить, договорились.

— А если я скажу — нет?

— То будешь голодным.

— И ты не будешь меня пилить?

— А зачем, голод не тётка, я же тебя не посылаю вагоны разгружать, а сварить готовые пельмени мой Сёмка и в семь лет мог, а тебе уже, слава богу, семнадцать.

Алесь ничего не ответил на последний выпад бабушки, но что-то обдумывал, это было видно по его серьёзному лицу.

— Послушай парень, я что-то не поняла по высказываниям твоей мамы, в какой институт ты собрался поступать.

— А мне всё равно, будь моя воля, так я бы лучше в ресторане на гитаре играл.

— Вот это да, так ты оказывается гитарист! А, где твоя тогда гитара?

— У меня была дома отечественная, но и её мать мне не дала с собой, велела голову не забивать ерундой.

— А ты хорошо играешь?

— Пацаны говорили, что достаточно прилично, я ведь в школьном ансамбле играл и меня были пригласили в группу, которая на танцах лабает. Вот тут маманечка и стала на дыбы и отправила меня к тебе на поселение, а может быть и на каторгу.

— Ну, помыть за собой посуду и застелить постель, это ещё не каторга, а вот предложение к тебе серьёзное у меня всё же есть.

— И в чём интересно оно состоит?

На Фросю смотрели насмешливые глаза внука. Она сразу не ответила, надо было самой, как следует обдумать то, что спонтанно возникло в её голове. Фрося стала возле раковины и начала мыть посуду.

— Что баб Фрось, сама испугалась своих мыслей, так я ведь ни на чём не настаиваю, успешно провалю вступительные экзамены и вернусь с понурым видом домой, пусть они там от злости хоть лопнут.

— А потом успешно пойдёшь в армию, а там такого хиляка быстро обломают, это тебе будет не пельмени готовые сварить.

— Опять начала воспитывать, а я, между прочим, кофе хочу.

— Так, вот и сделай, а мне чаю налей, а я пока посуду домою.

— Нет, определённо я к Макаренко попал, ты, наверное, часто смотришь «Путёвку в жизнь».

— Так умник, хоть ты и не любишь, когда упоминают твоего отца, но тот в твоём возрасте тоже подобные номера откалывал и, пошёл учиться не в тот вуз, куда мечтал поступить, но тут, правда, виноваты были коммунисты, не пустившие его туда из-за прошлого отца, а поступал он в институт иностранных языков, но, как видишь, он всё равно своего добился и занимается сейчас своим любимым делом.

Алесь шутовски захлопал в ладоши.

— Ах, ах, достойный пример для подражания, снимаю перед ним шляпу и золотыми буквами впишу этот факт в свою яркую биографию.

— Ты мне сделал чай?

— Спешу уважаемая, на цырлах выполнить твой приказ, а иначе опять будешь сравнивать меня с моим героическим папанечкой.

Фрося поставила на стол печенье и подвинула к себе приготовленный внуком чай.

— Пей своё кофе и слушай моё предложение. Завтра, с тобой объездим институты и вместе подумаем какой из них тебе больше всего придётся по душе и, где хотят видеть в своих стенах знаменитого гитариста. Подашь документы и, надеюсь, успешно сдашь экзамены, а я тебе в подарок куплю фирменную импортную гитару.

— Смеёшься?

— Нет, плачу. Кончай тут разыгрывать из себя лихого бесшабашного парня, а лучше отвечай на поставленный тебе вопрос и предложение.

— Баб Фрось, ты знаешь, сколько стоит та гитара и, где ты её надыбаешь, ты, похоже, не знаешь о чём идёт речь.

— Алесь, об этом у тебя не должна болеть голова, ты реши перед собой поставленную задачу, а я свою решу, будь спок, как говорил мой Сёмка.

Поздно вечером Фрося заглянула в спальню, где, лёжа на тахте, Алесь через наушники слушал музыку, при этом, пластинки, которые когда-то с таким увлечением собирал Сёмка. Бабушка подошла к внуку и тронула его за плечо:

— Алесь, учти, что рано утром поднимаемся и отправляемся налаживать твоё светлое будущее.

Парнишка с неохотой снял наушники.

— Ну, я, что дебильный, сказал же, к восьми выйду к завтраку.

И он демонстративно нахлобучил обратно на уши свои наушники. Фрося вышла из спальни внука. Вот чёрт, мне это надо на старости лет, одно дело возиться с малышом, а совсем другое, с великовозрастным балбесом, которого совершенно не знаю, каждый раз надо думать с какого бока к нему подойти. За завтраком они перекинулись только ничего не значившимися фразами, но, погрузившись в машину, Фрося всё же поинтересовалась:

— Алесь, давай не будем трепать друг другу нервы и всё же определимся, в каком направлении ты хочешь получить образование. Не кивай своей бестолковой головой, реши, в конце концов, чтобы потом не было на меня нареканий, что всунула тебя в непроходимое болото.

— Баба, а ты, правда, хочешь, чтобы я куда-нибудь поступил, ведь для тебя лучше, если провалюсь и освобожу от своего присутствия.

— Внук, а ты, правда, хочешь провалить и вернуться домой, а через год уйти в армию?

Парень закусил нижнюю губу, точно так, как это делала в минуты волнения Фрося.

— Если честно, то я не хочу возвращаться домой, да, и мне кажется, что моя маман этого ещё меньше хочет. Как она выразилась перед расставанием, что умывает руки, потому что бессильна перед моей тупостью. Бабуля постоянно заявляет, что я своими дикими наклонностями позорю её род, а у деда одна только идея, сплавить меня в мореходку, не смотря, на то, что эта романтика меня вовсе не прельщает.

— Ну, и к чему мы пришли, не техника, ни литература, ни экономика, ни другие науки тебя не интересуют, так какого чёрта надо лезть в вуз, занять место какого-нибудь будущего специалиста?

— Баба, я хочу стать музыкантом, ты хоть понимаешь это?

— Не одобряю, но понимаю, только не знаю, куда для этого надо соваться для обучения, у тебя хоть есть какие-то дипломы или звания, я в этом полная дура.

Алесь развернулся к Фросе:

— О, ты не просто крутая, ты хиповая бабушка — я окончил музыкальную школу по классу кларнет, свободно играю на саксофоне, как уже тебе говорил, играю на всех видах электрогитары, ну, и говорят, что неплохо пою.

— Так что, будем поступать в консерваторию?

Внук разразился хохотом:

— Бабуля, там такого факультета нет, но в музучилище можно, хоть на вокал, хоть на духовые, а лучше всего на струнные с упором на гитару.

— Так, чего ты мне дуришь голову, поехали.

— А, что, ты маман мою не боишься, ведь она, как узнает, желчью изойдёт.

— Я не боюсь, а ты?

— Вони не люблю, но ей ведь не обязательно знать, куда я поступил, как ты думаешь?

— Алесик, я врать очень не люблю, но так и быть, тебя покрою, мне не привыкать врагов среди близких наживать, всем хорошей не будешь.