Овсей Фрейдзон - Фрося. Часть 7 Вместо эпилога

Отсюда я поеду к твоей другой матери — на двадцать лет я вернула тебя Риве, но и её ты покинула, заставив испытать новую боль от тяжёлой утраты. Скоро, чует моё сердце, очень скоро, вы с ней встретитесь, но я не ревную, потому что очень надеюсь, что через несколько лет вы и меня примите в свою компанию.

Не может такого быть, чтобы мы в загробной жизни, если она существует, не сошлись вместе, для этого я готова молиться любому богу. Хотя что он на самом деле, ослеп и оглох, и только карает, пусть в этом хоть проявит свою божескую милость. Мне ведь не надо царства небесного, нам необходимо опять с тобой обрести друг друга.

Вот погостила на твоей могилке, и сердце немножко успокоилось, хотя только немножко, ведь я всё время корю себя за то, что не нашла раньше возможностей для встречи с тобой живой…А ведь они были, но я проявляла то трусость, то нерешительность… То из-за ответственности перед другими своими детьми откладывала миг нашего свидания.

Милая доченька, по любому я довольна, что побывала на твоей могиле, хотя на душе у меня теперь полное осознание невосполнимой утраты. Сиди, не сиди, но ты мне уже ничего не ответишь, надо скоро уходить, но не от тебя, а от места твоего упокоения.

Вчера я обещала Риве, что сегодня побуду возле неё целый день. У нас с ней осталось ограниченное время пребывания на земле и совсем коротким сроком в непосредственной близости друг от друга. Нам с Ривой столько надо друг другу рассказать, мы ведь с ней теперь две несчастные матери одной любимой дочери.

Майечки пока нет, и я ещё немножко поговорю с тобой, моя дорогая Анютка, хотя, честно признаюсь, очень часто мысленно разговариваю с тобой издалека, ведь только тело твоё здесь, а душа на небесах, а они для всех едины.

Рива всё время, с самого первого её ко мне письма, зовёт меня сестричкой. А ведь оно так и есть, со своими родными сёстрами я уже никогда не увижусь, да и не хочу я с ними встречаться ни на земле, ни на том свете, мы с ними по отношению друг к другу совершенно чужие, а вот к Риве меня всей душой тянет. Вчера увидела её, и у меня создалось такое чувство, что мы как будто никогда надолго с ней не расставались, настолько она мне близка.

У меня совсем мало времени получилось видеться с твоим мужем и сыночком, но они мне понравились. Я обязательно проведу с ними парочку денёчков, особенно это будет реально, если они приедут погостить к нам в Штаты.

Анюточка, милая моя девочка, ты оставила после себя хороший след на земле, у тебя уже подрастают два замечательных внука, и в добрый час, будут ещё.

Ты всё время писала мне в письмах и говорила по телефону, что, когда я приеду, ты покажешь мне все красоты и интересные места в Израиле, но не суждено было этому воплотиться, а без тебя мне почему-то не хочется ничем любоваться.

Я ехала в Израиль посидеть возле тебя на могиле, повидаться наконец с Ривой, а теперь поняла, что в большей степени я приехала к твоей славной доченьке Майечке, какая она у тебя хорошая…

Фрося вздрогнула от неожиданности — рука внучки мягко легла ей на плечо:

— Бабушка, поднимись, пожалуйста, уже с этого холодного камня, не ровён час, заболеешь…

С помощью Майи она с трудом поднялась на занемевшие ноги, распрямила затёкшую спину, провела ладонью по буквам на памятнике и обернулась к внучке:

— Спасибо тебе, моя миленькая девочка, до последнего дыхания я буду вспоминать твоё доброе родственное сердечко…

— Ах, бабушка, я ведь кардиолог, специалист по этому органу…

Фрося приняла шутку внучки:

— Моя милая девочка, пусть все кардиологи мира будут хоть немного похожи на тебя…

По дороге с кладбища к дому престарелых, перед тем, как заехать к Риве, Майя хотела покормить бабушку обедом в ресторане, но та от этой затеи наотрез отказалась:

— Давай, моя девочка, купим где-нибудь готовую еду и пообедаем вместе с Ривой, мне кажется, что ей это будет приятно…

— Нет проблем, только я ведь так и не знаю, какую кухню ты предпочитаешь…

— Поверь мне, я совершенно не привередливая, главное, чтобы эти кушанья пришлись по вкусу Ривочке…

— А, ну вас, бабушка Рива тоже не разборчива в еде…

Внучка улыбнулась Фросе.

— Накормлю вас что ли шаурмой в лафе. Только не спрашивай, что это такое, моему мужу никакой обед не нужен, если подвернётся подобная еда.

Они заехали на какую-то торговую улицу, и Майя купила в арабской лавке обещанное угощение. На вертеле крутилось мясо индюшки, а под ним пылал жаркий огонь. Шустрый худой мужичок ножом ловко срезал зарумянившиеся кусочки и сбрасывал их на противень. Майя самостоятельно наполнила три больших толстых блина этим жареным мясом, сверху накидала маринованных овощей и засмеялась:

— Вот, это и будет ваш обед…

У Фроси от вида и запаха нового для неё блюда потекли слюни.

— А, что, пахнет вкусно…

— Бабушка, оно и на вкус очень даже съедобно, но вредно…

— Ай, девочка, нам уже с Ривой всё можно кушать, только вредно жить.

Больше нигде не останавливаясь, они скоро домчались до дома престарелых и вошли в комнату, где их явно с нетерпением, сидя в кресле, поджидала разбитая болезнью женщина.

О том, что она давно прислушивалась, ожидая их появление, было не трудно догадаться, при виде, входящих гостей, неподдельная радость загорелась в её потускневших старческих глазах.

Поздоровавшись и расцеловавшись, они все вместе тут же приступили к новому для Фроси кушанью, которое ей очень понравилось:

— Девчонки люкс, вкусней любого нашего барбекю.

Наверное, и моя Зара умеет это блюдо готовить, как ты думаешь Майя? — Почти уверенна, что да, ведь это восточная еда…

Рива улыбнулась.

— Фросенька, похоже, вы с нашей внучкой уже нашли общий язык, я очень этому рада.

Фросенька, правда, наша Майечка очень хорошая девочка?

— Ривочка я знаю, что ты вложила в её воспитание всю свою душу и много физических сил, ведь Анютке по приезду в Израиль, было не до воспитания малышки…

— Это правда, с самого появления Ханы с Майечкой в Израиле, я отдала внучечке всё то, что не смогла дать в детстве нашей с тобой дочери.

Всё то, что ты вложила вместо меня в нашу Хану, прости, в нашу Анютку, я отдала этой моей любимице…

Рива любящим взглядом посмотрела на смущённую молодую женщину.

— Бабушки, ну, хватит, я уже употела от ваших хвалебных слов…

Рива и Майя не съели и половины от огромной порции, а Фрося с удовольствием доела до конца, вытерла руки, запила соком и решительно потянулась к своему ридикюлю.

Она вытащила из него бархатистую коробочку и открыла её, поочерёдно показывая содержание удивлённым Риве и Майе — там лежали дорогие золотые украшения: два обручальных кольца, массивные серьги и кольцо с бриллиантами, а также, обсыпанная разными дорогими драгоценными камнями брошь.

Рива уставилась на Фросю, а Майя на драгоценности.

— Фросенька, ты это всё сохранила до наших дней?

Неужели ты никогда не нуждалась в деньгах?

Зачем ты это привезла сейчас в Израиль?

В тихом голосе Ривы, задававшей быстро все эти вопросы, было столько неподдельного восхищения и недоумения, что Фрося не выдержала и засмеялась.

— Ох, Ривочка, всё у меня в жизни было, а однажды наступил такой момент, что я вынуждена была продать эту брошь, но она через несколько лет чудесным образом ко мне вернулась обратно.

А серьги и кольцо я однажды надевала, это была свадьба у моего старшего сына…

— Фросенька, но ты мне не ответила — зачем ты сейчас привезла это золото в Израиль?

— Рива, неужели трудно догадаться — это ваше фамильное золото, я хотела вернуть его законным хозяевам.

Вначале, у меня была мысль, передать тебе его вместе с Анюткой, когда она уезжала в Израиль, но мы с ней не решились переступить закон.

Боялись, что его изымут, когда Анечка будет преодолевать границу, ведь нас запугали, что, когда проходишь через таможню тщательно обыскивают и изымают не предписанное законом.

Да, я эти побрякушки берегла для нашей доченьки, для нашей Анютки, но думаю будет справедливо, теперь передать их нашей Майечке, законной наследнице.

Ривочка, надеюсь, ты одобряешь моё решение?

Рива быстро кивала головой, от волнения она долго не могла произнести ни единого слова.

— Бабушки, но у меня ведь уже есть дорогая память от моей мамы…

И майя достала из-под кофточки знакомую Фросе цепочку, с висевшим на ней маген Давидом, и сразу вспомнился Вильнюс и бат-мицва Анютки, когда раввин Рувен надел на шею её доченьке этот еврейский символ.

— Мне этого вполне достаточно, чтобы хранить на себе тепло своей мамы…

Бабушка Рива ты ведь отлично знаешь, что у меня есть приличные серьги и кольца, подаренные Майклом, а позже мужем, да, и другого золота у меня полно…

Фрося посмотрела на Риву, как бы призывая её активно перейти к решительным уговорам.

Та, наконец, не сказала, а словно прошелестела:

— Внучечка, но ведь это золото мне досталось в наследство от моей бабушки…

— Ну, зачем мне его столько много, что вы хотите, чтобы оно валялось в тумбочке?

Фрося вдруг рассмеялась:

— Нет, моя хорошая, не надо, чтобы валялось в тумбочке, придётся тебе родить ещё девочку.

— Вы, что с моим Мики договорились, хватит мне и двоих бандитов.

Голос Ривы снял веселье с Фросиного и Майиного лица:

— А, кто даст по мне имя после моей смерти, неужели я этого не достойна?

Майя расплакалась:

— Бабуленька я обязательно рожу ещё ребёночка и дам по тебе имя, даже, если родится опять мальчик, назовём его Рувеном, но не спеши, не уходи от меня.

Фрося закрыла коробочку с драгоценностями и вложила в руку внучки.

— Теперь ты распоряжаешься этим богатством, а, как ты это сделаешь, нам уже с Ривой всё равно, но мы знаем точно, что ты это сделаешь лучше всех, а будет ли наследницей твоя ещё не рождённая дочь или будущие невестки, совершенно не важно.

Обе пожилые женщины ласково улыбались любимой внучке.

Фрося настояла на том, чтобы молодая женщина не сидела с ними здесь, а поехала по своим делам.

Чтобы у Майи не возникли возражения, Фрося привела неопровержимые аргументы:

— Майечка, ты очень славная девочка, но дай нам возможность с Ривой, наконец, отвести души в сердечном разговоре без свидетелей.

Поезжай со спокойной совестью, а если вдруг ты нам срочно понадобишься, мы свяжемся с тобой по мобильному телефону.

Сейчас такая продвинутая жизнь, что скоро будем докладывать близким, когда в туалете находимся и, что там делаем.

— Но, бабушка Фрося, я ведь собиралась всё своё свободное время посвятить тебе.

Фрося обняла внучку.

— Девочка моя, как ты похожа характером на свою маму, рядом с тобой я оттаяла душой и не так остро чувствую боль невосполнимой утраты, потому что, обнимая тебя, будто бы прикасаюсь к своей Анютке.

После отъезда Майи, Фрося с помощью работницы дома престарелых, в обязанности которой входило обслуживание пациентов заведения, тепло одели Риву и они отправились на уличную прогулку.

Фрося катила коляску, с находящейся в ней Ривой по утопающему в зелени двору и обе женщины спокойно переговаривались, будто бы подобная прогулка была для них обыденным делом.

— Знаешь, Фросенька, я часто ловлю себя на мысли, что прояви я после войны немножечко больше настойчивости, то смогла бы разыскать тебя с моей Ханочкой и, теперь трудно даже представить, как бы сложились наши судьбы.

— Ривочка, а я всегда этого боялась, потому что мысли себе не допускала, что навсегда смогу расстаться со своей девочкой.

Но, мне кажется, я даже уверена, чтобы я вас никуда от себя не отпустила.

— Нет, жизнь назад не повернёшь и, возможно, не стоит этого делать даже мысленно.

Мы с тобой сестричка прожили так, как могли, как подсказывала нам совесть и сложившиеся обстоятельства.

Мне не за что себя корить, как и окружавших меня долгие годы людей, которые разукрасили мои дни счастьем, покоем и приятными заботами.

Ах, Фросенька, Фросенька, но были в моей жизни ещё и фашисты, их, как людей, я в расчёт не беру, это нелюди.

Фрося слушала тихий голос Ривы не перебивая, понимая, что той необходимо выговориться.

— Фросенька, прошли только сутки, как ты появилась наяву в моей жизни, а у меня такое чувство, что мы с тобой никогда не расставались.

Ведь все годы, после того, как ты меня разыскала с помощью евреев в Вильнюсе, не было, наверное, такого дня, чтобы я о тебе не вспоминала…

Фрося нашла лавочку под солнышком и присела, продолжая слушать грустный голос Ривы: