Светлана Беллас - Габи

Первое формирование, тот фундамент к взрослой жизни были заложены любовью Маман, Мадам Софи Гюго, которая относилась к жизни, более чем серьезно и этому приучала своих сыновей, которых она любила и искала в них продолжения себя. Она верила в гениальность сыновей. Ее тяготила, как и детей, пребывание в том, захудалом пансионате. Она настаивала и умоляла их, воздействовать на их отца, генерала Гюго, потребовать у него денег, чтобы идти учиться дальше, не останавливаться на убогости, что дают в пансионате. Она, как мать их роста в том не наблюдала. Да и они, уже ей казались взрослыми, если не сказать мужчинами. Ее детям необходима светская жизнь, в которую, необходимо вступать, уже сейчас. Инициативу взял на себя Виктор Гюго, он написал отцу письмо, датируемое от 20 июля 1818 года, он обращался к отцу на равных, как того требовал от них, сам, же отец, писал с уверенностью и смело…

«Дорогой, Папа! Ты, конечно, понимаешь, что нам, уже нет той надобности, находится у господина Декотта. Все, что мы должны были познать, нами познано. Здесь не научат, тому, что нас выведет в свет. Мы хотим заняться юридическим правом, вышлите на наше содержание деньги. Эта необходимость на траты по приобретению книг, нашего содержания, Вам вернется сторицей. Те триста франков, что Вы выдаете нам на содержание, уже не имеют ценности, добавьте, просим Вас, еще, хотя бы восемьсот каждому, мы, уже выросли, и обещаем, что расходовать будем с экономией. С уважением Ваши сыновья, Эжен и Виктор»…

Виктор, дописывая это письмо, поставил росчерком пера свою подпись. Он теперь всегда выводил ее, столь аккуратно, словно тренируясь, набивая руку с непременной уверенностью, что его будущее состоится. Как не странно, отец проявил щедрость, решил вложить в будущее своих детей, столь не значительное материальное пособие на каждого. Как знать? Как знать? Как все обернется в жизни? Хотя он и испытывал стеснения в средствах, все, же выступил гарантом своим детям. Это было необходимо и ему, как отцу, как мужчине, чтобы при случае сказать, что не жалел средств на детей, пока еще не бедный. Он тут, же написал им с легким сердцем…

«Я вовсе не нахожу чрезмерными притязания, чем смогу – помогу. Поступайте на юридический. Вы – мое богатство! Я отдам распоряжение, чтобы Вам высылали по восемьсот франков в год, помесячно. Ваш любящий Папа»…

В конце августа они выехали из пансиона Декотта и Кордье, вернулись домой, и поселились у матери на улице Пти – Огюстен, 18. Конечно, там им было тесновато, не то, что ранее на улице Шерш – Миди. Мать экономила на всем, где возможно, отец не присылал более чем, его помощь была мизерная. О квартире с видом на сад, ей, уже не приходилось и мечтать. Вид из окна у Виктора и Эжен был до такой степени сер и пугающий, что им страшно было выглядывать в него, они практически не расшторивали окно. Вид был из окна подавляющий, проглядывался двор музея, с бесчисленными гробницами королей Франции, которые были выдворены из своих усыпальниц в аббатстве Сен-Дени. Революция не пощадила их прах и память о них. Гробницы были варварски раскурочены и разбросаны, как не нужный хлам, скорее, как память о вандализме, его и хранили во дворе музея, надеясь, что когда-то потомки проникнутся памятью к ушедшим королям. Чтобы уйти от окружающего соседства, забыться, братья старательно выводили строчки стихов. На подсознании у них вырабатывался патриотизм, уважение к монархической, сильной власти, которая, как им казалась, должна объединить Францию, сделать ее целостной и неделимой. Сильной! В эти дни они прощались со своим детством.

Мать верила, опекала и вдохновляла своих сыновей, в любом начинании была их опорой – моральной и духовной. Юридическое право, как ей казалось, было не их хлебом, она не принуждала к рвению, учиться в тягость себе. Скорее всего, они числились на юридическом факультете в колледже Святого Людовика, из-за страха обидеть отца, исправно платили за обучение в нем его деньгами, он строго спрашивал с них, при случае интересовался, как идут их познания и успехи. Деньги генерала были не большими, но и не маленькими, как он считал, вслух говоря себе, что те с неба не падают. Все по – большому счету в трудах достаются, приходится и ему крутиться в жизни, чтобы выплачивать им на их содержание. Однако сыновья не считали, что они на столько, уж велики, поэтому не утруждали себя посещениями лекций и сдачей экзаменов. За два года учебы, не был сдан ни один из них. Мать относилась к тому безразлично, тратила на учебу не она, а отец. Она была любящей матерью, как она говорила, – Я в судьбу детей не вмешиваюсь! Каждый волен жить по-своему усмотрение. Как в прочем, уже год, другой вдали и жил самостоятельно, ее старший сын, Абель. Бывая часто наездами у нее в гостях. Он пока не мог определиться, что он хочет в этой жизни, тоже писал и неплохо. Она, же видела в дальнейшем своих сыновей, только известными писателями. И ограждала их, чаще, все, же Эжена и Виктора, от всех тягот и забот, когда они запирались в комнате и писали. Единственно, что она требовала от них, прогуливаться, бывать на свежем воздухе, понимая, что их окружающий мир в комнате был сужен до предела, а жизнь рядом продолжалась. Она заставляла жить. Как обязательное! Для всех была прогулка после обеда. Софи Гюго, как и подобает графине, в своем лучшем платье, красного цвета с волнующим глаз фиолетовым оттенком, с шалью на плечах, неимоверной роскоши, шествовала чинно, неторопливо, по обе стороны шли ее сыновья. Ее любовь, надежда! Ее богатство! Они прохаживались, возвращаясь в лучшие времена, где некогда их квартира была притягательна, в ней всегда были разноголосая, двери не закрывались. Тогда они были вхожи в свет. Там остались их друзья, семья Пьера Фуше, они по-прежнему квартировали в Тулузском подворье, на улице Шерш – Миди. И ей, Софи, очень хотелось преподнести себя со стороны, все, той, же веселой, обеспеченной Софи. С нее, помнится, не сводил глаз Пьер Фуше. Ей было, чем гордиться. Своими мальчиками. Их стихи, уже были на слуху в Тулузском подворье. При случайной встрече, семья Фуше, как-то пригласила ее с сыновьями в гости, теперь это стало их досугом, по вечерам они все стремились в общество, которое иногда можно было встретить именно там, в гостях у Фуше. Для всех Мадам Фуше была тихая, скромная, набожная, встречала гостей с кротостью. Лишь наедине с Софи она открывалась, рассказывала, как ее тяготит серый быт и домашний устав мужа, он к ней был сух, строг и безразличен, тогда, как она была молода и еще полна чувств. Муж к ее прелестям был равнодушен. В ночи не разделял с нею постель. Всегда был поглощен своими делами. Пьер Фуше был начальником канцелярии в Военном Министерстве и отдавался своим обязанностям с рвением. Ведь, это была власть над людьми, а она подпитывала его тщеславие карьериста.

Вот почему, глаза Мадам Фуше, часто, пылко говорили о том, что она ищет любви. Они играли потаенно, пылая страстью, то при виде Виктора, то при наездах генерала Гюго. Она ревновала чувство Виктора к своей дочери, тоже смотрела порой на него, реже на остальных, двух братьев Гюго, столь не равнодушно, наверно в ней еще не перекипела, та страсть, которая тоже зарождалась в таком, же, молодом возрасте и до сих пор не изжила себя в ее сердце.

В этом доме прижилась любовь. Мальчики влюбились в некогда красивую девочку из их детства, когда не зазорно было обниматься, целоваться, дергать за косички, подглядывать за туалетом в кустах, катать ее в садовой тачке и бросать, если надоедало в кучу навоза. Тогда это было забавно трем братьям Гюго, видеть слезы Адель. Теперь, Адель предстала девицей, очаровательным созданием, так похожую на испанку. Она ими манипулировала, как хотела, капризничала, приказывала, а они были пред ней послушными.

Мать мечтала, как один, другой из сыновей в дальнейшем встанет на ноги, поднимется в росте, добьется тех высот признания и славы, и как обязательно! Непременно женятся удачно и на фоне не состоявшейся семьи, предстанут любящими и трепетными мужьями. Она за утренним кофе неоднократно говорила одному и другому, – Поверьте материнскому сердцу! Вы у меня будете самыми счастливыми! Моя любовь в каждом из Вас. Она ласково смотрела на сыновей, но с особенной любовью, все, же говорила Виктору, – Ты будешь влюбленным супругом, храни любовь в себе. Это святое, что дарует свыше Господь. Он нам всем говорит, что семья – святое! У Виктора загорались глаза, у Эжен тускнели. Он был влюблен в Адель, но та немного охладела к нему, считая, что письма Виктора ярче и чувствительнее. В них страсть. Его бесило, когда брат, бывая в гостях семьи Адель, простирался возле ее ног, добивался от нее признания, вспыльчиво, со страстью спрашивая, – Ты меня любишь Адель? Она искоса смотрела на дверь, боясь, что в этот момент нагрянет ее мать, которая с прищуром смотрела на вздохи подростков. Она так для себя и не определила, кто, же из юношей симпатичнее. Виктор ей нравился, но она считала, что он будет пылким любовником, но отнюдь не преданным мужем. Все в этом доме было правильно и рассудительно и скучно, особенно вечерами, когда рядом был Пьер Фуше. Он был худощавым старцем, скорее бесчувственным, постоянно занят, лишь работой. Даже в квартире, как в канцелярии, вечно рылся в бумагах, которые перебирал со всей скрупулезностью, тщательно просматривая каждый документ. Со стороны постороннему глазу были видны, его ермолка на голове и мелькающие с неимоверной быстротой люстриновые нарукавники, которые были до блеска лощенные от его трудов. В доме тогда царил покой и тишина. Дамы, Софи Гюго, Мадам Фуше и Адель, молча, занимались рукоделием. Братья, где-то примостившись у камина, под треск дров, украдкой с вздохами, смотрели на Адель, которая, казалось, не обращала на них никакого внимания. Для всех эти минуты были длительными и тягостными, все ждали, когда выйдет, наконец-то Пьер Фуше, чтобы нарушить молчание. Поэтому сыновья писали Адель письма, каждый проявляя любовь в своих строках. Адель раздваивалась, ей нравились двое, Эжен и Виктор. Ей легче было общаться, столь страстно отвечать в письмах, именно Виктору. Она так долго сдерживает в себе эмоции, которыми переполнена, ведь для всех в присутствии взрослых, матери, отца, именно она сама невинность, Ангел в плоти. Послушная дочь, которую всегда за что-то ругает мать в присутствии юношей, особенно в присутствии Виктора, стараясь ее унизить. Наедине, она просто ее стирала в порошок своим назиданием, оскорблением, намеками о легкодоступном поведении дочери, вспылив, говорила, – Он, же, ведь легкомысленный! Ловелас! Не пропускает своим охочим взглядом, даже меня, женщину, уже не юную! С презрением глядя на дочь, констатируя, – Хотя, конечно, же, красивую. Я, ведь еще, очень ничего! Намекая ей, что, наверно, юноше, именно такие женщины, как она – зрелые и нужны. Что они могут найти в объятьях их сверстниц, не видавших жизнь? Адель в тот момент была унижена и растоптана, как в глазах матери, так и своих.

Мать запрещала вздыхать по нему, постоянно повторяя, дочери, мол, зачем он ей нужен, он не стоит того. С ним она, только наплачется. Именно поэтому, она, Адель, отвечала в письмах, как женщина, доказывая свою самодостаточность, жаловалась на строгость к ней матери. Ее тяготило общество с ней по многим причинам, главная причина, это – самодурство матери. Она писала, проговаривая вслух, – Знаю плохо, когда дочь хочет одного, чтобы мать ушла куда-нибудь подальше. Грех! Я просто в отчаянии, прошу, молясь о прощении. Уста шепчут «прости», тогда, как сердце стучит, волнуя душу, а она стремиться к тебе, Виктор! Я научилась лгать матери. Пряча свои секреты от нее, как можно дальше и глубже в тайники души. Виктор и Адель решили прятать чувства. Избегая охов и вздохов в присутствии посторонних. Адель стала изображать интерес к Эжену, тот благоволил, писал ей стихи. Мать Адель, это где-то как-то поощряла, хвалила того при дочери, что он самый хороший из братьев, серьезный и правильный.

При редких встречах с Адель, Виктор признавался, – Адель! Ты не представляешь, как мне плохо без тебя, без твоих губ, рук. Я не могу видеть твое общение, даже с моим братом. Меня тогда все бесит. Я себя еле-еле сдерживаю. Чтобы не подойти и не дать ему горячую затрещину. Во мне кипит страсть, бурлит кровь, мышцы в напряжении, я задыхаюсь. Он падал на колено перед ней, целовал подол платья, признаваясь, – Я без тебя умираю. Спаси меня! Она его поднимала и отдавалась в его объятия. Тайные пристрастия, желание запретного плода, все это укрепляло их чувства, соединяя, как заговорщиков в союз. Адель бегала к тайнику в саду, забирала из него любовные письма. Однажды, спрятав письмо от Виктора за корсаж платья, она шла из сада в свою комнату. Мать заметив, ее остановила, начала поправлять на ней платье, очищая от листьев, на пол к ее ногам упало письмо. Мать начала, как ненормальная кричать и бить, дергая за волосы, закатывая истерику, – Скажи, мне немедленно, что это такое. Она трясла в руке письмо, водя им перед ее носом, продолжая кричать, – Я требую ответа! Я тебе запрещала с ним общаться, как с кавалером. Что других нет? Тут, же со злостью крикнула, – Ты наказана, до моего с отцом решения. Сиди в комнате и жди! Адель перепуганная, убежала. Мадам Фуше пошла, жаловаться на дочь Пьеру Фуше. Как не странно он был бы рад породниться с генералом, самим графом Гюго, его еще помнят и любят в военном окружении. И отметил, что Виктор, простаки добьется всего в своей жизни. Характер у него бойца, да и одарен во многом, и на этом всем можно хорошо зарабатывать по нынешним временам. Бедностью не пахнет. Как он сказал жене, – Он в людях, не в пример многим, разбирается. Мадам Фуше стояла вся пунцовая, глаза налились кровью от злости, как на дочь, Виктора, так и на мужа, умника.