Сейчас он внушал мистеру Дорану такое отвращение, что тот был готов высказать все, но все же промолчал. Он поднялся и двинулся к выходу. Но Коркоран одним прыжком опередил его, повернул ключ в замке и вынул его, зажав в руке. Глаза его смягчились, но взгляд был больным и измученным. Он двинулся прямо на священника, принуждая его вернуться на место. Голос его теперь молил.

— Вы не уйдёте. — Коркоран медленно опустился на колени перед креслом, — Доран, я прошу вас… Вы не понимаете… Кем бы вы не считали меня, и что бы ни думали… Что Кемпбелл и Морган сказали? Передайте мне их слова дословно, и я отпущу вас.

Теперь Доран сам не находил оснований для жалости. Этот человек был последним негодяем. Говорят же, что поношение никогда не ополчается против непогрешимости. Клевета преувеличивает, но не возникает на пустом месте…

— Хорошо. Чарльз Кемпбелл на вопрос вашего брата, за что вам оставлено наследство, ответил, что в обществе уронили известный намек, что наследство Чедвика было платой за определенные услуги, оказанные ему вами, и что они сродни тем, что добился Никомед Вифинский от Цезаря. О том же самом говорили и они с Морганом. Мне никто ничего не говорил — я просто услышал это, находясь неподалёку. Этого вам достаточно?

Коркоран поднялся с колен.

— Проклятие… — прошипел он с такой злобой, что Доран против воли ощутил мороз, прошедший по спине. Коркоран разжал ладонь, уронив ключ на колени Дорана. — Оставьте меня одного, Патрик. — Теперь в его голосе снова проступили уверенность и сила.

Доран пошёл к выходу, открыл дверь и вышел, оставил ключ в замке. Он прошёл по ковру через гостиную, распахнул дверь в коридор, но неожиданно с силой захлопнул её, оставшись в комнате. Он хотел вернуться — и подлинно ударить этого человека, разбить красивое лживое лицо, маску истины, которая сейчас казалась особенно гнусной оттого, что прикрывала такую мерзость, была личиной самого страшного обмана, невиданного и подлинно дьявольского, непрощаемого. Неожиданно в спальне раздался треск, потом зазвенела посуда, потом снова послышался удар. Доран ринулся к двери, распахнул её и отпрянул. Посреди комнаты обнажённый Коркоран яростными ударами стула, зажатого в руке, крушил все вокруг. Он, видимо, задел поднос с остатками ужина, на полу у его ног растеклись лужа вина и шоколада, на лице было выражение злобы запредельной, бешенства нечеловеческого.

Увидя Дорана, он остановился. Дышал так, словно пробежал милю.

— Что вам нужно? Оставьте меня.

Доран вышел, заметив, что Коркоран опустил стул, сел на постель и закрыл лицо руками.


…В холле Доран столкнулся с мисс Стэнтон, где та пыталась утешить мисс Нортон, явно при этом заблуждаясь в причине непрерывно льющихся слез мисс Эстер. Мельком священник заметил, что сверху, со второго этажа, из-за колонны, за происходящим внизу наблюдает мисс Хеммонд. Глаза мисс Софи по-прежнему сияли, на губах порхала улыбка. Она ликовала: ждать оставалось до утра, и ненавистная соперница навсегда покинет Хеммондсхолл. Про себя Софи окончательно решила, что никогда больше не выберет себе в подруги миловидную девицу. Слишком дорого это обходится.

Бэрил поднялась к себе и около спальни увидела сестру. Софи явно ждала её. Сама мисс Стэнтон пребывала в недоумении, почему кузина не рядом с подругой, не выражает ей ни соболезнования, ни сочувствия, не пытается утешить и как-то смягчить её горе. Она внимательно приглядывалась к Софи — сестра пугала её бесчувствием и эгоизмом, но тут Бэрил подумала, что, возможно, причиной такого равнодушия к беде подруги является обстоятельство, о котором она не знает, и то, сестра пришла поговорить — обнадеживало.

Увы, разговор этот только ещё больше удручил Бэрил. Софи теперь была с ней откровенна — за минувшие несколько дней она увидела, что сестра отнюдь не стремится понравиться мистеру Коркорану, — и этим она была теперь ей симпатична. Мисс Хеммонд даже признала, что Бэрил, несмотря на то, что дурнушка и синий чулок, всё же наделена некоторыми талантами, и сейчас она без обиняков сказала, что дружба с мисс Нортон — была её величайшей ошибкой. Уж теперь-то её никто не обманет! Мисс Бэрил поняла, что обман Эстер состоял в том, что она, как и Софи, влюбилась в мистера Коркорана, и про себя подумала, что застраховать её кузину от «величайших ошибок» будет в этой жизни весьма непросто. Но уговаривать сестру поговорить с мисс Нортон не стала, понимая теперь, что такая встреча ни одной из них не нужна.

— Жаль несчастного мистера Нортона. Такая ужасная смерть…

С этим Софи не спорила, но сам мистер Нортон был в её глазах настолько никому не нужным человеком, абсолютно лишённым галантности, талантов и вкуса, что всерьёз расстраиваться из-за его смерти она не собиралась. Бэрил направилась к себе, по дороге размышляя, что сестра — существо странное. Мисс Стэнтон никак не могла понять, что представляет собой Софи? Бэрил была юна, и не знала, что несть числа людям, не имеющих ни малейшего представления о том, что они такое, да вообще ни о чём не имеющих понятия, мисс же Стэнтон, столкнувшись с подобным впервые, была ошеломлена. Софи ничего всерьез не занимало, она ничего толком не умела, её нельзя было ничем увлечь, а с появлением мистера Коркорана сестра лишилась последней толики здравого смысла и поминутно делала глупости. И что было с этим делать? Неожиданно мисс Бэрил услышала голоса.

В небольшом холле граф Хеммонд разговаривал с мистером Дораном.

— И что он написал? Прямо обвиняет Кристиана?

— Да, вот записка, — голос мистера Дорана звучал отстраненно и тихо, — он настаивал, чтобы сообщить и сестре.

— Ни в коем случае. Ничего ей не говори, Патрик.

Мисс Стэнтон услышала, что голоса удалялись. Мужчины уходили. Она поспешила в свою гостиную. В изнеможении опустилась в кресло. Ей не послышалось? Но, Боже мой, знает ли Эстер? Скорее всего, нет. Самоубийца? Из-за мистера Коркорана? Как же это? Почему? Её мысли не текли, но прыгали, — в такт громко бьющемуся сердцу. Значит, то, что ей в эти дни смутно мерещилось, что бесконечно изумляло и заставляло думать о вещах, которым и имени-то не было — всё это правда?

У Бэрил стеснилось дыхание. Мисс Эстер просила утром проводить её. Господи упаси показать, что она что-то знает. Да и правильно ли она всё поняла? Уснула Бэрил почти перед рассветом, но, не проспав и нескольких часов, — проснулась, снова с теми же пугающими мыслями и стремлением во что бы то ни стало скрыть от несчастной Эстер свою возросшую осведомлённость. Сама Бэрил очень хотела бы поговорить с мистером Дораном, но не могла на это решиться. Это было и нескромно, и страшно. Да и наберись она смелости заговорить с ним наедине — как вообще говорить о подобном?

Не мог уснуть в этот вечер и мистер Стэнтон. Произошедшее не сильно задело его, Нортон не нравился ему, и не было в обстоятельствах его смерти ничего, что обратило бы на себя его внимание или показалось бы подозрительным. Но весьма прозрачный намек Кемпбелла на порочные склонности погибшего заставил его насторожиться, а утверждение Моргана, что братец мисс Нортон влюбился в Коркорана, скорее всего, был отвергнут, после чего решил свести счеты с жизнью, ошеломило. Он был слишком занят личными делами, чтобы обращать внимание на остальных, но, Боже мой, неужели это правда?

Глава 13. Бочка Данаид

Наутро экипаж со следующей за ним телегой с гробом покинул Хеммондсхолл. Мисс Эстер уезжала. Проводить её вышли граф Хеммонд, мисс Стэнтон и мистер Доран, все остальные сочли, что простились с отъезжающей накануне. Мисс Бэрил, скрывшая все свои подозрения, горевала куда искренней, чем Эстер, в глазах которой читались досада, раздражение и злость. Мистер Хеммонд велел не говорить сестре несчастного Стивена о причинах его гибели, и та тоже пребывала в неведении, что именно жестокий отказ мистера Коркорана ответить на любовь мистера Нортона повлёк за собой смерть последнего.

Доран не спал ночь. Напрасно, право слово, напрасно он был столь низкого мнения о нынешней молодежи. Среди мелких ничтожеств, циничных, пустых и расчетливых, попадались и подлинные глыбы — негодяи шекспировского масштаба. С одним из таких его и свела судьба. Красивейший, умнейший, одареннейший и подлейший. Хладнокровно отдавшийся старику за немалые деньги, продавший красоту и честь — он проповедовал целомудрие и аскезу, внутренне хохоча над внимающими ему. Доран покачал головой. Он сам виноват в том, что был одурачен, — и это при его-то недоверчивости и скепсисе, но талант лжи этого негодяя был запредельным. Он одурачил бы любого.

Если Коркоран согласился дать растлить себя Чедвику — это могла быть расчетливость, просто сребролюбие. Но хладнокровно издеваться над Нортоном, довести его до смерти и смеяться… Бездны этой души были глубже адских. В любую из них можно было бы провалиться, как в чёртову топь, и уже не вылезти никогда.

Доран ненавидел Коркорана. При этом заметил, что, несмотря на проступившую ненависть, не может презирать его. Он его боялся, осознал священник. Осознанный страх взбесил Дорана. Почему? Почему он боялся встретиться с негодяем, натолкнуться на его взгляд? Открытие, последовавшее в спальне мистера Коркорана, было для него подобно внезапно обнаружившейся на чистейшей коже зловонной сифилитической язве — но брезгливость не проявлялась. И было и ещё что-то, превосходившее в душе даже страх. Эта была боль. Боль лишения чего-то, неожиданно утраченного навсегда, боль потери чего-то, успевшего стать бесконечно дорогим…

Боль предательства, боль обмана доверия.

Но ведь он и не доверял!! Доран никогда, как казалось ему самому, до конца не доверял Коркорану, поминутно сомневался — и всё же был обманут. Это было неосмысляемо, но ощутимо. Напрасно Доран твердил себе, что во всем виноват сам. В душе была разлита зловонная мерзость, его мутило и от отвращения к себе, и от ненависти к Коркорану. Его слова, фразы, улыбки и жесты всплывали в памяти и убивали. Зачем? Зачем он так? Ради наследства? Но ведь Нортон не стоял у него на пути!

И в этой бесцельности зла был последний ужас.

Воображение Дорана, распалившись, рисовало юную красоту Коркорана, растлеваемую похотливым стариком, но едва ли можно было бы растлить его душу — душу подлинного чудовища. Интересно, старик сразу оформил завещание на своего Цезаря и тем заманил его на ложе разврата — или деньги были обещаны за ночь мерзости? Удивительно ещё, что разврат не оставил следов на теле «царицы Вифинской». Бòльшую красоту Доран не видел даже во мраморе…

Да, красивейший, умнейший, одареннейший и подлейший…

…Когда экипаж мисс Эстер уже покинул имение, уединившись в столовой с милордом Лайонеллом, Доран спросил у его сиятельства, что делать с запиской Нортона? Тот посоветовал либо отдать её Коркорану, либо уничтожить. Доран кивнул, но сам хотел бы пока избежать встречи с негодяем. Он не хотел видеть его. До этого священник, размышляя полночи, решил позже объясниться с мистером Коркораном, попросив больше не числить его в числе своих знакомых.

Однако мистер Коркоран не дал ему такой возможности, как всегда, не посчитавшись ни с кем, тут же появившись в столовой. Выглядел он ужасно — иначе не скажешь. Губы его за минувшую ночь просто пропали с лица, став бескровными и бледными, под глазами залегли страшные беспросветные круги, но сами глаза, к удивлению мистера Дорана, метали молнии. Он, хоть и пытался сдержать себя, походил на беснующегося Азраила, ангела ада. Доран ожидал, что тот теперь будет отводить от него глаза и постарается избегать его, но мистер Коркоран не взглянул на него вовсе. Одет был в чёрный парадный фрак, серые брюки и, к удивлению мистера Дорана, сжимал в руке пару чёрных кожаных перчаток.

Не обращая ни на кого сугубого внимания, мистер Коркоран подошёл к мистеру Чарльзу Кемпбеллу и попросил его налить ему вина. Тот, странно покосившись на него, наполнил бокал. Отойдя на два шага от мистера Кемпбелла, мистер Коркоран яростно выплеснул вино в лицо последнему, после чего, хлестнул его по мокрой щеке наотмашь чёрными перчатками. Мистер Кемпбелл, не ожидавший удара, резко подался назад, не удержался на ногах и упал, но тут же, пытаясь подняться, снова поскользнулся на мокром полу и отлетел к стене, ударившись головой о комод. Мистер же Коркоран, вежливо извинившись перед собравшимися, швырнул чёрные перчатки в лицо мистеру Кемпбеллу, потом, не дожидаясь никого, сел к столу, нервно заправив за воротник салфетку. Ел он с волчьим аппетитом, не замечая ни поднявшегося вокруг шума, ни возгласов девиц, впрочем, негромких, словно придушенных. Мистер Кемпбелл, сумев наконец при помощи мистера Моргана подняться, поспешно вышел, за ним столь же торопливо выбежал следом и мистер Морган.

Чёрные перчатки остались на полу в луже красного вина.

Доран растерялся и теперь исподлобья бросал на Коркорана задумчивые взгляды, преисполняясь новым недоумением. Почему Кемпбелл не отреагировал на столь явное и гневное оскорбление? Неужели он всё же оклеветал Коркорана? Вчера отцу Дорану показалось, что сообщённое им стало разоблачением, но сейчас снова не знал, что и думать. Между тем мистер Коркоран явно пришёл в себя, и хоть и выглядел больным, улыбался. Глядя в глаза его сиятельству, сообщил, что только что произошедший инцидент — следствие лихорадочного перенапряжения последних дней, ведь он нашёл труп, вот и разнервничался. Впрочем, он не долго утруждал себя притворством, и отчетливо пояснил, повернувшись к Клементу Стэнтону: