А голодъ все напоминалъ о себѣ, но Гансъ не хотѣлъ войти въ домъ и попросить куска хлѣба.

Онъ взялъ пилу, вложилъ ее въ полураспиленное бревно и распилилъ его на двое. Работа принесла ему облегченіе. Онъ положилъ другое бревно и принялся снова за дѣло. Все же лучше, чѣмъ сидѣть сложа руки и терзаться разными мыслями. Скоро онъ перепилилъ всю четверть сажени, оставленную его предшественникомъ, и такъ какъ ему не хотѣлось бросить работу только вполовину оконченной, онъ взялъ топоръ, который передъ тѣмъ вытащилъ изъ колоды, чтобъ сѣсть на нее, и началъ колоть дрова. Это была не легкая работа, потому что полѣнья были почти всѣ сучковатыя; но именно это пришлось по душѣ Гансу, и самое твердое полѣно разлеталось въ куски, когда Гансъ, перевернувъ его въ воздухѣ съ воткнутымъ въ него топоромъ, изо всей силы ударялъ имъ о колоду. Во все это время на дворѣ не явилось ни души. Никто, казалось, не любопытствовалъ узнать, кто взялся такъ скоро за дѣло только-что прогнаннаго работника. «Должно быть, здѣсь очень привыкли къ шуму!» – думалъ Гансъ.

Онъ принялся за новое полѣно, оказавшееся упрямѣе всѣхъ предъидущихъ. Гансу три раза пришлось ударить его топоромъ, и съ каждымъ разомъ все сильнѣе. При третьемъ ударѣ полѣно раскололось, но раскололась и ручка топора и лезвее со звономъ упало на землю.

– Это что такое? – спросилъ ворчливый голосъ, какъ разъ сзади Ганса.

Гансъ вздрогнулъ, словно маленькій мальчикъ. Онъ не слыхалъ, чтобы кто-нибудь подошелъ къ нему. Голосъ казалось раздался изъ-подъ земли. Но когда Гансъ оглянулся, передъ нимъ стояло не привидѣніе, а самъ хозяинъ усадьбы, который повторилъ свой вопросъ.

– Я, право, не виноватъ, – бормоталъ Гансъ.

– Да какой чортъ звалъ тебя въ работники сюда? – сказалъ г-нъ Репке, и при этомъ его маленькіе, зелененькіе глазки бросали на Ганса изъ-подъ нависшихъ бровей свирѣпые взгляды. – Я не терплю чужихъ людей на своемъ дворѣ. Мнѣ опротивѣла вся эта крестьянская сволочь! Слышишь-ли?

– Я не глухъ, – сказалъ Гансъ, – а вы кричите довольно громко.

– Убирайся къ чорту!

– Не поклониться ли ему отъ васъ?

– Уйдешь ли ты наконецъ? – пронзительнымъ голосомъ закричалъ старикъ и съ угрозою поднялъ палку.

– Берегитесь, – сказалъ Гансъ. – Вы видите какъ я обращаюсь съ пнями!

Гансъ ногой отбросилъ на нѣсколько шаговъ отъ себя шпица, который тявкая бросился было на него, и вышелъ со двора той же дорогой, какой пришелъ. Когда онъ опять достигъ молодыхъ сосенъ и убѣдился, что его никто не видитъ, онъ остановился, какъ человѣкъ, который что-то позабылъ. Но онъ ничего не позабылъ, а только хотѣлъ хорошенько раздумать, какъ это все случилось. Но чѣмъ болѣе онъ думалъ, тѣмъ непонятнѣе все это становилось ему. «Должно быть не судьба, – говорилъ онъ про себя, – и не будь Греты, мнѣ бы и горя мало! Болѣе онъ не былъ въ состояніи думать. Онъ все стоялъ на томъ же мъстѣ и смотрѣлъ на тѣ же грибы, росшіе между молодыми соснами. Ему казалось, что еще многое надо обсудить. Наконецъ ему пришло на мысль, что у него вѣроятно оттого такъ пусто въ головѣ, что онъ весь день ничего не ѣлъ, да еще все послѣ обѣда провелъ за такой тяжелой работой.

Со времени окончанія ученія, онъ никогда не вспоминалъ исторію Исава, который за чечевичную похлебку продалъ свое первенство, а теперь эта исторія пришла ему на память. Въ ней ничего нѣтъ удивительнаго; должно быть, Исавъ былъ очень голоденъ. Если бъ Репке далъ мнѣ кусокъ хлѣба, вмѣсто того, чтобъ подчивать меня грубостями, я, кажется, продался бы и ему! Счастье, что я этого не сдълалъ! Гансъ нѣсколько разъ повторилъ, что это было большое счастіе, и вынулъ часы. Онъ ихъ не завелъ сегодня утромъ, какъ дѣлалъ всегда, и они остановились. «Развѣ и вы тоже голодны?» спросилъ онъ ихъ и снова засунулъ въ карманъ жилета подъ блузой.

Гансъ пошелъ далѣе. Какъ утромъ утреннее, такъ теперь вечернее солнце, отбрасывало передъ нимъ его тѣнь, когда онъ снова дошелъ до луга.

– Какъ можетъ человѣкъ, у котораго желудокъ совершенно пустъ, отбрасывать тѣнь? – сказалъ себѣ Гансъ.

На другомъ концѣ долины старый глухонѣмой пастухъ загонялъ стадо. Солнце стояло низко на горизонтѣ; вѣрно было часовъ семь.

– Чортъ возьми, – сказалъ Гансъ, – какъ уже поздно! – и ускорилъ свои шаги, будто промѣшкалъ и ему было необходимо наверстать потерянное время.

«Не зачѣмъ мнѣ идти въ шинокъ; вѣдь я могу поселиться въ своемъ домѣ; комната на чердакѣ пуста, а оттуда я могу видѣть по другую сторону пруда Грету, когда она выйдетъ въ садъ. И какъ это мнѣ раньше не пришло въ голову? Словно я безмозглый какой!» Гансъ снова пошелъ быстрѣе, но все держался окраины луга, вблизи деревьевъ, и не повернулъ на большую улицу, но сдѣлалъ еще обходъ черезъ небольшой лѣсокъ и поля, чтобы попасть въ маленькій переулокъ, который велъ прямо къ его дому.

Домъ этотъ не отличался ни красотой, ни обширностью, даже сравнительно со скромными требованіями…ской деревни.

Онъ былъ старъ, очень старъ; особенно фундаментъ изъ нетесаннаго булыжника, возвышавшійся со стороны пруда почти на двѣнадцать футовъ, казалось, уже простоялъ четыре, или пять вѣковъ, – отчего, конечно, въ немъ появились весьма подозрительныя трещины и щели. Одноэтажный домъ, стоявшій на этомъ почтенномъ фундаментѣ, былъ хотя значительно моложе, но не смотря на то находился еще въ худшемъ состояніи. Тонкія сосновыя балки покачнулись на всѣ стороны, глина мѣстами обвалилась, а щели были заткнуты чѣмъ ни попало, также какъ и разбитыя стекла въ маленькихъ кривыхъ окнахъ. Къ двери вела крутая каменная лѣстница, а на порогѣ сидѣло скорчившись нѣскольйо дѣтей самаго жалкаго вида. Мальчикъ, лѣтъ десяти, держалъ на колѣняхъ маленькое, совершенно нагое дитя, завернутое въ какую-то тряпку, служившую прежде плащомъ; двѣ маленькія дѣвочки, пяти и шести лѣтъ, сидѣли на корточкахъ рядомъ съ нимъ. Онѣ ожидали матери, работавшей въ полѣ.

– И вы, должно быть, голодны? – спросилъ Гансъ. Дѣти ничего не отвѣчали, будто не стоило труда отвѣчать утвердительно на подобный вопросъ.

Гансъ своими длинными ногами перешагнулъ черезъ дѣтей и бросилъ взглядъ въ комнату направо. Она показалась ему меньше, чѣмъ два года тому назадъ, а между тѣмъ она вовсе не была загромождена. Въ ней виднѣлась только кроватка для меньшаго, да охапка соломы для старшихъ и для матери, по крайней мѣрѣ, кромѣ этого тамъ не было ничего даже мало-мальски похожего на постель. Сверхъ того, въ комнатѣ былъ покачнувшійся столъ, на которомъ стояло тщательно выскобленное глиняное блюдо, да три стула, изъ которыхъ два были опрокинуты. Должно быть, это сдѣлали дѣти; они же, вѣроятно, растаскали по всей комнатѣ солому изъ постели. «Что дѣлать бѣдняжкамъ отъ скуки?» думалъ Гансъ. На очагѣ, дѣлавшемъ еще тѣснѣе маленькія сѣни, казалось, уже давно не разводили огня: разбитый коричневый кофейникъ лежалъ среди золы – по случаю совершеннаго прекращения дѣлъ, какъ говорится въ Берлинѣ, подумалъ Гансъ.

Онъ взобрался по узкой, крутой лѣстницѣ, которая вела въ комнату на чердакъ. Гнилыя ступени скрипѣли подъ его тяжестью. На чердакѣ ничего не было видно, кромѣ дыръ въ крышѣ и осколковъ черепицы, выпавшихъ изъ этихъ дыръ. Въ одномъ углу лежалъ маленькій сломанный самострѣлъ. Гансъ вспомнилъ, что покойный отецъ сдѣлалъ эту игрушку для него много лѣтъ тому назадъ. Дверь въ маленькую комнату подъ крышей была заперта, но Гансъ еще помнилъ секретъ отпирать задвижку безъ ключа, посредствомъ лезвiя ножа, которое просовывалось черезъ узкую щелку. Онъ мальчикомъ, часто упражнялся надъ этимъ въ прежніе годы, когда его семьѣ еще хорошо жилось и мать сохраняла въ этой комнатѣ на зиму плоды и другіе запасы. Послѣ нѣсколькихъ попытокъ штука и теперь удалась.

И въ этой комнаткѣ не было ничего, кромѣ довольно большаго, пестро раскрашеннаго шкафа, только оттого оставленнаго тутъ, что онъ былъ прикрѣпленъ къ стѣнѣ скобами. Но дверцы его были унесены. Шкафъ былъ, конечно, совершенно пустъ, такъ что не стоило его и запирать. Кромѣ того, въ комнатѣ стояла еще скамейка о трехъ ножкахъ, изъ которыхъ двѣ тутъ же выпали, когда Гансъ вздумалъ поднять ее. Не удивительно, что она такъ ссохлась: комната была подъ крышей, да къ тому же выходила на юго-западъ, такъ что отъ полудня до вечера солнце припекало тонкую стѣну чердака и его тусклыя стекла. Окно забухло и большего труда стоило Гансу открыть его, къ ужасу пауковъ, которыхъ такъ давно здѣсь никто не тревожилъ. Внизу виднѣлся большой прудъ, уже покрытый тѣнью, между тѣмъ какъ солнце, скрывшееся за горами, еще окрашивало небо въ розовый цвѣтъ. Домовъ деревни уже не было видно. Въ домѣ школьнаго учителя кто-то двигался; но Гансъ не могъ различить, была-ли то Грета, хотя разстояніе было не велико, и онъ защищалъ рукой глаза отъ ослѣпительнаго свѣта. Вдругъ у него потемнѣло въ глазахъ и въ ушахъ начался такой страшный шумъ, какого онъ никогда не испытывалъ.

– Это отъ пустаго желудка, – сказалъ Гансъ, когда припадокъ миновался, – оставаться здѣсь, гдѣ даже крысы и мыши не находятъ себѣ поживы, невозможно!

Онъ вышелъ изъ комнаты и ощупью сталъ спускаться съ лѣстницы. Въ сѣняхъ ему встрѣтилась мать дѣтей, которая воротилась съ работы. Это была смуглая, худая женщина съ ввалившимися глазами; она тотчасъ-же начала жаловаться на свою судьбу, говоря, что вотъ уже два дня не было хлѣба въ домѣ, а еще надо заработывать плату за наемъ дома; лучше было-бы ей и ея четыремъ ребятишкамъ лежать вмѣстѣ съ покойникомъ мужемъ въ могилѣ, чѣмъ такъ маяться на бѣломъ свѣтѣ. Гансъ вынулъ изъ кармана свой портмоне, который когда-то выигралъ въ лотереѣ. Въ немъ еще былъ талеръ и нѣсколько зильбергрошей. Онъ далъ женщинѣ талеръ и сказалъ ей, чтобъ она положила для него охапку соломы въ комнатѣ наверху, а остальное взяла бы себѣ; – онъ воротится черезъ часъ. Женщина взяла деньги и даже не поблагодарила его. Гансъ вышелъ изъ дому и пошелъ въ шинокъ.

К счастью, Гансъ засталъ комнату для пріѣзжихъ почти пустой; только Клаусъ, воротясь изъ поѣздки по соседнимъ деревнямъ, сидѣлъ въ углу и дѣлилъ краюшку чернаго хлѣба съ своими двумя собаками, давая имъ поочередно по кусочку. Клаусъ не былъ особенно сообщителень, а Гансъ вовсе не расположенъ къ разговору. Онъ заказалъ себѣ на кухнѣ яичницу – свое любимое кушанье.

Довольно было-бы съ него и хлѣба съ саломъ; но, послѣ такого несчастнаго дня, онъ чувствовалъ потребность чѣмъ-нибудь утѣшить себя и вмѣстѣ съ тѣмъ истратить свой капиталъ до послѣдняго гроша. Зачѣмъ бренчать этимъ грошамъ въ карманѣ?

Кристель, хозяйская дочь, принесла яичницу и стаканъ пива, поставила ихъ передъ Гансомъ и сѣла подлѣ него, облокотясь обѣими руками на столъ. Кристель прежде всегда казалась Гансу хорошенькой дѣвушкой, но съ тѣхъ поръ, какъ Грета дурно отозвалась о ней, она ему показалась вовсе непривлекательной и его даже разсердило, что она безъ приглашенія подошла къ нему.

– Ну, Гансъ, – сказала Кристель, – какъ идутъ твои дѣла?

– Отлично, – отвѣчалъ Гансъ, кладя въ ротъ большой кусокъ яичницы.

– У кого ты теперь? – продолжала спрашивать Кристель.

– У тебя, – отвѣчалъ Гансъ, препровождая въ ротъ второй кусокъ яичницы.

– Это я вижу.

– Такъ зачѣмъ же ты спрашиваешь?

– Да такъ! Съ которыхъ это поръ ты такъ возгордился?

– Съ тѣхъ поръ, какъ ты влюбилась въ мое хорошенькое личико.

– Вотъ какъ! Кто это тебѣ сказалъ?

– Ты сама! Вѣдь ты глазъ съ меня не сводишь!

– Вотъ что! – сказала Кристель вставая. – Съ чего ты это взялъ? Мы видно не по вкусу г. кавалеру, потому что не носимъ по буднямъ – чулокъ и башмаковъ, какъ учительская Грета, и не прикидываемся такими простушками! Только помни, не все то золото, что блеститъ. Быть ханжей и ловить жениховъ, одно къ другому идетъ, нечего сказать! А кто выходитъ замужъ за Якова Кернера? Не знаешь?

Неужели это правда? Вчера вечеромъ, Грета была такая странная, совсѣмъ не такая какъ всегда. А сегодняшнее приглашеніе Кернера поступить къ нему въ работники? Конечно, когда предстоитъ выборъ между господиномъ и слугой, то выбираютъ не слугу. Правда Грета обѣщала ему, когда онъ шелъ въ солдаты, что она никогда не выйдетъ замужъ за другаго; – лучше ей лежать мертвой на днѣ пруда; – но въ два года много воды утекло! Тутъ Гансъ сдѣлалъ легкій обзоръ своей жизни за эти два года, изъ котораго можно было заключить, что верность для солдата болѣе или менѣе пустое слово, но это совсѣмъ другое дѣло, продолжалъ философствовать Гансъ. Никого я такъ не любилъ какъ Грету! И уступить ее этому толстяку? А ведь это непременно случится, если я опять уйду отсюда, Богъ знаетъ на сколько времени. Нетъ этому не бывать; скорее закабалюсь на фабрику, или…

– Здравствуй, Гансъ! – произнесъ густой голосъ.

Гансъ поднялъ голову, которую подпиралъ рукой, и увидалъ булочника Гейнца въ дверяхъ.

– Здравствуйте, отвечалъ Гансъ.

– Ну, Гансъ, какъ идутъ дѣла? – спросилъ булочникъ, совершенно такъ, какъ передъ тъмъ спрашивала Кристель.