Она положила плед на стул, присела на краешек и расплакалась. Она не могла так больше ни минуты. Ни сидеть, ни жить, ни оставаться, ни делать вид, будто хоть что-нибудь связывает ее с мужем.

Марчин оставил ее почти шесть лет назад. В июне будет шесть. За Анджея она вышла в январе. Он был добрым, заботливым… Это, правда, еще не повод, чтобы выходить замуж. Но тогда она, наверное, его любила. Марчин исчез — ему не хватало здесь жизненного пространства, он уехал в Лондон, обещал вернуться, написать… Не вернулся, не написал. А потом ей насплетничали, что туда к нему приехала Аська.

А Анджей был здесь. Вечно влюбленный и терпеливо ждавший подходящего момента, чтобы ее охмурить, околдовать, когда она не понимала, что делала.

Нет, она не должна быть так несправедлива к нему.

Анджей просто был. Ни разу в жизни он не подвел ее. Когда она влюбилась в Марчина — понял. Отошел в сторону. Но когда оказывался ей нужен, он тут же материализовывался, как будто никогда и не отходил дальше, чем на полшага. Утешал, понимал, разговаривал.

Нет, все было не так.

Анджей затаился и ждал удобного случая, а когда тот представился, он просто воспользовался тем, что она чувствовала себя одинокой, обманутой, брошенной.

Она встала и расстелила на кушетке простыню. Когда-то давно эта кушетка была зеленой. Теперь зеленый цвет местами превратился в серый, а теплый бархат блестел, как начищенные серебряные ложки. Она тяжело вздохнула и села, подперев голову рукой. Слезы струились по щекам. Самое сложное — делать вид, будто их все еще что-то связывает.

Вытерла нос тыльной стороной ладони. Мокрые следы своего отчаяния она вытирала другой рукой, пока они не исчезли, а кожа не покраснела.

Так жить нельзя.

Зачем она вышла за него?

Она встала и открыла дверь. Украдкой пробралась в ванную комнату, открыла кран с теплой водой и умылась. Подняла глаза и увидела в зеркале незнакомое лицо. Вода лилась в раковину, а она с недоверием рассматривала свое отражение. Это я? Эти темные круги под глазами? Эти мелкие морщинки в уголках глаз? Эта тонкая, натянутая кожа, которая стала совсем прозрачной? И все это я приобрела за годы моей счастливой супружеской жизни?

Он не любит меня.

Он никогда меня не любил.

Он…

Ее зеленые глаза сощурились от злости.

Вся жизнь еще впереди. Жизнь не закончилась, и не важно, сколько ей отпущено. Сколько бы ни было, нельзя этим пренебрегать.

Она завернула кран. Тихий шум воды внезапно прекратился. Взяла полотенце и вытерла лицо. Поднесла руки к щекам. Они покраснели: снова полопались сосудики — ну что ж, она уже не девочка, а зрелая женщина.

Зрелые женщины способны изменить свою жизнь.

Она аккуратно нанесла на лицо крем, но круги под глазами не исчезли, а в глазах не прибавилось блеска.

Затем она вернулась в мастерскую и тихо прикрыла за собой дверь. Разделась и на голое тело натянула ночную рубашку.

Каждый имеет право на ошибку, прости меня. Я не знал, что теряю. Я не знал, что люблю тебя больше всего на свете. Я не должен писать тебе, понимаю, но прости… Это сильнее меня…

Она всегда любила Марчина. Любила с тех самых пор, как увидела впервые, и по сей день. Любила, несмотря на тот ужасный удар, который он нанес ей своим отъездом. Она любила его безнадежной любовью, тяжелой, как запах духов «Опиум», которые он подарил ей на годовщину их знакомства, любила всем сердцем, телом, умом. Хотя благодаря Анджею она действительно на время его забыла.

«Я тосковала по нему все эти годы! — Эта мысль на мгновение лишила ее сил. — Как же я тосковала…»

Она чувствовала себя такой одинокой. Анджей этим воспользовался. Они поженились. Чтобы жить долго и счастливо. Она не помнит первых месяцев после свадьбы. А потом пришло письмо. Одно, другое, третье…

Я не могу простить себе того, что так легкомысленно лишил себя смысла жизни. Ты была моей жизнью…

Она не ответила. Побоялась.

Ответила только на четвертое письмо. Весьма холодно: что уже слишком поздно, что любовь — это большая ответственность, что она замужем и не хочет причинять боль Анджею.

Но Марчин продолжал писать.

И она втайне от Анджея отвечала.

Он писал о том, как она для него важна, и о том, что он, конечно, не хочет разрушить ее брак. Рассказывал, как всходит солнце над Темзой и как бьет Биг-Бен, повторял, будто он жалеет, что ее нет рядом.

Она писала о своих планах и о прошлом.

Он отвечал, что понимает ее, что она близка ему. Снова описывал Лондон — то, как красив на рассвете безлюдный город, когда прозрачное небо отражается в лужах на тротуаре, а первые лучи солнца, освещающие улицы, напоминают ему ее глаза.

Она признавалась, что он — ее единственный друг. Только ему она может довериться. Он один ее понимает.

Он написал, что дружбы ему недостаточно.

Она ответила, что ничего другого не может ему предложить, и просила больше не писать.

И тогда пришло Последнее Письмо. Это случилось в январе, пять лет назад.

Я не вправе заставить тебя изменить твою жизнь. Но я не исключаю возможности, что ты передумаешь. Если так случится, уже ничто не сможет нам помешать… никогда… Если когда-нибудь окажется, что ты изменила свое решение… Я буду ждать.

Не отвечай. Но знай: четырнадцатого февраля в течение пяти лет я буду ждать тебя в Лондоне в пабе «Валентин».

Если полетишь на самолете, то приземлишься в Хитроу, в зале прилета найдешь вход в метро и сядешь на линию «Пиккадилли». Доедешь до станции «Южный Кенсингтон». Напротив выхода из метро с левой стороны увидишь Олд-Бромптон-роуд. Если пойдешь по этой улице, увидишь паб «Валентин».

Следующие пять лет каждое 14 февраля я буду ждать тебя там с шести вечера до половины двенадцатого. Я часто бываю в этом пабе, беру пинту пива «Ладжер» и часами смотрю на огонь в камине. Тихая музыка позволяет мне забыться, убежать от той жизни, в которой нет тебя. Когда сижу в маленьком зале (два мягких диванчика, окно на улицу, завешенное плотными белыми шторами), то чувствую себя как дома. Этот дом мог бы быть нашим общим домом. На стене висит картина, на которой изображена девушка с лошадьми. Девушка в белом платье, положив руку на морду лошади, смотрит куда-то вдаль, и в ее глазах такая же грусть, как и у тебя.

Здесь ты со мной, и только моя, в этой тяжелой позолоченной раме. Я ухожу отсюда после второго удара колокола. Первый удар —lastorder![2] — означает, что еще можно заказать последний стаканчик, второй напоминает, что пора заканчивать, третий объявляет о закрытии. Я обычно ухожу перед третьим — но каждый раз 14 февраля я буду сидеть до самого конца и надеяться, что ты появишься в дверях, подойдешь ко мне и скажешь: «Я здесь».

Позволь мне жить этой надеждой и ничего не отвечай. Просто будь.

Помни — 14 февраля, каждый год, пять лет. Это будет гарантией моей любви для тебя и надеждой для меня.

Я люблю тебя.

Марчин.

Она вспомнила его мелкий ровный почерк, пожелтевшие листы, часы ожидания, сменяющиеся времена года, зацветающие и отцветающие травы, тщательно хранимый и уже рассыпавшийся в пыль цветок четырехлистного клевера — все промелькнуло перед глазами, и ей показалось, что это уже никогда не повторится. Во всем этом была сокрыта какая-то тайна, а ведь человек не может жить без тайн…

И она лелеяла свою тайну, как экзотический цветок. Где-то там, во Вселенной, он ждет ее. Любит. От этой мысли дни становились радостными, а ночи торжественными. Где-то там, далеко, эти слова звучали как давно забытый звук арфы, затрагивающий самые чувствительные струны души. Иногда она смотрела на Анджея словно из этой дали, и когда он ловил ее взгляд, в котором не было места для него, законного мужа, а светилась лишь мечта, его смеющиеся глаза застилала грусть.

Она спрашивала:

— Что случилось, любимый?..

А ночью заговорщицки улыбалась темному потолку, потому что где-то там…

Ничего в ее жизни не изменилось.

Она не хотела причинить Анджею боль. Венчание было для нее таинством, брак — обязанностью, совместная жизнь — ответственностью. Так же считал и Анджей. Не для того они поженились, чтобы разрушить брак, расстаться, гоняться за неосуществимыми мечтами и жить фантазиями. Совсем не для того.

Но постепенно и неумолимо в ее жизнь проникала мысль о переменах. А если бы, мелькало в мыслях, если бы… если бы я все-таки… Может, я в самом деле что-то теряю.

И вот приближалась пятая годовщина Великого Ожидания. В последний раз Марчин придет в паб «Валентин» и в последний раз, как написал, будет ее ждать.

Еще два года назад они с Анджеем отмечали День святого Валентина дома, с настоящим шампанским — Анджею принес его пациент. Еще два года назад в этот вечер, счастливо проведенный с мужем, при мысли об одиноком, ждущем Марчине ее пробирала дрожь.

Теперь приближение 14 февраля вызывало в ее сердце страшную панику. Ее сердце охладевало к Анджею и разгоралось жаром, стоило только вспомнить Марчина.

Последний День святого Валентина. Последний раз, когда Марчин будет ее ждать. Семья? Нет, семья уже потеряла для нее всякую ценность. Она хочет расстаться с Анджеем, потому что они не любят друг друга. Он не любит ее и никогда не любил ее так страстно, как Марчин. Он не способен совершить ради нее безумный поступок, ничего, что хоть чуть-чуть выходит за рамки обычного, за рамки дивана зеленого цвета, чая за завтраком и похода в магазин — тебе помочь? Ничего. Это не любовь, это привычка.

Однажды она не вернулась домой ночевать. Просто так, чтобы посмотреть, что будет. Осталась у Зоей, они проболтали до поздней ночи. Напрасно она ждала утром криков, упреков, скандала, любого проявления ревности. Ничего. Он только посмотрел на нее с грустью:

— Жаль, что ты не считаешься с моими чувствами. Ты могла хотя бы позвонить.

— И ты совсем не ревнуешь? — крикнула она в бешенстве, ее всегда безумно раздражало его проклятое спокойствие, его равнодушие.

— Зачем мне ревновать? Я же доверяю тебе. Но все же так не делают. Я боялся, что с тобой что-то случилось.

Разочарованная его прохладным тоном, она вежливо извинилась, пробормотав все, что полагается. Но ведь извинилась.

Я завидую каждой минуте, которую он проводит с тобой. Я завидую ему, ведь каждый твой взгляд обращен на него, ведь не я, а он видит тебя по утрам, когда ты просыпаешься. Я украл у себя жизнь. Эти мгновения, эти слова, эти взгляды — все это должно было быть моим, а принадлежит ему. Я даже не могу его ненавидеть, я могу только до конца жизни корить себя за ошибку, которую совершил и за которую всегда буду расплачиваться.

Сейчас или никогда.

Она откинула плед и вернулась в ванную комнату. Пустила сильной струей горячую воду. В раковине образовался водоворот. У нее не получилось. Она еще раз тщательно намылила руки. Палец, казалось, был толще, чем обычно, видимо, руки отекли. На розовом мыле остались продолговатые следы. Она попробовала еще раз. Тихое звяканье возвестило, что на этот раз попытка увенчалась успехом. Она быстро закрыла отверстие рукой и выловила золотое колечко. Положила его в мыльницу и закрыла воду. Вытерла руки. На безымянном пальце остался след.

Она не снимала его ни разу за все годы супружеской жизни. Ни на секунду. Но сейчас этот символ уже не имел никакого значения. Она протерла запотевшее зеркало туалетной бумагой. Мелкие частички прилипли к влажной поверхности. Из зеркала на нее смотрели испуганные глаза.

— Это я?

Удивление мгновенно отразилось и вернулось к ней. Испугавшись безнадежности во взгляде женщины из зеркала, она посмотрела смелее.

— Я заслужила любовь.

Страх в глазах той, Зеркальной, не исчез.

— Я все равно это сделаю.

Зеркальная тут же вернула ей гневный взгляд из-под сошедшихся на переносице бровей.

— Каждый имеет право бороться за счастье, — прошептала она неубедительно, приближая свое лицо к лиц Зеркальной.

И Зеркальная замерла, становясь от ее дыхания все менее четкой.

— Ты не сможешь меня удержать.

Она взяла полотенце и проехалась им по лицу Зеркальной, собирая с него частички туалетной бумаги.

Она зажгла в комнате свет.

Вот стол, за которым она работала. Большой. Чтобы на нем умещались ее проекты. Вот компьютер, купленный в рассрочку. Вот шторы из желтого бархата — они должны были сделать жизнь светлее. Вот стол, за которым они когда-то ели, — раньше он стоял на кухне, пока ее не переоборудовали по последнему слову техники. Сейчас там нет стола — только рабочие поверхности, встроенные шкафы, лампы дневного света, металл повсюду, микроволновка, чтобы удобнее было разогревать еду. Вот квартира, которую она не сумела превратить в дом. Вот место, которое она бросит, оставит, забудет.