Бертрис Смолл - Гарем

— Это верно. Сначала отравила моего первого сына Мустафу и разбила сердце женщине, которую я любил больше всех в жизни, но я закрыл на это глаза. А теперь задумала вырезать тринадцать невинных детей, четырех красавиц жен Селима и свыше двухсот его верных рабов! И все это только для того, чтобы посадить на трон своего сына?! Как я жалею о том, что не казнил тебя до сих пор!

Вены на висках султана вздулись словно толстые веревки, лицо побагровело.

— Но не казнил ведь! — ответила Бесма. — Тем самым ты мысленно одобрил мои действия и повинен в них не меньше меня!

— Нет, я не сойду в могилу, пока не исправлю собственную ошибку! — вскричал султан, набрасываясь на кадину.

Его крепкие руки сомкнулись на ее горле и сдавили его с огромной силой. Бесма испустила сдавленный возглас и попыталась отодрать его руки от горла, но внезапность была на стороне Баязета — Бесма опоздала. Султан сжал сильнее, и кадина стала заваливаться на пол. Лицо ее мгновенно потемнело, потом стало малиново-синим, глаза вылезли из орбит.

Через две минуты все было кончено, и она обмякла в его руках. Занавеска в углу комнаты раздвинулась, и из-за нее выбежал Хаджи-бей. Приблизившись к султану, он мягко расцепил его руки, и Бесма кулем свалилась на пол. Из ее горла вылетел слабый хрип. Евнух склонился над ней, пытаясь нащупать пульс. Его не было.

— Она мертва, мой повелитель, — сказал он. Султан на мгновение остановился взглядом на трупе, но вдруг схватился руками за грудь и вскрикнул от боли. Хаджи-бей позвал стражу:

— Быстро за лекарем!

— Стойте! — прохрипел Баязет. — Селима назначаю наследником… Селима…

— Вы слышали? — обратился к ним ага. Стражники утвердительно кивнули. На них лица не было от потрясения. — Тогда ты, — он ткнул пальцем в одного из них, — бегом за лекарем. А ты позови сюда моего Талата. И чтоб никому ми слова о том, что видели и слышали, иначе не сносить вам головы. Ступайте!

Стражники стремглав бросились из комнаты, а султан, испустив еще один сдавленный вопль, схватился теперь уже за голову, Хаджи-бей помог ему добраться до дивана, уложил, а потом вернулся к мертвой Бесме и накрыл ее тело ковром.

На пороге показался Талат и один из охранников.

— Не допускай сюда никого, кроме лекаря, — приказал Хаджи-бей стражнику.

— Хозяин… — прошептал Талат. — Что тут произошло?

— Султан убил Бесму, а потом у него начался припадок. Пошли нарочного к принцу Селиму с просьбой немедленно прибыть сюда. С семьей. Он должен быть здесь прежде, чем слух о состоянии султана достигнет ушей Ахмеда. Наш господин в присутствии двух свидетелей объявил, что назначает новым наследником принца Селима.

— Мы победили, хозяин! После стольких лет Киюзем-кадина отмщена! Ах, как бы я хотел, чтобы она дожила до этого дня!

— Замолчи, болван! Баязет все еще наш господин, и только Аллах может забрать его к себе. К тому же пока принц Ахмед жив, всем нам угрожает смертельная опасность. Ступай, снаряди в Крым самого скорого гонца. Торопись, но старайся не привлекать лишнего внимания.

Талат вышел, столкнувшись в дверях с прибывшим лекарем султана. Приблизившись к своему венценосному пациенту, тот произвел быстрый, но тщательный осмотр.

— Он будет жить? — спросил Хаджи-бей.

— Не могу пока сказать, — ответил лекарь. — У него схватило одновременно сердце и голову, и он парализован ниже пояса. Не знаю, сможет ли он после этого приступа говорить. Я дам ему опиум, чтобы он заснул. — С этими словами лекарь сунул меж зубов султана пилюлю и влил ему в рот воду из янтарного кубка. Обернувшись к ага, он спросил:

— Как это случилось?

Хаджи-бей приподнял ковер, в глазах лекаря мелькнул ужас при виде мертвого тела.

— Бесма!..

— У нашего повелителя истощилось терпение, — уклончиво ответил евнух.

— На все воля Аллаха, — пробормотал лекарь. — Кто-нибудь об этом знает?

— Два охранника и мой слуга Талат. Я приказал ему известить принца Селима. — Хаджи-бей устремил на лекаря напряженный, изучающий взгляд.

Тот усмехнулся.

— Как кстати, что принц Ахмед сбежал вчера, — проговорил он. — Он копченый человек. Ты не знаешь, где он сейчас?

— На дороге, ведущей а Адрианополь, судя по последним сообщениям, — ответил ага. — Но его догонят и вернут.

— Зачем, ага кизляр?

Хаджи-бей замолчал в нерешительности. Он знал лекаря как человека, искренне преданного султану Баязету. Но чью сторону он примет, если султан умрет?

Словно прочитав его мысли, лекарь сказал:

— Напрасно ты опасаешься, что я поддержу принца Ахмеда, дружище. Уж ты-то должен знать меня хорошо. Или уже забыл, как я, тогда еще совсем молодой человек, боролся за жизнь умирающего принца Мустафы? Я просидел у его изголовья всю ночь, невыносимо страдая, видя, как бедняжка мучается в страшной агонии, которую я ничем не мог облегчить. Когда же он испустил дух, я искренне возблагодарил Аллаха за то, что тот наконец сжалился над ребенком и прекратил его страдания. В награду за мои усилия султан сделал меня придворным лекарем. Я всех здесь знаю. Принц Ахмед рос слабым, избалованным и развращенным. Душа у него прогнила, словно перезревший фрукт. Принц Коркут хороший человек, но с него вполне достаточно Македонии, где он с увлечением занимается археологией. Таким образом, выбирать не из кого. Остается принц Селим. К тому же и сам султан связывал именно с ним главные надежды. Я преклоняю голову перед мудростью нашего господина.

— Спаси султана, если сможешь, — ответил Хаджи-бей. — Он должен публично лишить Ахмеда всех прав, иначе нам не миновать войны. А мы должны избежать этого. Любой ценой. Есть немало тех, кто поддержит Ахмеда, надеясь через него получить власть в собственные руки.

— Янычары?

— Нет-нет, — покачал головой ага. — Бали-ага предан султану, а после него будет предан Селиму. А янычары последуют за своим вожаком.

— Тогда, считай, полдела сделано, ага. Тем более что и народ души в Селиме не чает.

— Народ?! Тьфу! Народ — это толпа, которая пойдет туда, куда ее позовут. Во дворце еще сидят гнусные шакалы, но я надеюсь в ближайшее время избавиться от них.

Лекарь кивнул в знак согласия:

— Займусь своим пациентом, ага.

— Хорошо, а я пока распоряжусь, чтобы создали все условия для его выздоровления, — сказал Хаджи-бей. — И прослежу, чтобы у покоев султана поставили дополнительную охрану. Нельзя допустить, чтобы весть о его тяжелом состоянии покинула стены этого дворца.

С этими словами ага приблизился к дивану и взглянул на султана. Баязет спал, и гримаса боли исчезла с его лица. Хаджи-бей еле слышно вздохнул. Он сам был уже стар и чувствовал усталость. Он не желал своему повелителю зла, ибо Баязет всегда был добр к нему. Но Хаджи-бей мечтал увидеть день, когда на трон поднимется принц Селим, сильный и молодой, приняв от отца бремя государственной власти. Тогда дело будет сделано и можно будет успокоиться.

Еще раз тяжело вздохнув, старик вышел из покоев султана.

Великий визирь помогал султану определять внутреннюю и внешнюю политику Османской империи, но при дворе Баязета настоящим хозяином был ага кизляр. Он действовал от имени султана, и потому слово его являлось для всех законом. Хаджи-бея любили за доброту и великое терпение, но вместе с тем боялись, ибо знали, что он скор на расправу. Хаджи-бей являлся одним из самых могущественных людей во времена правления султана Баязета.

Он лично проследил за тем, чтобы в народе узнали о том, что султан слег от переутомления и вдобавок из-за измены кадины, о которой ему стало известно. Бесму, как было сообщено официально, казнил палач, а тело ее зашили в мешок и бросили в море.

Люди были потрясены, но отнюдь не тем, что Бесму задушили, ибо сей вид казни был в империи чрезвычайно распространен, и не тем, что ее не похоронили, а предали волнам, ибо и это было в порядке вещей. Нет, люди удивлялись тому, что эта женщина, которая столько лет творила зло, все же понесла заслуженное наказание. Те немногие, кто был посвящен в ее коварные планы, теперь тряслись от страха, боясь, что их изобличат и накажут за то, что они не донесли на нее. Но большинство не сомневались ни в способности султана распознать зло, ни в его власти и тихо ждали, когда же Бесма совершит свою последнюю ошибку, за которую поплатится жизнью.

По городу ходили многочисленные слухи. В народе уже знали о побеге принца Ахмеда и поговаривали, что вот-вот в столицу с большой пышностью въедет принц Селим. И спрашивали друг друга; почему наследник скрылся? Может быть, был со своей матерью заодно? И правда ли, что султан слег от переутомления? Может быть, на него совершили покушение? И оно удалось? И является ли принц Ахмед до сих пор наследником?

Константинополь бурлил в предвкушении ответов на все эти вопросы.

Утро выдалось ясным и солнечным. Город проснулся с рассветом, и жители высыпали на улицы. Константинополь требовал грандиозного зрелища, и ага кизляр приложил все усилия к тому, чтобы не разочаровать столицу, чтобы народ надолго запомнил въезд принца Селима в город. Перед Хаджи-беем стояла достойная задача: поднять народ на борьбу за младшего сына султана, если вдруг принц Ахмед посмеет напасть на город.

На улицах сегодня было немало тех, кто отлично помнил тот далекий день, когда принц Селим покидал Константинополь, уезжая править Крымской провинцией по приказу своего отца. Теперь он возвращался. Позже многие еще зададутся вопросом: с чем именно связано это возвращение? Но сейчас людям хотелось праздника, и они радовались в предвкушении его.

Вдруг мальчишка, сидевший на высоком дереве за воротами города, крикнул:

— Едут!

Те, кто стоял ближе к воротам, невольно вытянули шеи и напрягли зрение, пытаясь что-нибудь увидеть вдали. И они увидели сначала облако пыли на горизонте, которое росло мучительно медленно. Наконец стало ясно, что скачут татары, свирепые воины и верные слуги Селима. Вдруг им навстречу из города устремился эскадрон янычаров, одетых в красно-зеленые одежды и на лошадях гнедой масти, На несколько мгновений в толпе воцарилось замешательство. Что сейчас будет? Может быть, принцу Селиму запрещен въезд в город?

Янычары на ходу обнажили свои кривые сабли. Татары ощетинились копьями.

Неужели сейчас будет сеча? Толпа нервно заколыхалась, многие уже подумывали о том, что, может быть, лучше разбежаться по домам. От греха подальше.

Вдруг янычары хором подняли клич:

— Селим! Селим! Селим!

Двигавшиеся навстречу друг другу всадники смешались.

— Селим! Селим! Селим! — истошно подхватили татары.

Янычары и татары торжественно в одном строю въехали в городские ворота. Сильные, крепкие молодые люди, с детства взращенные в духе строжайшей военной дисциплины. Редко когда людям удавалось видеть улыбающегося янычара, но сегодня был именно тот случай.

Вслед за эскадронами в городе показалась большая группа танцующих и празднично наряженных детей. Кое-кто из них нес в руках корзины, наполненные лепестками цветов, которые они разбрасывали у себя под ногами. Другие же бросали по сторонам пригоршни золотых динаров, что еще больше подняло настроение встречавшего народа.

За детьми в город на Смерче въехал принц Селим во всем белом. Узкие шелковые панталоны, белая шелковая рубаха с золотой нитью и великолепный персидский халат, расшитый золотом и усыпанный мелкими бриллиантами. Он надел высокие сапоги из мягкой золотистой замши, а на коротко остриженной голове красовался небольшой белый тюрбан с желтым бриллиантом величиной с куриное яйцо и пером белой цапли. Поверх халата на плечи принца был наброшен белый шерстяной плащ с чеканной золотой пряжкой, полы которого стелились по крутым бокам жеребца.

Толпа взревела от восторга при виде красивого улыбающегося принца. Он изящно восседал на Смерче и продвигался вперед медленно, время от времени приветственно вскидывая руку в белой перчатке. Каждый жест сопровождался взрывом восторженных возгласов.

Следом за принцем двигалась его личная охрана, а дальше кадины и дети. Если мужчины в толпе всего лишь любопытствовали в отношении бесценных и недоступных жемчужин из гарема принца Селима, то женщины были просто вне себя от волнения: они своими глазами видят легендарных красавиц в роскошных нарядах, увешанных драгоценностями.

Ожидания толпы вполне оправдались. Жены принца ехали в Золоченых, задрапированных салатовой тканью хоуда, качавшихся на спинах изящных белых верблюдов, украшенных красной сбруей с золотыми колокольчиками. Кадины двигались следом друг за другом. Сайра как бас-кадина ехала первой. За каждой женой принца ехали ее сыновья на белых жеребцах, а за принцами следовали принцессы в золоченых ивовых колясках, украшенных гирляндами из роз и запряженных маленькими серыми мулами, которых вели под уздцы мальчики-негры.

Молодые принцы гордились тем, что участвуют в этом празднике, и восседали па лошадях, выпрямив спины и высоко вздернув подбородки. Принцессы же вели себя по-разному. Для Нилюфер, дочери Сайры, это было первое посещение столицы, и она, с одной стороны, испытывала чувство большой неловкости, а с другой — смотрела на все широко раскрытыми от волнения глазами. Хале, одна из дочерей Фирузи, со смехом бросала сладости мальчишкам, которые сновали вокруг. Рядом сидела смущенная сестра Гузель, которая искренне жалела о том, что они сейчас в открытой коляске, а не в закрытых носилках. То, что лицо ее закрыто вуалью, отнюдь не успокаивало. Самая младшая, Михри-хан, дочь Сарины, вертевшаяся на руках у няни, то посылала в толпу воздушные поцелуи, то закрывала руками свое личико.