— Привет, Густов.

— Густов? Люди и правда тебя так зовут? Я думал, что Скаут — единственная кто называет тебя так, — говорит Пакс, все еще следуя за мной, как тень.

— Это мое имя, Пакс. — смеясь, отвечаю я.

— Знаю. Просто я думал, что все зовут тебя Гас, — смущенно произносит он.

— Большинство, да. А еще я отзываюсь на кретина, это имя тоже популярно. Я откликаюсь на все. Спроси Франко.

Клер улыбается.

— Это правда. Как дела у Франко?

— Отлично. Сейчас, пока мы дома, восстанавливает старый мотоцикл. Это занимает все его время.

Франко помешан на байках, и я рад, что он делает то, что любит.

— Это хорошо. — Клер осматривает комнату и улыбается. — У твоей мамы красивый дом. А вид из окна и вовсе нереальный.

— Да, он удивительный. Нам повезло.

Она согласно кивает.

— Пакс, хочешь пойти с нами?

Он молча качает головой. Я вижу, что ему хочется выглядеть незаинтересованным, но его внешний вид говорит совсем о другом. Он выглядит так, как будто собирается упасть в обморок.

— Ладно, солдат. Охраняй крепость, пока меня нет.

Пока мы с Клер решаем куда пойти, Нетерпюха проходит в гостиную и направляется к входной двери. Она одета как на пробежку, что довольно странно, потому что обычно она бегает по утрам.

Она ни произносит ни слова. Пакс окликает ее уже у двери.

— Скаут, куда ты идешь? Я думал, что мы собираемся ужинать? Ты приготовила лазанью.

Она оглядывается, ее взгляд останавливается на Клер, на мне и только потом на Пакстоне.

— Я не голодна. Но ты можешь поесть.

Нетерпюха бледна, розовые губы плотно сжаты, а в глазах застыла боль. Ее голос полон грусти. Как будто ее мир рушится, а она ничего не может с этим поделать. Как будто она отчаянно хочет, чтобы ее жизнь текла по одному пути, но вместо этого она идет по-другому. Я не понаслышке знаю о такой грусти. Я моргаю, а когда открываю глаза, Нетерпюхи уже и след простыл.

* * *

В итоге мы с Клер решаем пойти в маленький индийский ресторанчик в паре кварталов от дома Ма. Мы идем и болтаем о пустяках, пока не заходим внутрь и не усаживаемся за крошечный столик на двоих.

Тогда все и начинается.

— Прости, Густов. Мне очень, очень жаль. Я была в таком дерьме. Я очень долго была в полном дерьме. — Клер улыбается, как будто пытается извиниться. Я вижу, что она говорит искренне. Некоторые вещи нельзя подделать. — Несколько недель назад я вышла из реабилитационного центра.

— Как долго ты там пробыла? — спрашиваю я. Ей это было нужно. Изменения, которые произошли в ней, просто удивительны.

— Шесть месяцев. Я отправилась туда, как только вернулась в Штаты. Этого потребовал мой работодатель. Но я и сама знала, что мне это нужно. Было нужно еще много лет назад, но я не могла посмотреть правде в глаза. Я вела себя безрассудно. Иногда наказывать себя легче, чем встретиться лицом к лицу с демонами. Ты меня понимаешь?

Понимаю.

— Я понимаю тебя, сестра, — киваю я.

— Я знаю, что так оно и есть и хочу сказать, что мне очень жаль о твоей потере. C нашей первой встречи я поняла, что тебе больно. Больно, как и мне. Думаю, поэтому я так тянулась к тебе. Мне нужно было, чтобы моя боль была созвучна с чьей-то еще. Мне казалось, что я нашла партнера. Того, кто понимает меня, хотя я и знала, что не нравлюсь тебе.

Я киваю. Я понимаю. Наркоманы не выбирают трагедии. Трагедии выбирают их. А наркомания — это уже последствия.

— Как я уже сказал, я понимаю тебя и ни в чем не обвиняю, Клер. Я с радостью принимал все, что ты предлагала, хотя мог отказаться. Мне следовало отказаться. Но я этого не сделал. — Глубоко вздохнув, я продолжаю: — Мы использовали друг друга. Это заполняло пустоту в наших сердцах. Мне жаль, что так случилось. Никто не заслуживает быть использованным.

Ее светлые глаза наполняются слезами.

— Спасибо. Спасибо за то, что не ненавидишь меня. Мне было так страшно звонить тебе. Страшно встречаться с тобой лицом к лицу. Я до сих пор прохожу терапию. И, наверное, это будет продолжаться еще долго. У меня есть серьезные проблемы, над которыми я работаю. Я извинилась перед каждым, кому причинила боль моя зависимость; ты последний человек, которому я задолжала. Так что, повторю еще раз: "Прости меня, Густов"

Я подаю ей свою салфетку и она, улыбаясь, берет ее и промокает глаза.

— Извинения приняты. Ты тоже прости меня. Я знал, что тебе приходится иметь дело с чем-то серьезным и не попытался помочь, потому что был эгоистом, погрязшем в собственном дерьме.

Она снова вытирает глаза и улыбается.

— Теперь со мной все в порядке. Я чиста. Уже шесть месяцев. Этого не было с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать. Сейчас я пытаюсь бороться с пищевым расстройством и это намного сложнее, чем я думала. Мне больше не нужен кокс, чтобы жить, но нужна еда. Это ежедневная битва, но пока я ее выигрываю. Сегодня я здорова и хочу, чтобы так все и оставалось. Хотя у меня до сих пор не получается бросить курить, — смеясь говорит она. — Но однажды я это сделаю.

Я согласно мычу.

— Сигареты — это зло. Я тоже не могу отказаться от них. — Дважды спрашиваю себя, стоит ли это делать, но потом все же интересуюсь у нее:

— Так что с тобой случилось?

— Что ты имеешь в виду? — недоуменно спрашивает она.

— Что случилось, когда тебе было восемнадцать?

Мне кажется, что она привела меня сюда не только для того, чтобы извиниться. Кажется, что она хочет рассказать о чем-то еще, что-то объяснить. А я фантастический слушатель.

Клер опускает глаза в тарелку.

— Меня изнасиловали.

От ее слов меня начинает тошнить. Так было всегда. Мысль о том, что кто-то принуждает себя или другого человека к чему-то без согласия, вызывает у меня отвращение. Дождавшись, когда она поднимет на меня взгляд, я говорю:

— Это была не твоя ошибка. Мне очень жаль. — Боже, мне так ее жаль.

Уголки ее губ слегка приподнимаются.

— Теперь я это знаю. Годами я винила себя, но теперь знаю, что в этом не было моей вины.

— Не было, — заверяю я ее. Нет такой ситуации, в которой изнасилование было бы виной жертвы. Это просто невозможно.

Она согласно кивает головой.

— А ты... как у тебя дела? Лучше? Я не хочу спрашивать стало ли тебе легче, потому что не могу представить себе, что это возможно, если теряешь того, кого любишь. Но ты уже лучше справляешься с этим?

— Она была моей жизнью. Моим лучшим другом. Она была всем для меня, понимаешь? — В горле неожиданно появляется ком, и я отчаянно пытаюсь сглотнуть его.

— Франко рассказал мне о ней. Я спросила в последний день тура.

— Понятно. Я не знаю. Иногда я просто живу и делаю то, что должен. Функционирую. А иногда на меня находит и мне становится больно, становится тяжело. Не знаю, имеет ли это смысл? Иногда я в порядке, а иногда нет.

— Ты говоришь с кем-нибудь об этом? — мягко спрашивает она. Я знаю, куда она ведет. Она собирается предложить терапию.

— Я говорю с тобой. Это ведь считается? — с улыбкой говорю я, пытаясь с юмором увести ее от этого разговора. Но она не ведется на мои попытки.

— Да, но я имею в виду тех людей в твоей жизни, которых ты видишь чаше одного раза в полгода.

Я перевожу взгляд на изображение падающей Пизанской башни за ее спиной.

— Мне больно говорить о ней. Я итак страдаю, и не хочу усугублять этого. Поэтому, нет, не говорю

— Вначале это и правда причиняет боль. Огромную боль. Но что, если однажды ты излечишься? Что, если однажды ты будешь с радостью говорить о ней? Думать о ней? Разве это того не стоит?

— Буду откровенен, это кажется далекой и нереальной мечтой. Не думаю, что это возможно.

Она улыбается.

— Но это возможно. И однажды так и произойдет. Несмотря на все, через что мы прошли, несмотря на то, как мы использовали друг друга, я знаю, что твое сердце не каменное. Ты хороший, Густов.

— Я стараюсь, чувиха.

Она улыбается еще шире.

— Стараешься, чувак.

* * *

Съев одно тирамису на двоих, мы направляемся к Ма. По дороге курим одну сигарету на двоих и говорим друг другу, что нужно бросить. Когда мы подходим к ее машине, которую она оставила на подъездной дорожке, на часах уже больше девяти. Я приглашаю ее зайти, но она говорит, что ей нужно вернуться к тете и отдохнуть, потому что самолет улетает в шесть часов утра.

Клер смотрит на меня с облегчением.

— Спасибо за то, что согласился встретиться и простил меня. Думаю, мне это было нужно, чтобы избавиться от вины, которая ассоциировалась у меня с тобой. Теперь я чувствую себя легче. Мне помогло твое доброе сердце. Спасибо, Густов.

— Я рад, что ты позвонила. Мы отлично провели время. Спасибо, что простила меня за то, что я вел себя как придурок, — с улыбкой говорю я.

Она смеется.

— Я горжусь тобой, Клер. Ты стала другим человеком. Так и держись.

— Буду. У меня нет другого выбора, — подмигнув мне, она продолжает. — От этого зависит моя новая, замечательная жизнь.

— Иди сюда, — говорю я, протягивая к ней руки.

Клер делает шаг вперед и попадает в мои объятия. На секунду это кажется таким знакомым. Не в сексуальном плане, нет, я просто помню ее тело. Она крепко обнимает меня и все, что я чувствую — это комфорт и дружеское расположение.

— Если тебе нужно выговориться, то я всегда рада тебе помочь, Густов. За последние несколько месяцев я научилась быть хорошим слушателем.

Я с улыбкой отпускаю ее.

— Заметано, леди. Удачного полета и звони. Я хочу знать бросишь ли ты когда-нибудь курить. Если да, то откроешь мне волшебный секрет.

— Думаю секрет в том, чтобы сильно захотеть и поработать над этим. Я пока не готова. Ты, наверное, сделаешь это скорее.

— Нам нужно поспорить. Пятьдесят баксов тому, кто бросит первым.

— Ставка принята. Удачи!

— Удачи.

Дождавшись, когда ее машина скроется из виду, я захожу в дом. Мне стало немного легче, чем несколько часов назад. Физически я не хотел Клер, хотя она и стала красивее, чем несколько месяцев назад, когда мы с ней трахались. Меня привлекла ее энергетика. Она положительно сказалась на мне. Я отгородился от большинства людей. Может, она и права. Может, я делаю все только хуже?


(Скаут)

Я просыпаюсь, когда открывается входная дверь. Это может быть Одри или Густов, потому что их обоих нет дома. Услышав шаги, понимаю, что вернулся Густов. Я спала на диване. Не знаю, почему. Мне следовало пойти в кровать сразу же после душа. Но я не смогла. Я была зла на себя за то, что мне не понравилось видеть его с кем-то еще. Она была хорошенькой и очевидно, что они знали друг друга не первый день. Не думаю, что это была ревность. Черт, я не знаю, что это было, но не могу перестать думать о нем и о том, что у меня нет шансов с таким парнем, как он.

Его шаги отдают в коридоре гулким эхом. Он приближаются к гостиной. Я закрываю глаза и делаю вид, что сплю, когда он останавливается прямо за мной. Густов снова начинает двигаться и вскоре звук шагов затихает, приглушенный ковриком, лежащим перед диваном. Я чувствую его рядом с собой. А потом он накрывает меня одеялом и целует в лоб.

— Спокойной ночи, Нетерпюха.

Я хочу открыть глаза.

Хочу притянуть его к себе.

Хочу.

Но не делаю.

Густов исчезает в своей комнате.

А я остаюсь здесь, одна.


Вторник, 24 октября (Скаут)

Сегодня утром мне позвонил дядя Джим и сказал, что Джейн находится в реабилитационной клинике.

Эта новость была доставлена быстро и четко... потому что именно так он все и делает. Его голос был спокойным и безразличным... потому что так он все и делает.

Он не плохой, просто беспристрастный. Но я знаю, как вести себя с ним, вот почему он позвонил мне, а не Пакстону.

Джим хочет, чтобы я рассказала об этом Пакстону.

Я не хочу.

Я хочу скрыть это от него. Я никогда не видела Пакстона таким счастливым. Он заслуживает еще немного радости перед тем, как вновь окунуться в мир своих родителей.

Поэтому я ничего ему не говорю. Во всяком случае, пока.


Суббота, 28 октября (Гас)

Как бы мне хотелось проспать этот день. Пропустить. Взять и перепрыгнуть с полночи пятницы в воскресное утро.

Я ненавижу воспоминания.

А сегодня будет худшее из них.

Сейчас пять тридцать утра, а я не могу снова заснуть. Ма уже встала; я слышу, как работает кофеварка. Она всегда рано просыпается, как и Опти когда-то.

— Вставай, придурок. Новый день встречать пора, — мысленно пинаю я себя под зад.

Поднявшись с кровати, пытаюсь найти на полу шорты. Нужно заняться стиркой — количество грязного белья достигло критического уровня. Вытащив купальные шорты, нюхаю их. Пахнут плохо, но выглядят чистыми, поэтому надеваю их.