Мимо него прошла толпа конюшенных девчонок, видно, с целью покурить на улице. Они громко разговаривали и, грубо пихнув его со своего пути, прошли мимо. Он слышал их голоса: смотря на него, они хихикали и говорили:

— Педик.

— Сосать у мужиков любишь?

— Хорошо, видно, сосешь, то-то ты такие шмотки классные носишь…

— И на двух коней насосал?

— Голубой.

— Пидор…

Дальше он уже не слышал.

Теперь вся картина происходящего стала для него очевидна. Хотя какая картина? Кто этот человек, кто опорочил его перед учениками, и кто распространил эти сплетни по всему спортивному комплексу?

Алешка побежал в амуничник. Там за столом пила стандартная компания из практически тех же лиц. С его приходом все разговоры замолкли, а потом понеслось:

— Голубой, голубой, не хочу дружить с тобой, — Надя весело засмеялась и подмигнула Алешке.

— Смотрите, девчонки, теперь у нас в конюшне сексуальные меньшинства появились. Это же сейчас модно.

— Леш, а ты там в штанах мальчик или девочка? Покажи, посмотреть интересно.

— Леш, а ты как больше любишь — сосать или когда тебе в зад член вставляют?

Алешка выбежал из амуничника, стараясь сдержать слезы на глазах. Он хотел спрятаться, скрыться, исчезнуть, раствориться…

Он пытался найти, куда ему скрыться, чтобы хоть на секунду его оставили эти голоса.

Алешка метнулся в сторону туалета. Пробегая по коридору, он слышал, как несколько голосов запели:

Голубой вагон бежит, качается,

Скорый поезд набирает ход.

Ну зачем же этот день кончается,

Пусть бы он тянулся целый год.

Скатертью, скатертью дальний путь стелется

И упирается прямо в небосклон.

Каждому, каждому в лучшее верится,

Катится, катится голубой вагон…*

Отсидевшись с полчаса в туалете, он решил, что должен быть сильным. Его ждут его кони, другие ученики, которые у него остались, и неважно, что говорят про него. Он должен выйти из своего укрытия и открыто смотреть в глаза тем, кто клевещет на него. Ведь он нормальный… Алешка вспомнил об изнасиловании… неужели кто-то узнал об этом, и теперь все знают, что его трахали в зад несколько мужиков?

Леша набрался сил и вышел из кабинки туалета. Даже если всем теперь известно, что его насиловали, это не дает никому повода обвинить его в том, что он это любит.

"Я нормальный. Нормальный" — Алеша еще раз проговорил это для себя.

У него есть девушка, Аня, на которой он женится уже этим летом, и у них будет семья, дети, все как у людей. И Лешка заставил себя быть сильным.

Он был таким всю неделю, когда постоянно видел, как за его спиной шушукаются и тычут в него пальцем; когда постоянно слышал обидные слова, на которые не скупился коллектив конюшни, и когда в течение недели от его услуг по работе лошадей отказались все его частники; и даже когда все его ученики под разными предлогами перешли к другим тренерам, он был сильным.

К концу недели Алешка пришел с измотанными нервами, болезненно-сухими, воспаленные глазами и пониманием, что это конец. Здесь, в этом комплексе, больше никто никогда не будет у него тренироваться: теперь здесь он как прокаженный, как заразный. За неделю он превратился в изгоя, в человека второго сорта, в предмет для травли и насмешек.

Что делать и как с этим всем жить, Алешка не знал. Может, он и хотел отсюда переехать на другую конюшню, но аренда за лошадей была уже проплачена до конца месяца, и он просто не мог себе позволить кидаться деньгами.

А в конце месяца, перед Новым годом, лошадям сделали сибирку, и это означало карантин, при котором нельзя в течение двух недель перевозить лошадь на другую конюшню. Ветстанция не выдавала справки на перевоз лошадей, пока не закончится карантин. Оплатив январь, Алешка должен был там оставаться еще до конца этого месяца.

Теперь у него не было проката, не было в работе частных лошадей. У него были только Зацеп и Вальхензее, к которым он приезжал каждое утро и работал их, стараясь не слышать то, что про него говорят, и не видеть, как на него показывают пальцем.

Он здесь был ради своих лошадей. Только они всегда были для него тем, что давало ему силы жить. Его любимый Зяма, его рыжее солнце, и Валюша — это все, что осталось от Назара; все, что напоминало о нем; все, что их связывало. Вальхензее… небесно-голубое озеро в Альпах.

Алешка украдкой смахнул слезинку с ресницы и, похлопав коня по шее, повел его в денник, думая о его хозяине, вспоминая его, вспоминая Назара…

* * *

Наступивший две тысячи первый год Назар встретил не как праздник, а как отметку в его календаре о том, что это пошел уже третий год его отсидки. А значит, ему осталось сидеть еще семь лет. От этой цифры ему стало не по себе, вот только внешне он ничем не выдал своих переживаний. Здесь нельзя показывать эмоции, здесь это не простят, за это можно или поплатиться жизнью, или стать "опущенным". Но он сильный, и он выживет. Свою власть здесь, в зоне, он построил на крови и жестокости и продолжал держать всех так, что его боялись. О его зверствах ходили легенды, его авторитет здесь был непоколебим. Это был единственный путь к выживанию, и он шел по нему, отбросив сомнения и забыв о человечности.

Его братки на воле не забывали его, и хоть Ефим еще и был в бегах, от него тоже приходили весточки, что он держит их банду и руководит их бизнесом. И даже к новогодним праздниками Ефим сделал подарок Назару — специально для него прислал на зону шлюху. Получить бабу на зону мог только авторитет, да и то не каждый. Но Назар имел такую привилегию, и привезенную для него девку отвели в комнату, куда потом привели и его. Как же он изголодался по бабам. Он не трахал здесь петухов, считая, что авторитет не может опуститься до такого. Он лишь заставлял их отсасывать. Конечно, отсос — это хорошо, но полноценный трах им не заменишь. И вот теперь перед ним настоящая живая баба, с сиськами и со всем прилагающимся между ног. В мозгу у Назара аж переклинило, так на него подействовал вид женщины после долгого голодания.

— Привет. Меня Ланой зовут, — шлюха пошло облизала свои пухлые губки.

Он, грубо притянув девку к себе, стал ее лапать, понимая, как это кайфно — ощущать под рукой такое жаркое и мягкое тело.

Девка пошло стонала и явно была готова на все. Он стал срывать с нее одежду, чувствуя, что сейчас кончит себе в штаны, так его скрутило.

— Ты прям как жеребец дикий, — простонала шлюха, помогая ему снимать с себя одежду, — прям как твой конь… как Вальхензее…

Назара как ушатом холодной воды окатило, но он моментально взял себя в руки и продолжил снимать с девки одежду. Правда, уже без возбуждения.

— Откуда ты этого коня знаешь? — изображая страсть, Назар задышал ей в ухо.

— Я тебя знаю… правда, ты меня никогда не трахал, а вот твои братки имели… Они и рассказали о коне и о тебе.

— И как, понравились тебе мои братки? Хорошо тебя трахали? — Назар чувствовал, что она еще что-то знает о коне… или ему показалось?

— Хорошо… — девка была уже голая и теперь стала раздевать Назара, — да вот я всегда тебя хотела, а ты все не смотрел на меня.

— Теперь жалею, такая классная телка под рукой была, а я и не замечал… но я сейчас наверстаю упущенное…

Назар толкнул девку на узкую койку, она легла на спину и развела ноги. Хорошо, что к этому моменту опять вернулось возбуждение, и он с готовностью пристроился между ее ног.

— Конечно, тогда тебе было некогда, все, говорят, на коне своем скакал, на этом Вальхензее… а теперь на нем пидорок скачет…

— Какой пидорок? — Назар уже надел презерватив и приставил член к ее входу.

— Который на тебя работал, когда ты еще не сел… — девка взвыла, когда Назар грубо толкнулся в нее, войдя на всю длину сразу. — Лекс его зовут… Лешка…

Назар чувствовал, что в глазах темнеет, а мир — его мир, его иллюзорный мир, который давал ему силы жить, — рушится…

Каким чудом его возбуждение не сошло, он и не знал. Наверное, механическое трение способствовало чисто физиологическому возбуждению, но ничего другого Назар уже не чувствовал…

В один миг все краски этого мира померкли и превратились в скользкую, мерзкую пустоту, которую он физически ощущал вокруг себя.

— Ты-то откуда знаешь, пидор он или нет? — Назар знал, что не нужно задавать вопросов, но не мог удержаться. Он должен был это спросить. Должен…

— Я в Метле… "Метелице" на Арбате тусуюсь, так вот — туда он регулярно с Гавром приходит. Гавр — это ебарь его.

— Гавр… — Назар помнил это имя. Неужели это совпадение? Конечно, имя редкое, но, может, все-таки совпадение?

Он задвигался быстрее, понимая, что хочет кончить, чтобы прекратить то, что он сейчас делал. Это был уже не секс и не трах. Это было что-то среднее между "сходить в туалет" и "слить", и вот он хотел слить и, спустив воду, уйти.

— Сарычев, — простонала шлюха под ним, — Гавр Сарычев…

Назар кончил и, быстро отстраняясь, встал, снимая с себя презерватив. Он не испытал оргазма, он не испытал вообще ничего, он просто спустил сперму в презерватив и все…

Сейчас он хотел уйти, остаться в одиночестве, укрыться от всех и биться головой об стену в тупой злобе и бессильной ярости. Его мальчик, его светлый, чистый, такой наивный мальчик стал подстилкой Гавра Сарычева. Леша стал пидором. И это не по принуждению. Ведь он сам услышал, что теперь они часто вместе ходят в клуб. Значит, Алеше все понравилось. Да и не Алеша он теперь… теперь он Лекс.

Вот только уйти Назар не мог. Он знал, что за ним подсматривают охранники, а его братки ждут его снаружи, и вообще вся зона сейчас ждет подробного рассказа от тех, кто подсматривает за ними, как Назар — Волк, доказал свою мужскую силу на этой девке. И он должен оправдать их ожидания. Должен… он всегда был должен жить по правилам, так как принято в его мире. Но он сам выбрал это.

Назар небрежно развалился на кровати, показывая девке на свой член. Она все поняла и с усердием стала сосать его.

Назар понимал, что он должен все отведенное ему время трахать эту шлюху, и он убрал глубоко в себя то, что сегодня узнал, оставив лишь свою животную сущность; лишь то, что поможет ему выжить здесь.

Здесь он не может быть человеком, иначе ему не выйти отсюда живым. Он сильный, он справится…

И только ночью, лежа на нарах и смотря невидящими глазами в пространство перед собой, он позволил своей боли вырваться и заполнить душу. Он утопал в этой боли, он, как мазохист, ковырялся в этих воспоминаниях, он вспоминал его… Алешу.

Их первую встречу, то, как Алеша подвел ему Аметиста… потом там, в амуничнике, когда он принял его за девчонку и целовал… потом как он согревал его своим телом в домике бабушки в Смоленской области, и еще много и много всего…

Он позволил себе вспоминать это, навсегда прощаясь с тем, что умирало в его душе. С тем, что было прошлым…

К рассвету нового дня мальчик Алеша навсегда умер в душе Назара… Теперь там осталась пустота и тьма.

* * *

Все новогодние праздники Гавр провел в Майями. Он полетел туда с желанием отвлечься от унылой Москвы, бизнеса и всего, что его окружало. Конечно, игры с этими недоумками, Аней и Лексом, его развлекали, но иногда и он уставал от всего. И поэтому решил встретить Новый две тысячи первый год там, где море, солнце, загорелые приветливые люди, пальмы и секс. Гавр уже притомился трахать эту Аню, хотя сначала это его и развлекало. Но потом ее скованность, постоянно удивленные и испуганные глаза на все новое, что он предлагал, и безынициативность в постели стали его бесить. Только ради заветной цели — месть Назару — он все это терпел. Но и ему нужен был отдых. Рассказав Анечке о больной бабушке в Америке и увидев в ее глазах сочувствие и понимание, он уехал, оставив ее жить надеждой на их счастливое будущие.

А то, что Аня его уже планировала в своей голове, это их совместное будущее, Гавр видел даже по тому, что теперь ее появление на его кухне становилось все чаще и чаще. Она даже пару раз пыталась приготовить ему суп. Потом он эти похлебки выливал в унитаз. А попытки убраться в его квартире он тормозил только одним аргументом — что у него это делает домработница. Но Анечка упорно пыталась влиться в его жизнь и, судя по ее глазкам, в которых было ожидание и вопрос, она ждала, когда он предложит ей переехать к себе. Это начинало бесить, и тогда Гавр становился более жесток с ней в сексе. Теперь он ее просто трахал, сильно, жестко, без всяких прелюдий, ставив раком и наматывая ее длинные волосы себе на руку. Он просто трахал ее дырку и думал только о своем удовольствии, но эта дура все равно смотрела на него влюбленными глазами и млела от его прикосновений. Вот тогда, видя ее покорность и непонимание происходящего, он впервые заставил ее делать минет. Он вообще удивился, что она это делает впервые. Ее неумелые движения и ее зубы, которые он чувствовал на своем члене, говорили, что она не умеет это делать.