В той жизни был Назар… модой, красивый, скачущий на вороном коне. Он навсегда запомнит его таким. И себя, мальчика с золотистыми волосами, верящего, что этот мир создан для счастья…

Когда рассвело, Алеша больше не вспоминал "его" и не вспоминал себя, каким он был. Леша знал, что то решение, которое он принял, — это решение человека, который сломлен, и ему было противно от себя. Но он принял решение, зная, что кроме него у него есть бабушка и лошади, и он должен переступить через себя ради них…

ГЛАВА 14

Назар шел по коридору, держа руки за спиной, и понимал, что еще тридцать шагов — и его выведут во двор, а оттуда поведут в камеру, и это будет последнее, что он увидит в своей жизни… Оттуда он живым уже не выйдет. Он знал, что с ним там сделают, да вот только он будет биться до последнего, и тогда его ждет смерть. Долгая мучительная смерть, через унижение и боль… Нет, ему не было страшно, просто он не привык сдаваться и даже сейчас, понимая всю безысходность своего положения, он искал выход. Он не готов был смириться, он готов был попытаться обхитрить судьбу.

Ему казалось, эти тридцать шагов до двери растянулись в долгие минуты осмысления происходящего, как будто время вокруг него потекло иначе, или это его сознание заработало с такой быстротой, что время остановилось. Хорошо, что коридор был разделен на три блока, с решетками и дверями в них. У каждой решетки его останавливали, говорили встать лицом к стене и, открыв дверь, пропускали в новый блок, и так три раза, а потом дверь и выход во двор…

Как мало времени, как бесценны секунды, растворяющиеся в пространстве. Назар шел и думал…

Он сразу, как только его завели в комнату, где был Алеша, понял, что это подстава и его приговор. Чтобы понять это, ему было достаточно лишь быстрого взгляда на Алексея… Назар понимал, что парня, которого он знал, уже нет. Теперь это подстилка Гавра, и, видно, Гавр его и послал, так сказать, передал привет. И, конечно, Алексей знал, что делает, то-то он так вырядился… Но сейчас ему было не до осмысления Лешиного поступка. Итак, Назар, войдя в эту комнату, увидел, что его подставили, причем так виртуозно и в тоже время элементарно просто, что никто и ничто сейчас его не спасет. Он, авторитет, тот, кто уже третий год держит под собой всю зону, пошел на свидание с пету… Назар не смог даже в мыслях произнести это слово. Почему-то все еще было тяжело так называть Алешку… Он опять заставил свои мысли переключиться на происходящее с ним. То, что вся зона уже в курсе этой встречи, он не сомневался. То, что парня видели другие зеки, он тоже понимал. И вообще он понимал, что Кум наконец его сделал, да не просто пошатнул его власть, а уничтожил его… Но нет, он не готов сдаться.

Итак, что есть на данный момент: приезд к нему петуха, после встречи с которым никак не отвертеться и ничем не оправдаться, и тем самым приговор ему — как только он попадает в камеру, там его по всем законам зоны "опускают", и он становится рабочим петухом или издыхает, сопротивляясь этому… Что можно сделать в этой ситуации? Назар задумался… Видя, что коридор заканчивается, а дверь в конце него приближается, он принял решение, единственное и самое верное — сейчас ему нужно любыми путями выиграть время, чтобы подумать. Ему нельзя в камеру, сейчас нельзя. Куда угодно, только не в камеру. Конечно, он сильный, но со всеми ему не справиться, а сейчас все будут против него, все…

Перед последней дверью из решетки Назара опять поставили лицом к стене. Один из конвоиров стал открывать дверь, а Сидоренко, подойдя поближе к Назару, не в силах сдержать переполняющие его эмоции, победно произнес:

— Тебе привет от Кума.

Назар сгруппировался, а потом, молниеносно развернувшись, ударил кулаком прямо в довольное лицо Сидоренко. Краем глаза Назар видел, как отлетевший к стене Сидоренко зажимает рукой хлынувшую из носа кровь. Это последнее, что он видел. Конвоиры с двух сторон стали на отмах бить его резиновыми дубинками. Назар не сопротивлялся, он сделал главное — спровоцировал конфликт, и теперь его бросят в карцер, а значит, он выиграет время…

Удары не прекращались. Назар, лежа на полу, лишь закрывал лицо и голову руками. Судя по ногам у его лица и голосам, к двум его конвоирам прибежала подмога, и сейчас его избивали человек пять, а может и больше. Били не только дубинками, но и ногами, но он не чувствовал боли, ему она даже нравилась. Боль физическая сейчас заглушала ту боль, которая была внутри… Он помнил его глаза, его лицо, эти длинные волосы, к которым так хотелось прикоснуться, и понимал, что этот человек его предал… и боль от осознания этого заглушала все. Казалось, он был оглушен и ослеплен ею. Настолько она была сильна. Сейчас он дал ей вырваться наружу, теперь можно, именно тогда, когда его бьют, он может позволить себе думать о нем. Он может позволить себе ощутить всю глубину того, что он чувствует… и как хорошо, что его тело ощущает физическую боль, иначе бы он кричал и лез на стены от боли внутри себя. Его душа разрывалась от боли, он захлебывался в ней сильнее, чем в крови, которая пошла из носа и горлом…

Очнулся Назар уже в карцере. Он долго пытался разлепить склеившиеся от запекшийся крови ресницы, потом пытался навести резкость и осмотреть пространство вокруг себя. Попытавшись повернуть голову, он почувствовал боль, но все же после нескольких попыток приподнялся и дополз до стены, чтобы привалится к ней спиной. Вот тогда он наконец смог оглядеться. Да, это карцер. Наверное, еще никто так не радовался пониманию того, что он в карцере, а для Назара это была радость. Ведь он смог наперекор всем, борясь и не сдаваясь, выиграть время, а значит, и жизнь. Насколько? Это одному Богу известно. В карцере он может пробыть минимум дня три — целых три дня жизни на этой земле. Это нереально много. Понять это может только тот, кто стоял на грани и смотрел в глаза смерти… А если ему повезет, то и месяц в карцере продержать могут, а ведь это целый месяц его жизни… целый месяц.

Назар чуть улыбнулся разбитыми губами, чувствуя, как корочка засохшей крови от такого движения треснула, и по подбородку побежала тонкая струйка теплой крови из рассеченной губы. Он провел языком, слизывая ее и ощущая собственную кровь во рту.

"Вот и попил", — подумал он, слизав кровь с губы.

Назар еще раз оглядел карцер. Малюсенькая клетушка, только стены, окна нет, а на потолке лампочка, до которой не достать, и сбить ее нечем, так как обувь с него сняли. Эта лампочка теперь будет гореть постоянно, и он потеряет ощущение времени, уже не понимая, где день, а где ночь, и вообще восприятие того, сколько он здесь: день, неделю, месяц…

Но и это не важно, он ведь живой, а значит, он будет просто жить и видеть этот искусственный свет, серые стены; в углу параша, а у стены, на каркасе из металла — деревянный настил, вот и все…

Назар собрался с силами и пополз к деревянному настилу, так как сидеть на бетонном полу было холодно, и его начало морозить. Забравшись на нары, он лег и прикрыл глаза. Даже сквозь веки проникал свет лампы, но с этим теперь нужно научиться жить. Он прислушался к себе: судя по затрудненному дыханию, скорее всего, ему сломали ребро. Наверное, это самое существенное из всего, остальное — лишь побои, а это все заживет. Все тело болело, сейчас он чувствовал, что на нем нет ни сантиметра не ощутившего удар или дубинки, или ботинок конвоиров. Он попытался сосредоточиться на физической боли, но она опять стала уходить, заменяя собой боль внутри него… Как же он хотел запретить своему сознанию вспоминать "его", но ничего не мог с собой поделать.

Алешка сейчас стоял перед его мысленным взором, Назар видел его так ясно и четко, как будто он был напротив него. Чтобы отогнать это, Назар открыл глаза, но как только он их закрывал, он опять видел его… Видел каждую деталь его одежды. Эти джинсы, обхватывающие узкие бедра, на которых они держались, и так возбуждающе оголившие полоску живота между ними и футболкой. Эта серая футболка, которая так подчеркивала его стройность и линию тела, и даже пуговки сосков под ней были видны… Его ключицы в вырезе футболки, к которым так хотелось прижаться губами и ощутить мягкость его кожи. И, конечно, эти пряди волос, которые от каждого движения как живые скользили по его нешироким плечам, поблескивая золотом. Как же он хотел ощутить их шелк на своей руке…

Назар видел перед собой его лицо, такое невинное, детское. И глаза — чистые, небесно-голубые…

Как же ему удалось сохранить эту чистоту во взгляде и невинность в лице? Он остался таким, каким Назар его помнил — тогда, в далекой жизни, которой больше нет. Где был мальчик Алешка и он, любящий его и обрекший себя на страдание ради него, ради его чистоты, его невинности…

А теперь оказалось, что все это было зря. Как же он в нем ошибся. А ведь он никогда не ошибался в людях… но, наверное, эти небесные глаза сбили его столку, обманули его, и он поверил им. И вот расплата.

Назар застонал и, чтобы заглушить этот стон, который вырывался из глубины его истерзанной души, закрыл рот рукой. Он лишь почувствовал кровь, а потом боль в кисти руки. Это его зубы прокусили руку, и он лежал и как зверь пил кровь, текущую из прокушенной кисти руки, и выл, не в силах держать эту боль в себе.

Как хорошо, что ему дали время. Время на то, чтобы побыть со своей болью один на один. Время на то, чтобы испить всю эту боль до дна. Здесь, в тишине карцера, никто и ничто не отвлекало Назара от его боли. Он не стал запрещать упиваться себе этой болью, понимая, что должен пройти через нее, чтобы навсегда очиститься от того, что еще жило внутри него. Зря он думал, что в нем все умерло тогда, в первый раз, когда он узнал от шлюхи о Леше. Тогда тоже была боль, но он был в камере и постоянно на виду. Тогда он не мог позволить боли вырваться наружу, он лишь загнал ее вглубь себя, думая, что она не вернется. Но он ошибся: оказалось, все это еще живо внутри него и сегодня, увидев его, он понял, что ничего не забыл. Так значит, сейчас он разрешит себе думать о нем, вспоминать его, то, каким он был, чтобы навсегда похоронить все, что связано с этим человеком, как потом он похоронит и его — того, кто его предал…

* * *

Алеша стоял у подъезда своего дома и ждал машину, которую за ним должен был прислать Гавр. После того, как он позвонил ему и безжизненным голосом сказал, что хочет поговорить, Гавр обещал прислать машину с водителем, и вот ее-то и ждал Алеша. Впервые в своей жизни он жалел, что не курит. Наверное, сейчас закурить было бы спасением он гнетущего ожидания и созерцания мира вокруг себя. Ему казалось, что все вокруг него изменилось, или это он сам стал другим? Сегодня утром, встав после бессонной ночи с принятым решением и пониманием того, что он делает, Алешка увидел вокруг себя не цветной мир, как раньше, а черно-белый. Все вокруг него поблекло и стало уныло-серым. Или оно таким и было, а он просто не хотел этого видеть? Все это время он боролся, бился с ветряными мельницами и верил в мечту и сказку, и только сегодня утром он, наконец, повзрослел и увидел реальный мир — обыденный, безликий, блеклый. В реальном мире нет место мечте и сказке, здесь есть суровая реальность, и Алеша принял ее.

Не он первый и не он последний, кто ломается, не выдержав суровой действительности. Хотя он долго держался и даже, осознавая это, был горд собой. Он ведь боролся, пытался что-либо изменить, пытался найти выход, но не смог, и теперь он это честно признал. Он слабак, обычный слабак, которого раздавили и как ненужную вещь выкинули из водоворота жизни. Значит единственное, на что он способен — это пойти и раздвинуть ноги… хотя он смутно себе представлял, как это происходит между парнями, но не суть. Он примет предложение Гавра и ляжет под него. И это его добровольный и единственный выбор, так как больше бороться у него нет ни сил, ни желания… Хотя, он бы еще боролся, если бы это было нужно Назару… но Назар отвернулся от него. А ведь только он все эти годы давал ему силы бороться и выживать. Наверное, осознание того, что есть человек, ради которого он должен быть сильным, давало ему стимул все преодолевать, а теперь такого человека нет. Теперь не для кого быть сильным. Теперь можно признать себя слабым и плыть по воле судьбы, более не сопротивляясь ей.

Перед парнем остановилась машина, водитель вышел и открыл заднюю дверь. Алеша сел на заднее сиденье и продолжил вести с собой мысленный диалог, смотря невидящими глазами на проплывающие за окном улицы летней Москвы.

Как они доехали до Тверской улицы, Алексей даже и не помнил. Да, впрочем, как и то, что сегодня утром, приняв решение ехать к Гавру, он не осознавал, как принимал душ и одевался в вещи, которые Гавр ему покупал. А сейчас, поднимаясь в лифте на этаж, который назвал Гавр, Алеша с удивлением рассматривал себя в зеркало в кабинке лифта. Оттуда на него смотрел парень с хвостом роскошных длинных золотистых волос, в модном молодежном светлом летнем костюме, под который была надета полурасстегнутая рубашка. Алексей, оглядев себя, перевел взгляд в свои глаза и не узнал их — они были пустыми, там не было ничего, там все умерло. Только безразличие и пустота. "Ну и к лучшему", — подумал он, и, выйдя из лифта, нашел дверь квартиры Гавра.