Их съемную комнату в коммуналке он оставил — не хотел ее терять, поэтому продолжал за нее платить. Хотя теперь у него было столько денег, что эта сумма была несущественной. Гавр и предложил отказаться от этой комнаты, так как он все равно живет у него, а к возвращению бабушки из больницы предложил снять для нее хорошую квартиру, но Алешка сказал, что не будет отказываться от комнаты. Гавр не стал настаивать, а он почувствовал облегчение, что в его жизни еще есть место, куда он может прийти. Эта комната в коммуналке давала ему внутреннюю поддержку и мнимую защищенность от осознания, что он бездомный и полностью зависящий от Гавра человек.

Понятное дело, что теперь он уже не работал официантом в клубе Гавра. Хотя Алешка и хотел продолжить работать, но Гавр очень сухо произнес: "Нет". Леша не стал спорить, соглашаясь на роль содержанки и тем самым еще раз говоря себе, что он слабак, он сломался и больше ни на что не способен, только вот на постель…

Вот эта сторона жизни Алешу больше всего и выбивала из понимания себя и всего происходящего. Наверное, ему было легче, если бы эта постель ограничивалась лишь болью и унижением. Да вот только боль там была слишком сладкая, а унижения приносили возбуждение и потом все завершалось такими яркими ощущениями, что он не узнавал ни себя, ни своего тела. Возможно теперь, нормально высыпаясь, регулярно питаясь и перестав бороться за выживание, его молодой организм стал другим. Теперь его тело моментально откликалось на ласки и прикосновения и оживало, требуя удовлетворения. И все, что Гавр делал с ним в постели, наверное, было постыдным и неправильным, да вот только он получал от этого кайф и такою разрядку, что потом засыпал сном младенца без всяких мук совести.

* * *

Для Гавра этот месяц стал прямо медовым. Он от себя такого и не ожидал — столько ощущений, эмоций, удовольствия. Его тянуло к этому Лексу, а желание моментально появлялось, стоило вспомнить об их сладких ночках. А уж когда он видел перед собой Лекса, то его вообще накрывало так, что кроме желания затащить его в постель, в голове больше ничего и не было.

Потом, правда, Гавр ругал себя за это. Он не хотел этих лишних эмоций и ненавидел себя за то, что теряет контроль. Но, поборовшись с собой, пришел к выводу, что имеет право получить удовольствие. А потом, насытившись всем этим, он приступит к исполнению своего плана. Да вот только насытиться он пока никак не мог.

В один из дней, вернувшись пораньше с работы, он опять застал Лекса на кухне за готовкой. В первый раз, застигнув его за этим занятием, он грубо отчитал парня, обозвав кухаркой. А Лекс молчал и не перечил ему, лишь в свое оправдание сказал, что ему не нравится та еда из ресторана, которую держал Гавр в своем холодильнике. Гавр вообще никогда не готовил, не считал это нужным. Он или ел в ресторане, или заказывал оттуда еду, чтобы в холодильнике были продукты на перекус.

Отчитав Лекса, он злой сел за стол и, чувствуя, что голоден, решил поесть. Сейчас ему было уже безразлично, откуда эта еда — из ресторана или этот ее наготовил. Да вот только съев тарелку супа, он попросил добавки, да и второе оказалось таким вкусным… После этого он милостиво позволил парню готовить, решив, что тому просто нечем заняться, ведь с конюшни Лекс возвращался раньше, чем он сам приезжал с работы. Так что теперь в его холодильнике поселилась домашняя еда, а его ужины и завтраки стали на удивление вкусными.

Вот и этот вечер они провели на кухне, где Гавр, голодный после целого дня в офисе, сам не заметил, как смел и первое, и второе, и салат, а теперь пил чай и смотрел, как Лекс моет посуду. Когда насыщение едой пришло, его организм потребовал другого насыщения.

Гавр встал и подошел сзади к парню. Обнял его и прижался к нему со спины, уткнулся носом в шею, втянул в себя запах его парфюма и самого Лекса. Шейка у парня была такая трогательно-нежная, она казалось, открыта для поцелуев, сейчас ее не скрывали волосы, стянутые в тугой хвост. Гавр провел по этой шейке языком, чувствуя мягкость кожи, и потом прикоснулся легкими поцелуями. Его руки на груди у парня стали расстегивать пуговицы рубашки и наконец проникли под нее. Он ощущал под своими пальцами его кожу, гладкую, прохладную и с удовольствием скользил по ней, рисуя невидимые узоры. Его пальцы задели соски Лекса и стали ласкать их, то нежно, то чуть сжимая. Гавр чувствовал, как они твердеют под напором его ласки. Он продолжил целовать шею сзади, чуть прикусывая ее зубами, а потом зализывая места укуса. Постепенно он переместил поцелуи ниже по шее и, оголив его плечи, стал их обцеловывать.

— Пойдем… потом домоешь.

Гавр обнял парня за талию и прижался плотнее к нему сзади, давая почувствовать свое возбуждение.

Леша слышал хриплый голос и чувствовал, что Гавр возбужден, как и он сам. А как не возбудиться, когда его шея так чувствительна к таким поцелуями, а нежное покусывание вызывает в теле миллион мурашек? Да и от рук, ласкающих его грудь, пробегали сладкие волны нарастающего удовольствия. И теперь, слыша этот голос, в котором было столько страсти, он и сам хотел быстрее пойти в спальню, чтобы получить долгожданную разрядку.

Сегодня Гавр не спешил. Он мучительно долго раздевал его, постоянно целуя и лаская. Затем сам, также не спеша, разделся, не сводя взгляда с его стоящего возбуждения, на котором уже выступали капельки желания. Наконец Гавр лег поверх него, но опять стал изводить ласками и поцелуями. Леша вообще в своей жизни столько не целовался, сколько сейчас, и ему это нравилось. Нравился напор Гавра, его страсть, его инициатива и его губы, горячие и сильные, которым он подчинялся.

Поцелуи Гавра стали перемещаться все ниже и ниже. Леша замер, перестав дышать, понимая, где сейчас лицо Гавра. Да, именно там, рядом с его возбуждением, и Гавр целует его живот, и спускается все ниже и ниже…

Лешка задохнулся от ощущения, какого он никогда не испытывал. Он и не думал, что это можно делать… взять в рот. В его сознании всплыло изнасилование — тогда ему тоже пихали это в рот, но там было другое… А здесь Гавр сам взял в рот его орган и делает с ним такое, что захотелось кричать и плакать, не понимая, хорошо ли ему или слишком хорошо, да так, что уже невозможно терпеть.

Проведя языком по всему стволу парня, Гавр взял его в рот. Краем сознания он понимал, что делает этому Лексу то, что уже давно никому не делал — только по молодости, а потом ему такое было противно. Но вот сейчас он захотел сделать Лексу минет. Он и сам не понимал, почему; не понимал себя, да и не хотел он сейчас ничего понимать. Ему нравилось то, что он делает. Ему нравилось удерживать руками бедра парня, который стал метаться на кровати, пытаясь освободиться от сладкой пытки. Видно, пытка была действительно сладкая, так как Гавр слышал его всхлипы и стоны, от которых он и сам завелся так, что еле терпел это сладкое напряжение. Лекс продержался недолго, с мучительным криком он кончил и затих, а Гавр даже не отстранился. Он проглотил все и не испытал отвращения, как ранее. Потрясенный всем произошедшим, он заполз на кровать и лег рядом с парнем. Так они и лежали; потом, видно, Лекс пришел в себя, отойдя от кайфа, и приподнявшись, посмотрел ему в глаза.

Гавру нравился этот взгляд Лекса — расфокусированный, шальной, такой неподдельный, настоящий. Он провел рукой по его щеке и притянул к себе для поцелуя.

Поцелуй был долгим и страстным. Наконец, Гавр отстранился от мягких губ парня и произнес:

— Не будь эгоистом… помоги и мне.

Алеша не совсем понимал, о чем говорит Гавр, он вообще еще не совсем понимал, что произошло, что это было и почему так хорошо… Но потом он ощутил упирающийся в бок орган Гавра и понял, что тот так и не получил разрядки. Леша медленно сполз к его бедрам. На секунду задумался о том, что он сейчас хочет делать, а потом вспомнил те ощущения, которые подарил ему Гавр. И тогда он тоже взял это в рот, стараясь повторить то, что делал ему Гавр.

Волна удовольствия моментально прошлась по телу Гавра, как только его плоть погрузилась в жар рта парня. Он закрыл глаза, сосредотачиваясь на своих ощущениях, просто лежал и получал кайф.

Только потом, стоя под теплым душем и еще чувствуя в себе отголоски оргазма, Гавр подумал, что этот минет был каким-то слишком неумелым, как будто его делают в первый раз. Неужели Лекс не делал это Назару? Да не может быть. Какой мужик откажется от такого… Невозможно. Или этот Лекс во всем такой, слишком искренний. Наверное, он сам просто привык к мальчикам по вызову, в которых все насквозь было ложью — каждый вздох, каждый стон. А здесь все слишком настоящее… слишком. Гавр знал, что нужно с этим прекращать… Лекс для него никто, это шлюха Назара, а он мстит этому человеку… И опять он решил дать себе еще время на удовольствие. Ведь он победил и получает свой приз.

* * *

Этот месяц был для Назара адом. И дело даже не в карцере, в котором он все это время находился. Наоборот, пребывание в карцере продляло ему жизнь, так как на зоне его ждали, чтобы устроить суд над ним. Поэтому карцер, с давящими со всех сторон стенами, с электрической лампочкой на потолке и холодом бетона, был для него спасением. Ад был внутри него, а это, наверное, даже страшнее, чем находиться в аду. Назар жил воспоминаниями. Он позволил себе вспоминать, перебирать в памяти все, что запомнил и отложил в дальние уголки сознания, а сейчас бережно доставал оттуда. И он сам удивлялся, насколько хорошо все помнит. Да, все. Назар помнит "его", идущего с Аметистом по плацу, и то, как парень подвел ему коня и придержал стремя с другой стороны, а потом поднял голову, и Назар впервые заглянул в эти глаза — небесно-голубые, такие чистые, наивные, детские, которые перевернули его душу и вывернули ее наизнанку… И сколько было таких воспоминаний…

Иногда, чтобы не сойти с ума, Назар бился лбом о стену, чувствуя, как глаза заливает кровь из рассеченной на лбу кожи, и тогда ему становилось легче. Правда, немного и ненадолго. А когда воспоминания возвращались, и он не мог сдержать крик, рвущийся изнутри, он кусал руку и пил кровь, понимая, что сходит с ума. Да он и хотел сойти с ума, чтобы забыть, чтобы не помнить, чтобы не чувствовать…

Только, видно, его судьба другая. Он ведь сильный, он не сломается, он будет бороться и победит. И теперь есть цель для того, чтобы жить. Теперь его цель — жить ради мести Гавру и тому, кто его предал…

Окошко в железной дверце противно заскрипело, и в узком проеме появилась алюминиевая миска с едой.

Назар медленно встал с нар и, подойдя к окну, взял миску. Он заставлял себя есть, это было нужно чтобы жить. Он в задумчивости разломил горбушку хлеба. Оттуда выпал малюсенький огрызок карандаша и сложенный в несколько раз небольшой листок бумаги.

Он все сразу понял. Ему дали возможность написать маляву. Кто и зачем? Да какая сейчас разница, все равно ему терять нечего. Если это подстава, то хуже, чем есть, уже не будет, а если этот человек действительно хочет ему помочь… значит, судьба милостива к нему.

Краткий текст легко уместился на листочке. Назар не стал есть хлеб. В него он убрал листочек, а вот огрызок карандаша оставил себе.

Вскоре окно открылось, и пустую миску с куском хлеба забрали.

В последнее время Назар стал замечать, что кормили здесь неплохо… или это лично его кормили неплохо. Наверное, здесь есть человек, который хочет вернуть его к власти, поддержать его авторитет. Значит, этому человеку что-то нужно от него. Это хорошо. Как только Назар восстановит свои пошатнувшиеся позиции, он вернет долг тому, кто ему помогает.

Еда немного отвлекла, но потом его память, как будто издеваясь над ним, опять стала возвращать яркие образы его прошлого, которые он так хотел забыть. Назар как раненный зверь заметался по карцеру, от стены к стене, сходя с ума от этого замкнутого пространства и от бессилия что-либо изменить.

Так проходили его дни… Хотя, при постоянном свете тусклой лампочки на потолке он не знал, сколько он здесь. Время в пространстве вокруг него остановилось и замерло, и только открывающееся окошко, куда ему просовывали еду и воду, давало связь с реальностью. Только по этому окошку он ориентировался во времени и, чтобы не сойти с ума, ставил в углу внизу стены зарубки каждый раз, когда ему давали еду. Вот так, подсчитав эти выдавленные в стене его ногтями полоски, он осознал, что здесь он уже месяц…

После того как ему дали миску с едой и кружку с водой, он опять провел ногтем небольшую черту на стене, а потом сел и стал медленно есть. Месяц его ада здесь подходил к концу. И то, что бушевало в нем и пожирало его изнутри, теперь затихло. Назар прислушался к себе. Внутри него была пустота… там все выгорело, испепелилось, и даже отголоска боли в нем больше нет. Он поборол в себе все, что было в нем человеческого: воспоминания, чувства, любовь. Все это перегорело в нем и превратилось в пепел, окрасив его душу в черный цвет. Внутри него были лишь непроглядный мрак и желание жить, чтобы двигаться к своей цели. К той, о которой он всегда мечтал и к которой шел все эти годы. Он всегда хотел власти, быть выше обычных людей; он хотел денег, чтобы получить с помощью их свободу и жить так, как хочет. Он пойдет к цели, убирая со своего пути тех, кто мешает ему, и тех, кто предал его.