Судья зачитал приговор, и Назар в последний раз окинул зал суда, ища его глазами и не находя…

Весь этап на зону в Мордовию, куда Назара отправили из зала суда, он думал о Лешке, о мальчике с такими чистыми глазами. Наивный, добрый Алеша, так и не понявший то, что Назар к нему чувствует. Но теперь все это уже неважно. Теперь он забудет этого Алешу, хорошо, что он выдал ему доверенность на коня, по которой Леша сможет продать Вальхензея. Значит, Алешка продаст коня и будет жить, освободившись от всего, что их объединяло. Так лучше и для Алеши, и для Назара. Все закончилось. Больше они никогда не увидятся. Никогда.

Осознав это, Назар зашел в камеру, где теперь пройдут десять лет его жизни. Его лучшие годы, дарованные ему судьбой. Он обвел взглядом помещение. Нары, на них люди, кто с опаской глядит на него, кто с признанием его власти, а кто и с вызовом. О нем здесь уже все знают. Здесь он в авторитете. Конечно, это придется поддерживать каждую секунду нахождения здесь. Но для Назара это не впервой — биться за каждый день жизни. Назар опять вспомнил о Ефиме — своем друге, как же хорошо, что его не взяли. Ведь даже приход сюда, на зону, уточнение для него Ефим уже подготовил, переговорив с людьми, которые замолвили за Назара слово. Правда на ближайший год Ефиму нужно скрываться и не высовываться, но все равно Ефим остался на управлении всем их бизнесом. Так что через десять лет у Назара будет все, что он заработал за эти годы, в Ефиме он не сомневался. Значит не все так плохо в его жизни. Здесь, на зоне, у него есть авторитет и власть, а на будущее обеспечена жизнь и бизнес. Ну, а то, что душа болит… Так это лишь слова песни и не более. Нет у него души. Умерло все давно. Умерло…

* * *

Шел уже март месяц, но зима не уступала свои права. Алешка мерз, сидя на облучке экипажа и смотря, как пьяная компания несет жениха, а невеста в пышном белом платье с шубой поверх него пьет шампанское из горлышка бутылки. Наконец жениха усадили в экипаж, и один из гостей, обняв Алешку за плечи и дыша ему в лицо перегаром, как всегда, зычно покричал:

— Ямщик, гони лошадей. Да побыстрее. Прокати нас с ветерком.

Алешка, как всегда, кивнул и, тронув вожжи, медленно поехал по стандартному кругу. Позади себя он всю дорогу слышал смех и пьяные возгласы.

Накатавшись, все вылезли из экипажа, и, как обычно, полезли к Алешке с бутылкой, требуя, чтобы он выпил с ними за здоровье молодоженов, а часть подвыпивших гостей полезла к лошадям целоваться. Леша никогда не понимал этой традиции, но она была неизменна. Сам он уже привык отворачиваться от таких не неприятных ему объятий пьяных людей и бутылок с алкоголем у своего лица. Но еще приходилось отбивать лошадей у пьяных гостей. Почему-то те считали, что, заплатив за катание по кругу, теперь имеют полное право лезть к лошадям. Откуда это было в наших гражданах, Алеша не знал. Почему все эти подвыпившие люди считали, что имеют права так себя вести? Неужели эти деньги, которые они платили, создавали в их умах уверенность, что теперь все в этой жизни ими куплено? И, имея возможность платить, они получили такую вседозволенность?

Когда сильно пьяный уже немолодой мужчина в очередной раз попытался взобраться на лошадь, подталкиваемый своими друзьями, такими же пьяными и веселыми, Алеша не выдержал и, оттолкнув от себя двух мужиков с бутылкой водки в руке, слез с облучка. Он попытался стащись мужчину с коня, стараясь объяснить, что нельзя залезать на лошадь, когда она запряжена в экипаж. В ответ он получил кулаком по лицу и отлетел в подтаявшую лужу грязного снега.

— Да чтобы мне чмо какое-то указывало что делать, — кричал пьяный мужик, удерживаемый своими товарищами, — да кто ты такой? Я баблос плачу, что хочу то и делаю. Чмондер конюшенный. Еще пасть разевает… Пустите меня, я сейчас этому уроду объясню, кто он.

Алешка поднялся из грязного снега, чувствуя, как удар об асфальт болью отдается в застуженной пояснице. Он уже привык к этим оскорблениям, пинкам и ударам. Практически каждая свадьба заканчивалась вот так.

Подбежавшая на помощь девчонка из своих покатушечников быстро все уладила, показывая на Алешку и объясняя мужчинам, что это дурак и нечего с него взять. Гости поддержали ее и, продолжая оскорблять Алешу, дали еще денег, выпивки и закуски, а потом, шумя и матерясь, пошли к своим машинам.

— Леха, ну ты и лох, — смотря, как Алешка, морщась от боли, залезает в экипаж, прокомментировала деваха, — что полез то? Нужно было с них баблос рубить, пока они на коня лезли. Ты что, не видишь — они за все платить готовы. А ты, как всегда, полез коней защищать. И на хрена?

— Я по-другому не могу…

— Тяжело тебе тогда здесь придется…

* * *

В апреле Алешу выгнали с конюшни в Нескучном саду после очередной потасовки с богатыми клиентами из очередной свадьбы. Больше такого поведения начкон не хотел терпеть, хотя Алеша и хорошо управлялся с упряжными лошадьми, но его повышенное чувство справедливости и недопущение выпивших граждан отдыхать по полной привело к тому, что доход с заказа экипажей на свадьбы падал. Так как на Воробьевы горы приезжали еще и другие покатушечники, то конкуренция была жесткая, а Алешка вечно все портил, стараясь не дать пьяным клиентам творить все, что они хотят за свои деньги.

Алешке дали расчет, и он, сжав несколько купюр в ладошке, брел по парку Горького, размышляя о жизни, которая его окружала. В его жизни давно уже не было спорта, а была лишь неприглядная реальность, от которой он хотел бежать. Он ведь раньше и не замечал, как стремительно меняется мир вокруг него. Как люди, которые были в его детстве светлыми, чистыми, добрыми — вдруг стали другими. Теперь в глазах людей он видел безумие, а говорили они лишь о деньгах и о том, как их заработать. Теперь в этом новом для Алеши мире деньги стали основой всего. Тот, кто имел деньги, мог делать все, что захочет и ничто его не тормозило в своих поступках, а тот, кто не имел этих денег — стал человеком третьего сорта, вот таким, как он. Но почему? Ведь это неправильно. Он ведь так стремился стать спортсменом, тренировать лошадей, обучать всадников и выступать на соревнованиях, принося медали своей Родине. Да вот только это все никому не было нужно…

Потеряв работу и опять оставшись в этом мире один на один со своими проблемами, Алешка ехал в электричке на ипподром. Он просто хотел туда. Это как желание вернуться в то место, где тебе было так хорошо, когда все вокруг было ясно и понятно, и ты жил, мечтал и знал, что мечты обязательно сбудутся…

На конюшне он застал всех своих в каптерке. За столом сидел Петрович, который сильно сдал за эти годы, превратившись в старого алкаша, как бы ни печально это звучало. Здесь же была Раиса Петровна, которой сейчас было немногим за пятьдесят, но постоянное стояние на плацу с прокатом в любых погодных условиях состарили ее, и она смотрелась намного старше своего возраста. И очень толстая Маха, с опухшим от постоянного алкогольного возлияния лицом и несвежим видом. Хотя ей было всего двадцать шесть, но выглядела она на сорок с лишним. Они сидели за столом, пили и, видно, уже давно. Приходу Алешки все обрадовались, Петрович указал на табуретку и налил стопку, к которой парень не притронулся.

— Ты чего не пьешь-то? — Машка покосилась на нетронутую Лешкину стопку, — это бренди из Болгарии, "Слынчев Бряг" называется, или может тебе чего полегче налить? Так вот тогда, — она показала на бутылку, — "Монастырская изба", тоже из Болгарии, но это вино, оно легкое, не так по мозгам дает.

Алешка отрицательно покачал головой.

В промежутках между постоянными тостами Леша рассказал о том, что потерял работу и теперь не знает, как ему жить.

Петрович, махнув стопку бренди и закусив огурчиком из банки, посмотрел на Алешу.

— Молчать нужно было. На хрена ты выделывался? Ну полез клиент на лошадь и что? Молчал бы, сейчас все нормально было бы.

— Но ведь так неправильно. Я не могу смотреть, когда они пьяные к лошадям лезут. И вы ведь сами учили…

— Забудь, чему я учил. Сейчас главное — деньги, не научишься их зарабатывать — загнешься с голоду. Мало ли что я по-пьяни. говорил, да и время сейчас другое настало — главное сейчас — это деньги.

Петрович опять влил себе в рот стопку. Маха не отставала от него и, закусив, она спросила:

— Ты Вальхензея продал? — Лешка лишь отрицательно мотнул головой, — ну ты и дурак. На хрена он тебе? Все равно на соревнования не ездишь, да и не поедешь, на это бабки нужны. Что ты чужого коня содержишь?

— Он не чужой, он Назара…

— Да Назара уже больше нет. Он может вообще живой из тюрьмы не выйдет… а может ему срок продлят? И на хрена ему этот конь вообще? Он лошадками игрался, когда здесь был. Лошади, бабки шальные, бухло, проститутки. Знаешь, как они зажигали с блядями? Мне Саня рассказывал: трахались сутки на напролет, — вот так весело и жили, а теперь все. Все кончилось — продавай Вальхензея, не нужен он ему и тебе.

Слова о том, что Назар веселился с девушками, были болезненны для Алеши. Он раньше об этом и не думал, о том, что Назар взрослый и живет такой разгульной жизнью. Ему было больно узнавать подробности о таких его развлечениях. Но еще больнее было от слов Махи о том, что теперь этот конь никому не нужен…

Алешка под столом сжал руки и упрямо мотнул головой.

— Я не продам его… на ком я тогда олимпиаду выиграю?

— Ну ты и лошара, Леха, — Маха звонко рассмеялась, — да забудь ты о спорте. Теперь спорт никому не нужен. Нет больше спорта. Вернее, есть, но только у тех — у кого бабки.

— Маша права, — Раиса Петровна, хоть и была пьяна, но не теряла суть беседы, — ты вот сам, Алеша, подумай. Ты ведь уже одиннадцать лет конным спортом занимаешься и что? Хорошо, что раньше тебе Назар помогал, старты оплачивал и все остальное, и только благодаря его деньгам ты известным спортсменом стал. Но вот не стало Назара и о тебе все забыли. Ты без денег здесь никому не нужен. Здесь не нужен твой талант… в этой стране нужны деньги. Кстати, помнишь хозяек Вены? Так вот они в сборную по конкуру вошли, хотя до сих пор еле в седле держатся, при прыжке выпадают. А знаешь почему они в сборной, а ты нет? У них деньги. Они себе коней купили, Вену, кстати, в прокат продали покатушечникам. Говорят, она в Терехова стоит, на ней в городе катают. Вот так выкинули такую лошадь, когда она им больше не нужна стала. Так вот, коней они себе из Европы привезли, и деньги у них есть. Вот они и выступают сейчас, пока ты пьяных катаешь. А Кирилла помнишь? Ему конкур вообще не дан, прыгает конечно, но толку-то. У тебя талант, дар от Бога, а у него лишь слабое подобие. Так он тоже сейчас в рейтинге. У него три коня, да таких, что сами прыгают, говорят из-под немецкого спортсмена за немеренные бабки купил. И вот он прыгает и ездит по соревнованиям. А ты? А ты никто. Не нужны этой стране твои таланты. Ничего не нужно, только деньги нужны. Будут деньги — ты человек, а так чмондер…

Алешка в последнее время слишком часто слышал это слово по отношению к себе и не обиделся, когда его произнесла Раиса Петровна. Наверное, она права в том, кто он. Нет у него денег… так неужели все его стремления, упорство, знания и многолетний труд — все это впустую?

Раиса Петровна опять выпила стопку и, смотря на потерянное лицо Алеши, продолжила:

— Ты думаешь, у меня не было таланта? Или думаешь, я хотела вот так в любую погоду стоять на плацу прокат тренировать? Все у меня было… талант был… да вот только началась перестройка и бесплатный спорт закончился. А я не хотела от лошадей уходить и стала прокатом зарабатывать. Все мечтала: вот заработаю денег, куплю себе лошадь и продолжу выступать… Вот такая я наивная дура была… а сейчас уже не наивная, протрезвела после стольких лет стояния под снегом, дождем и солнцем, обучая тех, кому это не нужно, кто пришел лишь свою задницу покатать на лошадке. Теперь у меня ни здоровья, ни денег, да и таланта нет… хотя говорят — талант не пропьешь, — Раиса Петровна лихо выпила еще стопку и даже не стала закусывать.

— Правду Раиска говорит, — Петрович опять наполнил их стопки, — и у меня был талант… и мечты. Да толку что? Кому я нужен? Это вот в Европе тренеров ценят, приезжают к ним обучаться, знания почерпнуть. А у нас? Знаешь, кто теперь тренирует? Соплюшки по восемнадцать лет. Они и ездить-то толком не умеют, а уже стоят на плацу и объясняют, как прыгать. И к ним ходят на занятия и им платят деньги… за их знания платят… им, которым по восемнадцать лет, а не мне, хотя я всю жизнь в спорте. Так вот им больше платят за их знания… Вот такая страна дураков у нас.

— И у меня талант был… — Маша в задумчивости крутила в руке вилку с наколотой колбасой, — и у Насти с Соней… ты ведь их помнишь? Настя ребенка растит, муж от нее ушел, так что ей теперь не до спорта. Соня замужем, в Казахстан уехала, он у нее военный. Ему жена нужна была, а не спортсменка, так что о спорте она теперь навсегда забыла. Ей муж сразу сказал: или я, или лошади. Ну вот она и выбрала его… Пишет изредка, лошадей вспоминает… А я вот здесь… ни семьи, ни мужика, ни спорта. Зато не грущу. Заработаю на прокате и бухаю. Вот так и все у нас в стране.