На улице уже было темно. Стоя на свежем воздухе, я ругала себя за

то, что не смогла осуществить задуманное, а сразу выплеснула все чувства

наружу. И зачем только встретила его? И почему так плохо разбираюсь

в людях?!

– Ева, – услышала за своей спиной и вздрогнула.

Натянув уверенную улыбку, обернулась. Только сейчас заметила, какое у Саши было измученное бледное лицо. Глаза выдавали его усталость и напряжение, причиной которых, наверняка, была я.

Он вошел, прикрыв за собой дверь, и посмотрел в мои глаза. На меня тут же обрушились воспоминания о нашей последней ночи, о том, как близки мы были, каким нежным он был со мной. Мой Саша…

Не верилось, что случившееся сегодня между нами действительно

произошло. У него был тот же любящий взгляд, полный обожания, те же обветренные губы, растянутые в робкой улыбке. У меня так пересохло в горле, что невозможно было даже сглотнуть.

Секунда, пролетевшая, как целая жизнь, и мы в едином порыве соединили наши губы в страстном поцелуе. Он обнимал меня так, будто боялся отпустить. Прижимал к себе так крепко, будто не хотел дать мне убежать. Наконец, Саша оторвался от меня и, тяжело дыша,

произнес:

– Я не знаю, что это, но все время думаю о тебе. Меня так к тебе

тянет, не получается сопротивляться.

– Но я же твой друг… - Произнесла хрипло.

– Моя голова сейчас лопнет от всего этого! – И он снова привлек

меня к себе.

«Будь что будет», – подумала, целуя его. Так хотелось быть с ним,

и неважно, каким путем. Быть ему другом или еще кем-то, лишь бы эти родные руки обнимали меня сегодня. Чувствовала себя пустой, безвольной,

слабой, растоптанной, но ничего не могла поделать. Только его объятия приносили мне счастье и облегчение, дарили уже знакомое наслаждение и чувство полета.

В этот момент впервые почувствовала, что готова простить этому человеку все, даже унижение, готова терпеть многое, только бы быть рядом.

Скольких же мужчин я бросила… Скольких отвергла… Моя гордость не

позволяла мне даже разговаривать с единожды провинившимися, а где же

она сейчас?!

У меня даже не было сил оттолкнуть его и убежать, я тешила

себя надеждой, что все наладится, ведь именно меня ему было суждено полюбить. Именно ко мне неудержимо тянуло. Шестое чувство подсказывало, что от этого порыва все будет еще только хуже, ведь сама когда-то говорила: «Если дать мужчине наступить на себя, он будет топтать тебя всю жизнь». Но разум опять проигрывал в битве с сердцем. Опять и опять.

И так всегда бывает, когда любишь по-настоящему.

Когда мы вышли с балкона, Митя с Милой обрадовались тому, что

мы помирились. А я не решилась сразу рассказать подруге о том, что это не

так. Стыдно было признаться, что никакого разговора даже не было, что все

повисло в воздухе. Как сознаться, что ситуация только усложнилась? Сказать, что я – безвольная тряпка, мне тоже не хватило сил. Не

хватило бы моего ума и на то, чтобы предположить, какие отношения будут у

нас с Сашей дальше.

Ясно было только, что такие, какие удобны ему. А для меня

наверняка сложные и неопределенные. Дура. Дура. Дура…

Мы пили, смеялись, веселились вчетвером. Сердце пело и радостно тянулось к любимому, но в душе навсегда поселилась такая тоска, которую понять под силу только брошенным и одиноким. Друзья заливисто хохотали, когда мы с Сашкой смешили их. Позже, уединившись, мы с ним потешались сами над собой. Я увидела его трусы с нарисованным на них Чебурашкой и упала с кровати со смеху.

На Сашкины крики и звук падающего тела прибежали наши друзья, которые и застали меня лежащей на полу в простыне, вытирающей слезы

от смеха, и хохочущего Сашку, прикрывающего от них свои веселые трусы.

Они еще долго, недоумевая, пытались понять, что же нас так насмешило,

потом плюнули и ушли обратно, оставив нас наедине.

Без лишних слов мы занимались любовью до самого утра, счастливые оттого, что обрели друг друга снова. Потому что не знали, что ждет нас

дальше. Он не знал ответа на вопрос, нужна ли я ему. Я, в свою очередь,

бежала в другой город, пытаясь разобраться в себе. Впереди нас ждала разлука, поэтому каждый пытался получить от этой встречи как можно больше.

Мы сгорали в одном костре страсти. Вместе.

Утром Саша посадил меня на поезд. Всю поездку я провела в наушниках с любимой музыкой. За окном, сменяя друг друга, мелькали чудесные картинки зеленых лесов и полей. С телефона через соцсети передавала ему все свои впечатления. Мы общались так, будто и не было ссор, не было расставания. Саша посылал мне десятки забавных смайликов и сердечек, признавался, что прошлая ночь была чудесна, говорил, что скучает.

Одна во всем вагоне, я улыбалась. На какой-то миг даже пожалела, что уехала. Захотелось остановить поезд и броситься в Сашкины

объятия. Неважно, что там у нас произошло, и расстанемся ли мы, но моя

жизнь изменилась. Я научилась жить, любить и чувствовать музыку.

Окружающий мир предстал для меня в новых сверкающих красках. И теперь

Ева - брюнетка, черт подери! И ей так это идет!

Я многое приобрела за это время, так почему бы мне не улыбаться?

К тому же, теперь знала одну важную вещь: он бросил меня не потому, что ему надоело, а потому, что испугался своей любви. Разлука добьет

его окончательно, и Сашка поймет, что жить не может без своей любимой девушки.

Покидая вагон, спустилась по ступенькам и, ступив на перрон, снова почувствовала себя почти счастливой. Почти.


Глава 17

Темнота. Пытаясь подняться, наваливаюсь на стену и обдираю плечо. Черт!

Мешает головокружение. Едва прихожу в себя, понимаю, что руки на этот раз скованы наручниками спереди. А это означает, что меня не держит возле себя горячая батарея, и я могу даже ощупать свое лицо. Эта мысль словно пронзает сталью мозг. От радости хочется поскорее подняться, но никак не получается.

Чудовищная слабость не позволяет мне встать даже со второй попытки, поэтому, подышав пылью, извиваясь, как червяк, я все-таки умудряюсь удержаться на четвереньках. Осторожно вытянув руки, нащупываю кувшин с ржавой водой и приникаю к нему губами. В голове немного проясняется.

В комнате по-прежнему царит адская жара. Что же он собирается со мной делать? Ему так нравится подчинять людей, обладать ими, унижать. Представляю, как он подходит ко мне, снимает футболку, джинсы, дышит перегаром в лицо, а потом целует, раздвигая своим языком мои губы. Как наваливается всем телом, сдирая с меня трусы. А мне приходится молчать, чтобы сохранить свою жизнь. Трясу головой от отвращения.

Вспоминая подробности недавнего события с погребением, снова утверждаюсь в решении бежать любой ценой. От этого у меня даже прибавляется сил. Превозмогая боль, встаю, отчего перед глазами начинают расплываться синие круги. Лучше, пожалуй, держаться за стену. Исследуя все ее шероховатости, двигаюсь в том направлении, где должна была находиться дверь.

Когда я выберусь отсюда, обязательно еще раз побываю в Питере. Да что там Питер, ведь на свободе нет преград… Махну в Лос-Анджелес. А еще открою свой ресторан. Или книжный магазинчик. Всегда мечтала. А еще поем клубничное мороженое и попрошу прощения у всех, кого обидела. Да.

Боль подстегивает меня, заставляя напряженно думать, искать выход. Уже не хочется мыться, мне все равно. Судорожно прощупываю каждый сантиметр стены. На всякий случай. Внутренний голос подсказывает, что нужно торопиться. Хватаюсь за ручку двери, дергаю, еще пару раз - никакой

надежды. Заперто.

Через крохотную щель тянет свежим воздухом, но увидеть ничего не удается. Опять становится больно и страшно. А что если он никогда больше не вернется? Тогда мне точно придется погибнуть, никакой надежды на спасение не останется. Как страшно быть похороненной заживо…

Возможно, люди найдут здесь когда-нибудь то, что от меня осталось. Мои кости. И никаких документов. Господи… Нужно хотя

бы нацарапать свое имя на стене. Опускаюсь на корточки возле двери и начинаю прислушиваться к звукам в тишине.

Ничего.

Абсолютно ничего.

Только я и непроглядная темнота. От злости хочется разнести на части всю комнату, вырвать из стены батарею и вогнать ее этому уроду прямо в глотку, да по самый желудок. Пусть жрет, тварь.

Борясь с отвращением, начинаю ощупывать пол, грязный и местами

склизкий, в надежде найти хоть какой-то путь к свободе. Мне попадаются

только крошки, шерсть, мусор, травинки, волосинки и прочая гадость. Продолжаю водить руками по полу. Отряхиваю их, как могу, и снова вожу. Ползаю в поисках призрачной надежды, как грязная подвальная крыса, вынюхиваю и, наконец-то… нахожу.

Маленький, согнутый в виде буквы «Г» металлический предмет.

Тяжело дыша, очищаю пальцами от пыли и мелкого мусора свою находку. Это гвоздик. Да. Не знаю, как, но он мне обязательно

поможет. Я жива, а значит, шанс еще есть. Пытаюсь отдышаться, но вдруг понимаю, что слышу его шаги.

Шых, шых, шых.

Накатывает страшнейший приступ паники. Кровь в голове

закипает, а сердце бьется, готовое взорваться. Дрожащими руками пытаюсь затолкать находку в задний карман джинсов, которые уже буквально болтаются на моих бедрах. Давай!

Давай!

Ну, давай же!

В горле пересохло, оно саднит так, словно мне приходится глотать сотню иголок. Едва я проталкиваю саморез в карман и отступаю в ту часть комнаты, где, по моим расчетам, находится подстилка, ключ в замке поворачивается, и он входит.

От яркого света приходится зажмуриться и отойти к стене.

– Садись, – в его руках железная миска с чем-то жидким.

– Привет, – пытаюсь улыбнуться я и тут же понимаю, что делаю

ошибку. Его лицо остается непроницаемым.

– Держи, – Гена протягивает мне миску.

Сажусь на матрац и вытягиваю руки. Он ставит на них миску, которая

оказывается холодной, почти ледяной.

– Открывай рот, – он зачерпывает алюминиевой ложкой серую жидкую массу и протягивает мне.

Облизываю разбитые губы и открываю рот. На вкус эта мерзость походит на холодную тугую овсянку без соли и сахара. Приходится проглотить.

Мужчина, не отрываясь, следит за мной.

– Спасибо, – наконец, шепчу я, закончив есть.

– Пошли, – он впивается пальцами в мое предплечье, оставляя там багровые следы, – помоешься.

– Хорошо, – соглашаюсь я, заранее зная, что выбора нет. Однако все

мое существо ликует в надежде на побег.

Замечаю, что на нем все те же треники с вытянутыми коленками и свитер, замазанный жиром и пропахший едким потом. Мы выходим из комнаты, ставшей местом моего заточения, и попадаем в коридор со стенами,

выкрашенными в мрачный темно-синий цвет. Вяло перебирая ногами и запинаясь, еле поспеваю за ним. Он идет впереди, дергая меня за цепочку от наручников.

На одной из стен замечаю круглое зеркало, вытягиваю шею и вижу мельком свое отражение: маленькое испачканное личико с огромными

испуганными глазами и разбитыми губами. В первую секунду даже себя не

узнаю, настолько мой образ напоминает несчастного, приговоренного к расстрелу. Волосы – как провода, прилипшие к голове, а футболка совершенно черная от грязи и прилипшая к телу.

Это вызывает во мне такой приступ ярости, что хочется проломить

Гене его жалкий череп. Кто он такой, чтобы так истязать людей? Возомнил себя Господом Богом?!

Останавливаюсь, наткнувшись лбом на его спину, и чуть не падаю.

Похоже, что мы пришли на кухню. В нос бьет запах тушеной капусты. Оглядываюсь. Свет падает от маленькой лампочки с потолка. Крошечное

окошко завешано плотным полотном черного цвета. Посредине стоит

покосившийся стол, рядом – два стула. Старый кухонный гарнитурчик зеленого цвета разбавляет серость помещения, а на убогой советской плите стопкой грудятся кастрюли всех мастей.

– Здесь есть газ? – спрашиваю первое, что приходит мне в голову.

– В баллоне, – сухо отвечает он и подводит меня к большой железной

ванне, стоящей на полу слева от стола. Ванна похожа на те, в которых купают младенцев, только в несколько раз больше, и заполнена водой почти до краев. В таких посудинах купались барышни в прошлом столетии.