Джулия Куинн - Где властвует любовь

– Мне нужно немного времени.

Колин застыл, делая резкие выдохи, чтобы хоть немного овладеть собой. Наверное, ей нужно приспособиться к нему, чтобы ее внутренние мышцы растянулись. Они были восхитительно тугими, поскольку она никогда прежде не принимала мужчину. Но в любом случае долго он не продержится.

Почувствовав, что она слегка расслабилась, Колин продвинулся вперед, пока не, уперся в неопровержимое свидетельство ее невинности.

– О Боже, – простонал он. – Приготовься, будет больно. Я не могу с этим ничего поделать, но обещаю, что только один раз и недолго.

– Откуда ты знаешь? – спросила она.

Колин в отчаянии закрыл, глаза. Черт бы побрал ее неистребимое любопытство!

– Доверься мне, – выдохнул он, уклонившись от ответа.

А затем резко продвинулся вперед, полностью, погрузившись в ее теплое лоно.

;! Пенелопа охнула, поморщившись.

– Ты в порядке? – спросил он.

Она кивнула:

– Кажется, да.

Колин сделал легкое движение.

– Так ничего?

Пенелопа снова кивнула, но ее лицо приняло удивленное, даже слегка озадаченное выражение.

Бедра Колина начали двигаться сами по себе, не в состоянии оставаться неподвижными в момент, когда он был так близок к разрядке. Она плотно охватывала его, доставляя изысканное наслаждение, и, когда Колин понял, что ее тихие возгласы вызваны не болью, а удовольствием, он перестал сдерживаться и полностью отдался во власть желания, бурлившего в его жилах.

Пенелопа двигалась вместе с ним, и он молился, чтобы продержаться до того момента, когда она придет к завершению. Ее горячее дыхание участилось, пальцы впивались в его плечи, бедра извивались, доводя его до исступления.

Наконец она напряглась и содрогнулась всем телом, выкрикнув его имя. Это был самый сладкий звук, который ему приходилось слышать. Когда-нибудь, подумал Колин, он понаблюдает за ней и увидит ее лицо в момент наивысшего наслаждения.

Но не сейчас. Его собственная разрядка близилась, и он невольно зажмурился, ослепленный ее яростной силой. С именем Пенелопы на устах он вонзился в нее в последний раз и рухнул, совершенно обессиленный.

С минуту они молча лежали, сплетясь телами и тяжело дыша, пока не улеглись последние судороги страсти, сменились ощущением блаженства, и покоя.

Колин был потрясен. У него и раньше были женщины, но только оказавшись в постели с Пенелопой, он понял, что значит любить и быть любимым.

То, что он испытал сегодня, не шло ни в какое сравнение с его прежним опытом.

Теперь это была любовь.

И он намерен был удержать ее во что бы то ни стало.

Оказалось не так уж сложно перенести свадьбу на более ранний срок.

На пути домой в Блумсбери (после того как он украдкой доставил взъерошенную Пенелопу к ней домой, в Мейфэр) Колину пришло в голову, что может возникнуть очень веская причина, почему им следует пожениться раньше, чем предполагалось.

Маловероятно, конечно, что она забеременела с первого раза. И даже случись такое – вынужден был признать Колин, – ребенок мог бы сойти за восьмимесячного, что было не такой уж редкостью в мире, полном младенцев, рожденных через семь, а то и меньше месяцев после свадьбы. Не говоря уже и том, что первые дети обычно появляются на свет с задержкой (у Колина было достаточно племянников и племянниц, чтобы знать это точно), так что ребенок мог появиться на свет через восемь с половиной месяцев, что никого бы не удивило.

Так что не было никакой необходимости спешить со свадьбой.

Не считая того, что ему этого очень хотелось.

Поэтому Колин провел, небольшую беседу с обеими родительницами, в которой намекнул, как обстоят дела, и они поспешили согласиться с его планами ускорить свадьбу.

Правда, учитывая, что он выражался несколько туманно, у них могло сложиться впечатление, что они с Пенелопой вступили в близкие отношения на несколько недель раньше.

Ну да ладно. Маленькая ложь вполне простительна, если она служит благой цели.

А ускорение свадьбы – размышлял Колин, лежа по ночам в постели и отчаянно желая, чтобы Пенелопа была рядом, – безусловно, благая цель.

Их матери, ставшие неразлучными в последние дни, пока шла подготовка к свадьбе, опасались, что перенос даты вызовет нежелательные слухи, (в данном случае вполне обоснованные), но их заслонили сплетня вокруг Крессиды Тумбли, которые сотрясали Лондон, как ничто и никогда прежде. Все были настолько увлечены обсуждением этой темы, что никто даже не задумался над тем фактом, что дата бракосочетания Колина Бриджертона и Пенелопы Федерингтон изменилась.

Что устроило оба семейства, как нельзя лучше. Не считая, пожалуй, Колина и Пенелопы, чувствовавших себя не слишком уютно, когда разговор переключался на леди Уистлдаун. Конечно, Пенелопа давно привыкла к этому. За минувшие одиннадцать лет не проходило и месяца, чтобы кто-нибудь не принимался, строить, в ее присутствии предположения относительно личности загадочного автора. Но Колин все еще так злился и переживал по этому поводу, что Пенелопа заразилась его беспокойством. Несколько раз она пыталась обсудить этот вопрос с ним, но он только поджимал губы и заявлял – совершенно несвойственным ему тоном, – что не желает говорить на эту тему.

Из чего следовал единственный вывод: Колин стыдится ее. Возможно, не ее самой, а того, чем она занималась в качестве леди Уистлдаун. А это ранило в самое сердце, поскольку литературные труды были единственным аспектом в жизни Пенелопы, на который она могла бы указать с чувством гордости и удовлетворения; Даже если она не может подписаться под своими произведениями, факт остается фактом: они имели бешеный успех. Много ли найдется ее современников, не важно, женского или мужского пола, кто мог бы похвастаться тем же?

Да, она готова оставить в прошлом все то, что было связано с леди Уистлдаун, и начать новую жизнь как миссис Колин Бриджертон, жена, и мать, но это не значит, что она стыдится того, что делала.

Ах, если бы Колин мог так же гордиться ее достижениями! О, она верила всеми фибрами своей души, что он любит ее. Колин никогда бы не стал лукавить в таких вопросах. Он нашел бы достаточно приятных слов и обольстительных улыбок, чтобы сделать женщину счастливой и без признаний в любви. Но видимо, можно любить человека и вместе с тем стыдиться его и даже осуждать.

Просто она не ожидала что это так больно ранит.

За несколько дней до свадьбы, когда они прогуливались по Мейфэру, Пенелопа в очередной раз попыталась поднять эту тему. Она и сама не знала зачем – вряд ли его мнение на этот счет чудесным образом изменилось с момента их последнего разговора, – но не могла удержаться. К тому же она надеялась, что, раз они находятся в публичном месте, Колину придется проявить выдержку и позволить ей высказаться.

Пенелопа прикинула расстояние до Брутон-стрит, где их ждали к чаю.

– Мне кажется, – сказала она, решив, что у нее есть пять минут, прежде чем он втащит ее внутрь и сменит тему разговора, – что у нас осталось незаконченным одно дело, которое нам нужно обсудить.

Колин взглянул на нее с вопросительной, но игривой усмешкой. Пенелопа прекрасно понимала, что он пытается сделать: воспользоваться своим обаянием, чтобы направить разговор в нужное ему русло. Сейчас он скажет что-нибудь остро умное со своей мальчишеской ухмылкой, и она даже не заметит, что тема изменилась…

– Звучит слишком серьезно для такого солнечного денька.

Пенелопа поджала губы. Не совсем то, чего она ожидала, но суть та же.

– Колин, – терпеливо произнесла она. – Я предпочла бы, чтобы ты не пытался сменить тему каждый раз, когда я заговариваю о леди Уистлдаун.

– Что-то я не слышал, чтобы ты упомянула ее имя, – сдержанно отозвался он. – Или я должен был сказать твое имя? К тому же я всего лишь похвалил погоду.

Пенелопе ничего так не хотелось, как остановиться посреди улицы и упереть руки в бока, но они находились на публике (что ж, сама виновата, выбрав такое людное место для разговора), и она продолжали чинно шагать дальше, хотя ее пальцы сжались в кулачки.

– Ты ужасно разозлился, когда я опубликовала свою последнюю заметку, – заметила она.

Колин пожал плечами.

– Я пережил это.

– Мне так не кажется.

Он смерил ее высокомерным взглядом.

– Ты лучше меня знаешь, что я чувствую?

Такой выпад не мог остаться без ответа.

– Разве это не то, что требуется от жены?

– Пока еще мы не женаты.

Пенелопа сосчитала до десяти, прежде чем ответить:

– Я сожалею, что огорчила тебя, но у меня не было выбора.

– У тебя был выбор, но я не собираюсь обсуждать этот вопрос посреди Брутон-стрит.

Пенелопа огляделась. Вот досада! Они действительно на Брутон-стрит. Похоже, она недооценила скорость их передвижения. Еще пара минут, и они окажутся у порога леди Бриджертон.

– Уверяю тебя, – сказала она, – что известная особа больше не вернется к своей деятельности.

– Не могу не выразить своего облегчения.

– Я предпочла бы, чтобы ты воздержался от сарказма.

Глаза Колина сверкнули. Столь резкий переход от выражения скуки, написанного на его лице секунду назад, так ошеломил Пенелопу, что она отпрянула.

– Будь осторожнее со своими желаниями, Пенелопа, – сказал он. – Сарказм – единственное, что сдерживает мои истинные чувства, и поверь, тебе не захочется видеть их во всей красе.

– Отчего же? – возразила она неуверенным тоном.

– Не проходит и дня, чтобы я не думал, что, черт побери, я буду делать, если твой секрет раскроется. Я люблю тебя, Пенелопа. Помоги мне, Боже, но это так.

Пенелопа сочла призыв к Богу излишним, но признание в любви прозвучало довольно мило.

– Через три дня, – продолжил Колин, – я стану твоим мужем. Я торжественно поклянусь защищать тебя, пока смерть не разлучит нас. Ты понимаешь, что это значит?

– Ты спасешь меня от любой-опасности? – попыталась пошутить она.

Судя по выражению его лица, ее попытка не показалась ему забавной.

– Я не думала, что ты так рассердишься, – пробормотала она.

Колин недоверчиво уставился на нее, словно не ожидал, что она посмеет оправдываться.

– Если я разозлился, то потому, что мне было не слишком приятно узнать о публикации твоей последней заметки одно временно со всеми остальными.

Пенелопа кивнула, прикусив нижнюю губу.

– За это я прошу прощения. Ты, безусловно, имел право знать заранее, но как я могла сказать тебе? Ты попытался бы остановить меня.

– Конечно.

Они неотвратимо приближались к цели, и Пенелопа поняла, что если она хочет спросить его о чем-нибудь еще, ей следует поторопиться.

– Ты уверен… – начала она и осеклась, не решаясь закончить фразу.

– В чем?

Она слегка покачала головой:

– Да так, ничего.

– И все же?

– Просто… – Она посмотрела в сторону, словно вид лондонского пейзажа мог придать ей смелости. – Просто я подумала…

– Давай, Пенелопа, не тяни.

Резкий тон был настолько несвойствен Колину, что подтолкнул Пенелопу к действию.

– Я подумала, – сказала она, – что тебя, возможно, тревожит моя… э-э…

– Тайная жизнь? – подсказал он.

– Если тебе угодно это так называть, – снизошла Пенелопа. – Мне пришло в голову, что, возможно, твоя тревога проистекает не только из желания защитить мою репутацию, если все откроется.

– Что именно, – отрывисто произнес Колин, – ты пытаешься этим сказать?

Поскольку отступать было некуда, она честно призналась:

– Мне кажется, ты стыдишься меня.

Три полных секунды он молча смотрел на нее.

– Я не стыжусь тебя. И уже говорил тебе об этом.

– Тогда в чем дело?

Шаги Колина замедлились, и прежде чем он понял, что вытворяет его тело, он остановился. До дома его матери оставалась пара шагов, он был уверен, что они опаздывают, однако…

Он не мог заставить свои ноги сдвинуться с места.

– Я не стыжусь тебя, – повторил он, не в силах сказать правду: он завидует. Завидует ее достижениям, завидует ей.

Какое недостойное чувство! Оно разъедало его изнутри, создавая смутное ощущение стыда всякий раз, когда кто-нибудь упоминал о леди Уистлдаун, что, учитывая лейтмотив лондонских сплетен, происходило по десять раз на дню. И он не представлял, что с этим делать.

Его сестра Дафна как-то заметила, что он всегда знает, что сказать и как заставить других расслабиться. Колин размышлял над ее словами несколько дней подряд и пришел к выводу, что его способность настраивать своих собеседников на непринужденный лад проистекает из его ощущения внутренней целостности.

Он всегда находился в ладу с самим собой. Колин не знал, кого благодарить за это счастливое качество – возможно, родителей, а может, удачу. Но в последнее время он постоянно испытывал беспокойство и неуверенность, что не могло не отразиться на его поведении. Он был резок с Пенелопой и почти не разговаривал на вечеринках.