– По-твоему, из симпатии к тебе она станет лгать всему свету? – усомнился он.

Пенелопа поникла на сиденье.

– Ну спросить-то можно.

Колин резко поднялся и подошел к окну.

– Обещай мне, что не станешь обращаться к ней.

– Но…

– Обещай.

– Обещаю, – сказала она, – но…

– Никаких «но», – отрезал Колин. – Если; понадобится, мы свяжемся с леди Данбери, но не раньше, чем я попытаюсь придумать что-нибудь еще. – Он взъерошил волосы. – Должен же быть какой-то выход»

– У нас есть неделя, – сказала Пенелопа, но это напоминание не придало ей бодрости.

Колин повернулся от, окна с выражением решимости на лице.

– Я скоро вернусь, – сказал он, направившись к двери.

– Куда ты идешь? – воскликнула Пенелопа, вскочив на ноги.

– Мне нужно подумать, – отозвался он, взявшись за дверную ручку.

– Разве нельзя думать здесь, со мной? – прошептала она.

Взгляд Колина смягчился. Он подошел к ней и обхватил ее лицо ладонями.

– Я люблю тебя, – произнес он тихо, но страстно. – Всем сердцем, всей душой.

– Колин…

– Ты мое прошлое, настоящее и будущее. – Он склонил голову и нежно поцеловал ее в губы. – Я люблю тебя каждым своим вдохом, каждым словом, каждым движением.

Пенелопа опустилась на стоявший поблизости стул.

– Я люблю тебя, – повторил Колин. – Ты ведь это знаешь, да?

Она кивнула, закрыв глаза.

– Мне надо кое-что обдумать, – сказал он, – но я не смогу сосредоточиться, если буду думать о тебе, видеть, как ты плачешь, переживать, что ты страдаешь.

– Со мной все порядке, – прошептала Пенелопа. – Во всяком случае, теперь, когда я все рассказала тебе.

– Я все улажу, – произнес он клятвенным тоном. – Доверься мне.

Она открыла глаза.

– Я бы доверила тебе свою жизнь.

Колин улыбнулся, и она вдруг успокоилась. Все будет хорошо. Может, не сегодня и не завтра, но скоро. В мире, где существуют такие улыбки, не может быть трагедий.

– Думаю, этого не понадобится, – сказал он, погладив ее по щеке, прежде чем убрать руки. У двери он обернулся. – Ты не забыла о приеме, который устраивает моя сестра сегодня вечером?

Пенелопа издала короткий стон.

– Нам обязательно там быть? Последнее, чего мне хочется, так это оказаться на публике.

– Обязательно, – сказал Колин. – Дафна редко дает балы и ужасно расстроится, если мы не придем.

– Знаю, – вздохнула Пенелопа. – Даже когда жаловалась, знала. Извини.

Колин криво улыбнулся:

– Ничего. У тебя есть все основания быть сегодня немного не в духе.

– Пожалуй, – согласилась она, слабо улыбнувшись в ответ.

– Я скоро вернусь, – пообещал он.

– Куда ты… – начала Пенелопа, но спохватилась, вспомнив, что он просил довериться ему.

К ее удивлению, Колин ответил:

– Хочу повидаться с братом.

– С Энтони?

– Да.

Пенелопа ободряюще кивнула:

– Иди. Со мной все будет в порядке. – Бриджертоны всегда черпали силу друг в друге; Если Колину нужно посоветоваться с братом, не стоит его задерживать.

– Не забудь про бал, – напомнил он, прежде чем выйти из комнаты.

Пенелопа переместилась к окну, чтобы проводить его взглядом, когда он выйдет из дома, но Колин так и не появился. Должно быть, направился прямо в конюшню. Вздохнув, она присела на подоконник. Она даже не сознавала, как ей хочется еще разок взглянуть на него.

Жаль, что она не в курсе его планов.

Впрочем, она даже не уверена, есть ли у него план.

Но как ни странно, на душе у нее полегчало, Колин все уладит. Он обещал, и у Пенелопы не было оснований сомневаться в его словах.

Конечно, ее идея обратиться к леди Данбери далека от совершенства, но если Колин не придумает ничего лучше, что еще они могут предпринять?

А пока ей нужно постараться выкинуть все эти проблемы из головы. Она так устала, что сейчас ей просто необходимо закрыть глаза и ни о чем не думать, кроме зеленых глаз ее мужа и его ослепительной улыбки.

Все остальное завтра.

Завтра она поможет Колину решить их проблемы.

А сегодня она будет отдыхать. Она приляжет и постарается поспать, чтобы набраться сил для предстоящего вечера. Наверняка там будет Крессида, которая не спустит с нее глаз в надежде, что она сделает ложное движение.

После одиннадцати лет притворства ей следовало бы привыкнуть играть роль и прятать свое истинное лицо.

Но это было до того, как ее секрет раскрылся. Теперь все изменилось.

Пенелопа свернулась калачиком на диване и закрыла глаза. Теперь все изменилось, но это не значит, что к худшему, не так ли?

Все будет хорошо. Обязательно.

Как же иначе?

* * *

Колин начинал сожалеть о своем решении отправиться к брату в экипаже.

Ему хотелось пройтись пешком – энергичная прогулка казалась единственным безобидным способом дать выход душившей его ярости. Однако времени было в обрез, и Колин сознавал, что даже с учетом оживленного движения карета быстрее доставит его в Мейфэр, чем собственные ноги.

Однако теперь стены кареты давили на него, воздух казался слишком плотным, и в довершение ко всему дорогу перегородил опрокинувшийся фургон, развозивший молоко.

Колин приоткрыл дверцу и высунулся наружу, не дожидаясь, пока карета остановится.

– Бог ты мой, – пробормотал он, охватывая взглядом сцену, открывшуюся его глазам.

Улицу устилало битое стекло, повсюду было разлито молоко, и он не взялся бы сказать, кто производил больше шума: лошади, запутавшиеся в упряжи, или дамы, чьи платья были сплошь забрызганы молоком.

Колин выпрыгнул из кареты, намереваясь помочь расчистить затор, но вскоре стало очевидно, что для этого потребуется по меньшей мере час – с его помощью или без оной. Убедившись, что о лошадях, запряженных в фургон, должным образом позаботились, Колин сообщил кучеру, что продолжит путь пешком, и зашагал в нужном направлении.

Его вызывающий взгляд заставлял встречных прохожих отводить глаза, доставляя ему какое-то извращенное удовольствие. Ему почти хотелось, чтобы кто-нибудь из них, возмущенный его откровенной враждебностью, позволил бы себе реплику, которая дала бы ему повод сорваться и выместить на бедняге свой гнев. И не важно, что единственный человек, которого он охотно бы придушил, – это Крессида Тумбли. В его нынешнем состоянии сгодился бы любой объект.

Гнев делал его неуравновешенным, непредсказуемым. Непохожим на себя.

Он до сих не понимал, что с ним случилось, когда Пенелопа рассказала ему об угрозах Крессиды. Это был не просто гнев, а нечто осязаемое – оно бурлило в его жилах, пульсировало под кожей.

Ему хотелось ударить кого-нибудь, проломить кулаком стену.

Когда Пенелопа опубликовала свою последнюю заметку, Колин был вне себя от ярости. Он никогда не испытывал ничего подобного и полагал, что не способен разгневаться больше.

Он ошибался.

Хотя, возможно, это просто другая разновидность гнева, вызванная реальной опасностью, когда кто-то пытается причинить вред человеку, которым он дорожит больше всего на свете.

Как он мог допустить, чтобы такое случилось?

Он должен это остановить. Обязан.

После стольких лет беззаботного существования, когда он довольствовался ролью праздного наблюдателя, пришло время предпринять какие-то действия самому.

Колин поднял голову и с удивлением обнаружил, что стоит перед величественным особняком, служившим резиденцией Бриджертонов. Забавно, но он уже не кажется ему домом. Он вырос здесь, но теперь это дом его брата.

А его дом в Блумсбери. С Пенелопой.

Его дом там, где Пенелопа.

– Колин?

Колин обернулся, обнаружив за спиной старшего брата, очевидно, возвращавшегося домой после отлучки. Энтони кивнул в сторону двери:

– Собираешься постучать?

Колин тупо смотрел на него, только сейчас сообразив, что стоит на ступеньках Бриджертон-Хауса бог знает сколько времени.

– Колин? – снова окликнул его Энтони, озабоченно хмурясь.

– Мне нужна твоя помощь, – сказал Колин.


Пенелопа уже оделась для бала, когда ее горничная принесла записку от Колина.

– Данвуди сказал, что приходил посыльный, – объяснила девушка, прежде чем присесть в коротком реверансе и исчезнуть, оставив хозяйку одну.

Скользнув затянутой в перчатку рукой в конверт, Пенелопа вытащила листок бумаги и увидела несколько строк, написанных аккуратным почерком Колина, который она так хорошо изучила, редактируя его дневники.


«Я не успею заехать домой до бала. Пожалуйста, воспользуйся услугами моих родных. Мама, Элоиза и Гиацинта будут ждать тебя, на Брутон-стрит, чтобы вместе отправиться в Гастингс-Хаус.

С любовью, Колин».


Пенелопа встала и расправила тонкие шелковые юбки. Для предстоящего вечера она выбрала платье своего любимого зеленого цвета в надежде, что это придаст ей смелости. Ее мать всегда говорила, что, когда женщина хорошо выгладит, она чувствует себя увереннее, и Пенелопа склонялась к той же мысли. Видит Бог, она провела несколько лет своей жизни, чувствуя себе ужасно в платьях, которые вынуждена была носить по настоянию своей матери.

Ее поднятые вверх волосы были уложены в довольно пышную прическу, которая очень ей шла. Горничная умудрилась переплести отдельные пряди с чем-то таким (Пенелопа побоялась спросить, с чем именно), что подчеркивало их рыжеватый оттенок.

Конечно, рыжие волосы не были писком моды, но Колин однажды сказал, что ему нравится, как переливаются ее волосы в сиянии свечей, и Пенелопа решила, что это как раз такой случай, когда можно пренебречь модой.

К тому времени, когда она спустилась вниз, карета ждала у входа, а кучер уже получил указание отвезти ее на Брутон-стрит.

Колин явно все предусмотрел. Пенелопа не совсем понимала, почему это ее так удивило. Колин был не из тех, кто забывает о мелочах. Но сегодня он был чрезвычайно занят. Казалось странным, что ему удалось найти время, чтобы предупредить слуг о том, что нужно доставить ее в дом его матери. Она могла и сама распорядиться об этом.

Должно быть, он что-то задумал. Но что? Может, он собирается перехватить Крессиду Тумбли, посадить ее на корабль и отправить прямиком в колонии?

Пожалуй, это слишком мелодраматично.

А может, он узнал какую-то тайну Крессиды и намерен шантажировать ее в ответ. Так сказать, молчание за молчание.

Пенелопа одобрительно кивнула, сидя в карете, катившей по Оксфорд-стрит. Да, это то, что нужно. И вполне в духе Колина – найти решение, дьявольски хитрое и действенное. Но что, скажите на милость, можно было раскопать за столь короткий срок? За все годы, проведенные в свете, она не слышала и намека на скандал, связанный с именем Крессиды.

При всей своей злобе и мелочности Крессида никогда не преступала правил, установленных обществом. В сущности, претензия на роль леди Уистлдаун была единственной по-настоящему дерзкой выходкой, которую она когда-либо себе позволила.

Карета повернула на Брутон-стрит и спустя пару минут остановилась перед домом леди Бриджертон. Должно быть, Элоиза дежурила у окна, поскольку она так стремительно сбежала со ступенек, что врезалась бы в карету, если бы кучер не спрыгнул вниз – как раз вовремя, чтобы преградить ей дорогу.

У нее был такой нетерпеливый вид, что она чуть не подпрыгивала на месте, ожидая, пока кучер откроет дверцу кареты. Пенелопа удивилась, как это она удержалась, чтобы не проскочить мимо него и не распахнуть дверцу самой. Проигнорировав попытку кучера помочь, Элоиза забралась внутрь, наступив при этом на собственную юбку и едва не свалившись на пол кареты. Устроившись на сиденье, она воровато огляделась и захлопнула дверцу, чуть не прищемив кучеру нос.

– Что происходит? – требовательно спросила она.

Пенелопа удивленно воззрилась на подругу:

– Я могла бы спросить то же самое у тебя.

– У меня? Почему?

– Потому что ты чуть не опрокинула карету, торопясь забраться внутрь!

Элоиза пренебрежительно фыркнула:

– В этом ты можешь винить только себя.

– Себя?

– Да! Я хочу знать, что происходит. И чем скорее, тем лучше.

Пенелопа не сомневалась, что Колин не стал бы рассказывать сестре о шантаже, если только в его планы не входило использовать язык Элоиэы в качестве убийственного оружия против Крессиды.

– Не понимаю, о чем ты, – сказала она.

– Еще как понимаешь! – возразила Элоиза, бросив взгляд на дом. Парадная дверь отворилась. – Вот досада! Мама с Гиацинтой уже идут. Давай рассказывай!

– Что рассказывать?

– Почему Колин прислал нам в высшей степени загадочную записку с просьбой прилипнуть к тебе и не отходить от тебя весь вечер ни на шаг.

– Он так и написал?

– Да, причем слово «прилипнуть» было подчеркнуто.