Его слова стальным кинжалом пронзили мне сердце. Я тихо позвала слугу и попросила отнести меня в мои покои.

На следующий день я отправилась в Маддеркоум к Сесилии. Я не могла больше ни минуты оставаться под одной крышей с братом. Вендетта началась…

Джо, при поддержке многочисленного клана Чемпернаунов, а также многих других знатных семей Девоншира, большинство членов которых были представителями графства, настаивал на отстранении Ричарда Гренвиля от командования королевскими войсками на западе. Ричард не замедлил отомстить: под предлогом того, что Редфорд является отличным плацдармом для нанесения нового удара по Плимуту, он выставил оттуда брата вместе с семьей.

Я провела остаток зимы в Маддеркоуме с Поллексефенами. Из-за сильных снегопадов мы были почти отрезаны от остального мира, и я ничего не знала о событиях, происходящих на юге Корнуолла. Сесилия, как всегда тактичная и деликатная, не заводила об этом разговора.

От Ричарда я тоже не получала никаких известий с той самой ночи, когда пожелала ему удачи перед боем. Теперь, когда он вел борьбу не только с врагами, но и со своими прежними друзьями, я сочла за лучшее не напоминать о себе.

Он знал, где я, — об этом я сообщила ему, — и если я была ему нужна, он мог приехать.

В конце марта наступила оттепель, и до нас впервые за несколько месяцев дошли кое-какие известия.

Мирные переговоры между королем и парламентом ни к чему не привели, Аксбриджский договор был нарушен, и война продолжалась, еще более безжалостная и беспощадная, чем прежде.

Распространились слухи, что парламент формирует новую образцовую армию, перед которой никто не сможет устоять. Король тем временем издал эдикт, в котором говорилось, что если мятежники не раскаются, их ждет проклятие и бесславная гибель. Верховным главнокомандующим на западе был назначен принц Уэльский, однако, так как ему едва исполнилось пятнадцать лет, реальная власть перешла в руки консультативного совета, главой которого был Гайд, канцлер казначейства.

Когда Джон Поллексефен услышал эти новости, он лишь удрученно покачал головой.

— Ну, теперь пойдут распри между советом принца и генералами, — сказал он. — Каждый будет отменять приказы другого. Законники и солдаты никогда не договорятся, а пока они спорят, будет страдать наше общее дело. Не нравится мне это.

Я вспомнила, как Ричард однажды говорил о том же.

— Что происходит в Плимуте? — спросила моя сестра.

— Ничего, — ответил ей муж. — Там оставили для отвода глаз что-то около тысячи человек, чтобы продолжали осаду гарнизона, а сам Гренвиль со своим войском присоединился к Горингу в Сомерсетшире и осадил Тонтон. Началась весенняя кампания.

Прошел почти год с тех пор, как я покинула Ланрест и переехала в Менабилли… В девонширской долине, где стоял дом Сесилии, уже стаял снег, зацвели крокусы и нарциссы. Я не строила никаких планов, просто сидела и ждала. Кто-то сообщил нам, что в высшем командовании наметились большие разногласия, а Гренвиль, Горинг и Беркли переругались между собой.

Март сменился апрелем, расцвел золотистый дрок. На Пасху к нам в Маддеркоум прискакал всадник с гербом Гренвиля на плече. Он спросил госпожу Гаррис и, торжественно отдав мне честь, вручил письмо.

Еще не сломав печати, я тревожно спросила:

— Что-то случилось?

Во рту у меня вдруг пересохло, а руки задрожали.

— Генерал тяжело ранен в битве при Тонтоне, — ответил гонец. — Врачи опасаются за его жизнь.

Я вскрыла письмо и торопливо прочла каракули Ричарда: «Сердце мое, случилось черт знает что. Кажется, я могу потерять ногу, а то и жизнь. У меня в бедре огромная дыра. Теперь я знаю, что ты чувствуешь. Приезжай, научи меня терпению. Я люблю тебя».

Я сложила письмо и, повернувшись к гонцу, спросила, где сейчас генерал.

— Когда я уезжал, они переправили его из Тонтона в Эксетер. Его Величество прислал собственного хирурга сэру Ричарду. Генерал был очень слаб и просил меня как можно скорее доставить письмо.

Я взглянула на Сесилию, стоящую у окна.

— Позови Матти, пожалуйста, пусть соберет мою одежду, — попросила я, — а Джон, если нетрудно, пусть распорядится насчет портшеза и лошадей. Я отправляюсь в Эксетер.

23

В Эксетер мы отправились южной дорогой. На каждой остановке я с трепетом ждала сообщения о том, что Ричарда уже нет в живых.

Тотнес, Ньютон-Эббот, Эшбуртон — казалось, дороге не будет конца, и когда шесть дней спустя я добралась до столицы Девоншира и увидела, наконец, огромный собор, возвышающийся над городом, знакомую реку, у меня было такое чувство, будто я провела в пути не одну неделю.

Ричард был еще жив. О нем был мой первый вопрос, ибо не существовало для меня ничего важнее. Он поселился в гостинице на соборной площади, куда я и отправилась, не мешкая. Ричард занял все здание целиком, а у дверей поставил стражу.

Когда я объявила, кто я такая, ко мне тотчас вышел молодой офицер. Его рыжеватые волосы и осанка показались мне знакомыми, но я не сразу вспомнила, как его зовут. И только любезная улыбка подсказала мне, кто это.

— Вы Джек Гренвиль, сын Бевила.

Тогда он напомнил мне, как вместе с отцом еще до войны они приезжали в Ланрест, а я, в свою очередь, вспомнила, как купала его, когда он был еще младенцем, в тот достопамятный мой приезд в Стоу, в двадцать восьмом году. Но рассказывать об этом, разумеется, не стала.

— Дядя будет рад вам сердечно, — сказал Джек Гренвиль, когда меня вынимали из портшеза. — Он ни о чем не хочет говорить с тех пор, как написал вам. Прогнал от себя добрый десяток женщин, твердит, что все они никуда не годятся, неуклюжи, не умеют как следует перевязать рану. «Вот Матти сделает это, как полагается, а Онор отвлечет разговором».

Я приметила, что Матти порозовела от удовольствия при этих словах и тут же приняла вид самый важный, чтобы капрал, переносивший в гостиницу наши вещи, обратил на нее внимание.

Меня опустили на пол в просторной гостиной, которую, судя по длинному столу, расположенному в центре, использовали как офицерскую столовую. Первый вопрос, заданный мною, был: «Как он?»

— Последние три дня значительно лучше, — ответил племянник. — Вначале мы боялись его потерять. Когда дядю ранило, я сразу обратился к принцу Уэльскому с просьбой позволить мне ухаживать за ним, привез в Тонтон и с тех пор нахожусь всегда рядом. Теперь дядя говорит, что не отпустит меня, да я и сам не хочу никуда уезжать.

— Твой дядя любит, чтобы рядом был кто-нибудь из Гренвилей, — заметила я на это.

— Одно я знаю наверняка, — ответил юноша, — он предпочитает общество молодых людей моего возраста своим сверстникам. Мне это очень лестно.

Тут сверху спустился слуга Ричарда и сказал, что генерал желает немедленно видеть госпожу Гаррис. Я отправилась в свою комнату, где Матти вымыла и переодела меня, а затем в сопровождении Джека Гренвиля поехала в своем кресле прямо в покои Ричарда.

За окнами виднелась площадь, вымощенная булыжником, и когда мы вошли, часы на башне собора пробили четыре.

— Черт бы побрал этот колокол! — послышался знакомый голос, звучавший совсем не так слабо, как я боялась. Его кровать стояла в дальнем темном углу под задернутым пологом.

— Сколько раз я просил мэра этого проклятого города, чтобы он прекратил этот трезвон! Он и бровью не ведет. Гарри, ради Бога, проследи за этим!

— Да, сэр, — поспешил ответить высокий молодой человек, стоявший в ногах кровати, и быстро записал что-то на табличке.

— И поправь-ка мне подушку. Да не так, чурбан ты неотесанный. Мне под голову, вот так! Где, черт возьми, Джек? Один Джек знает, как нужно укладывать подушки, чтобы мне было удобно.

— Я здесь, дядя, — отозвался племянник. — Теперь я тебе буду не нужен, я привел кое-кого, у кого руки понежнее моих.

Он, улыбаясь, подтолкнул мое кресло прямо к постели, и я увидела руку Ричарда, потянувшуюся, чтобы раздвинуть полог.

— А, — вздохнул он глубоко, — наконец-то ты приехала. Он был смертельно бледен. По контрасту глаза казались огромными, рыжие кудри были коротко острижены, от чего он выглядел странно помолодевшим. Впервые я заметила, насколько они с Диком похожи друг на друга. Я взяла его за руку и слегла сжала.

— Я получила твое письмо и тотчас отправилась в путь. Ричард повернулся к молодым людям, к племяннику и высокому юноше по имени Гарри, все еще стоявшим у него в ногах.

— Убирайтесь оба, и если этот эскулап еще раз появится, гоните его ко всем чертям.

— Да, сэр, — ответили они дружно, щелкнув каблуками, и могу поклясться, что, выходя из комнаты, Джек Гренвиль подмигнул своему приятелю.

Ричард поцеловал мне руку и прижал ее к щеке.

— Ну что же, всемогущий Господь славно пошутил, поразив и тебя и меня в чресла.

— Очень больно? — спросила я.

— Господи, конечно! Осколки ядра, впиваясь в бедро, жгут больнее, чем женские поцелуи. Что и говорить, очень больно.

— Кто осматривал рану?

— Да все хирурги в армии. И каждый норовил в ней покопаться.

Я позвала Матти, которая ждала под дверью. Она тут же вошла, неся таз с теплой водой, бинты и полотенца.

— День добрый тебе, красотка, — сказал Ричард. — Ну-ка, признайся, сколько капралов ты уложила в постель по дороге сюда?

— Не было у меня времени на кроватях лежать, — огрызнулась Матти. — Мы так торопились, что мисс Онор делала остановки только ночью, чтобы передохнуть несколько часов. Приехали, а тут нас ждут одни оскорбления.

— Я не собираюсь тебя оскорблять, особенно если ты не станешь слишком туго бинтовать мне рану.

— Дайте-ка я посмотрю, что они с вами сделали. Матти быстро и уверенно сняла бинты и раскрыла рану. Она оказалась глубокой, осколки проникли в кость и там застряли. Пока Матти ее осматривала, Ричард морщился и стонал, обзывая ее по-всячески, но она не обращала внимания.

— Первое дело, рана чистая, — заключила она. — Я очень боялась, как бы не началась гангрена. Но эти осколки вам придется терпеть до конца дней, если не дадите отрезать ногу.

— Этого я не позволю, — ответил Ричард. — Лучше буду терпеть боль и ходить с осколками.

— В этом случае у вас всегда будет оправдание для дурного нрава.

Матти промыла рану, снова ее перевязала, а Ричард все время держал мою руку, чем напомнил мне Дика. Когда она закончила и собралась уходить, Ричард успокоился и спросил меня:

— Последний раз я видел тебя три месяца назад. Как там Поллексефены? Такие же злые, как и все твое семейство?

— Пока ты их не вывел из себя, мое семейство было вполне благожелательным.

— Нет, меня с самого начала невзлюбили. Ты, наверное, знаешь, как они преследуют меня по всему графству. Сейчас в Эксетер приехала депутация из Девоншира, и у них список жалоб на меня длиной в милю.

— Я ничего про это не знаю.

— И весь этот заговор плетет твой братец. Трое из приближенных принца, члены его совета, должны приехать из Бристоля и обсудить жалобы вместе с депутацией. Как только я смогу двигаться, я должен буду туда явиться. Джек Беркли, который командует тут, в Эксетере, тоже по уши в этой интриге.

— Да что за интрига такая?

— Естественно, ее цель убрать меня и назначить на мое место Беркли.

— Неужели ты будешь возражать? По-моему, осада Плимута не принесла тебе большого удовлетворения.

— Пусть Беркли берет Плимут. Но я вовсе не собираюсь ложиться кверху брюхом и ждать, когда совет принца, как кость, бросит мне какую-нибудь второстепенную должность. Меня назначил на этот пост Его Величество король!

— У Его Величества теперь, видимо, много своих забот. Кто этот Кромвель, о котором столько говорят?

— Еще один чертов пуританин, вообразивший, будто на него возложена миссия. Про него говорят, будто он каждый вечер говорит со Всевышним, но я-то думаю, он просто пьет за закрытыми дверями. Однако он хороший солдат. И он, и Фэрфакс. Поэтому их новая образцовая армия быстро сделает из нашей шайки котлету.

— И зная все это, ты ссоришься с друзьями?

— Какие они друзья? Просто кучка мерзавцев, готовых в любую минуту укусить меня. Так я им прямо и сказал.

Возражать было бессмысленно, к тому же, рана сделала его особенно раздражительным. Я спросила, какие новости от Дика. Ричард показал мне потрепанное письмо от учителя и копию своего письма с наставлениями, которое он отправил Герберту Эшли. В нем не было ни одного ласкового или ободряющего слова. Я успела прочитать только следующее: «Чтобы продолжать образование, ему следует постоянно и с усердием упражняться в изучении французского языка, чтении и арифметике, а также в верховой езде, фехтовании и танцах. Все это соответствует моему желанию, и если он будет исполнять мою волю для собственной же пользы, я позабочусь о том, чтобы он не испытывал недостатка ни в чем. Но ежели увижу, что он хотя бы в чем-нибудь не повинуется моим приказаниям, я не дам ему более ни пенни и перестану считать его своим сыном».