И вот мы едем через заснеженные пустоши, открытые всем ветрам, изредка встречая по дороге людей, бредущих на запад. Одежда выдает их с головой — бывшие королевские солдаты, ставшие дезертирами. Посиневшие от холода и голода, они имеют такой вид, будто им уже наплевать, что с ними будет. Кое-кто из них кричит нам:

— К черту войну, мы идем домой! Потрясая кулаками, они вопят мне вслед:

— Ты едешь в лапы к дьяволу!

Зимний день короток, и когда мы, миновав Лонстон, повернули в Сент-Стивенс, стало совсем темно, и снова пошел снег. Часа через полтора мы могли безнадежно застрять в снегу среди чистого поля. Но в конце концов мы добрались до Веррингтона, который я и не надеялась увидеть снова. Узнав меня, часовой у ворот изумился и пропустил через парк. Я обратила внимание на то, что даже он, настоящий солдат Гренвиля, утратил прежний уверенный и гордый вид, и, случись несчастье, будет походить на тех дезертиров, которых мы встречали по дороге. Мы въехали во двор, мощеный булыжником, и ко мне навстречу вышел незнакомый офицер. Я назвалась, но выражение лица его ничуть не изменилось, он только сообщил мне, что у генерала совещание и отрывать его нельзя. Тогда, подумав, что Джек мне поможет, я спросила, нельзя ли попросить сэра Джона Гренвиля или его брата Бернарда выйти к госпоже Гаррис по делу чрезвычайной важности.

— Сэр Джон не служит теперь у генерала. Принц Уэльский взял его вчера в свою свиту. А Бернард Гренвиль вернулся в Стоу. Сейчас я исполняю обязанности генеральского адъютанта.

Вряд ли от него мне могла быть какая-нибудь польза: он ничего обо мне не знал. Я видела солдат, снующих по дому туда-сюда, слышала барабанную дробь в отдалении и понимала, как неудачно и глупо выбрала время для визита. На что я нужна им, женщина и калека!

Тут послышались голоса.

— Они идут, — сказал офицер, — совещание закончилось.

Я приметила полковника Роскаррика, преданного друга Ричарда, с которым мы были хорошо знакомы. Высунувшись из экипажа, я позвала его. Он немедленно подошел и, пытаясь скрыть удивление, галантно поздоровался и приказал внести меня в дом.

— Не задавайте мне, пожалуйста, вопросов, я и сама вижу, что приехала не вовремя. Могу я его видеть?

Он колебался всего секунду.

— Да, конечно, он непременно захочет вас увидеть. Но должен предупредить, дела у него плохи. Мы все очень обеспокоены.

Смутившись, он замолчал, и вид у него был расстроенный.

— Прошу вас, — сказала я, избегая смотреть ему в глаза, — скажите генералу, что я приехала.

Полковник тотчас отправился в комнату Ричарда, где мы в течение почти семи месяцев провели вместе столько ночей. Через несколько минут он вышел, мое кресло вынули из носилок и отнесли туда. Он проводил меня и вышел, прикрыв за собой дверь. Ричард стоял у стола. Лицо его, черты которого мне были так хорошо знакомы, было сурово. Мне сразу стало понятно, что в эту минуту я интересовала его меньше всего.

— Какого черта ты здесь делаешь? — спросил он устало. Конечно, он встретил меня совсем не так, как я надеялась, но я ничего другого не заслужила.

— Извини, но с тех пор, как ты уехал, я себе места не нахожу. Если случится что-нибудь — а я уверена, что-то непременно случится, — я должна быть рядом и разделить твою участь.

Он коротко рассмеялся и бросил мне на колени бумагу.

— Ничего страшного не произойдет, ни со мной, ни с тобой. Возможно, даже хорошо, что ты приехала. Поедем на запад вместе.

— Что ты имеешь в виду?

— Прочти письмо. Это копия послания, которое я отправил совету принца. Я подаю в отставку из армии Его Величества. Через час письмо прибудет на место.

Минуту я ничего не могла сказать, похолодев, я сидела неподвижно.

В конце концов спросила:

— В чем дело? Что случилось?

Ричард подошел к огню и встал там, заложив руки за спину.

— Я отправился к ним, как только вернулся из Менабилли, и сказал, что если они хотят спасти Корнуолл и принца, им следует назначить главнокомандующего. Солдаты дезертируют сотнями, дисциплины нет и в помине. Это единственное, чем можно помочь делу, и выбор должен быть окончательным. Меня поблагодарили и сказали, что подумают над моим предложением. После этого я уехал. На следующее утро я отправился осматривать укрепления в Ганнислейке и Каллингтоне. Одному полковнику от инфантерии я приказал взорвать мост, когда возникнет такая необходимость, на что он возразил, что у него есть приказ этого не делать. Хочешь знать его имя?

Я молчала, потому что интуиция уже подсказала мне ответ.

— Это был твой брат, Робин Гаррис. Он осмелился приплести к военным делам даже твое имя, сказав, что никогда не станет выполнять приказы человека, поломавшего жизнь его сестры. «Сэр Джон Дигби — мой командир, он приказал мне этот мост не трогать».

Секунду Ричард смотрел на меня, а потом стал мерить шагами ковер у камина.

— Трудно вообразить, что возможно такое безумие, такое полное невежество. Дело даже не, том, что он твой брат и мешает дела личные с делами королевства. Оставить этот мост Фэрфаксу, да еще говорить мне, Гренвилю, что Джон Дигби знает дело лучше меня, это уже…

Я видела перед собой Робина, как живого, с красной от волнения шеей, с бьющимся от подступившего гнева сердцем. Он ведь думал, несчастный, милый мой дурень, что, оказывая открытое неповиновение своему командующему, он хоть как-то защищает меня, свою бедную соблазненную сестру, наивно воображая, что унижает ее совратителя.

— Так что было дальше? — спросила я. — Ты видел Дигби?

—Нет. Да какой в этом прок, если он, как твой брат, не станет мне подчиняться? Я вернулся в Лонстон, чтобы получить пост главнокомандующего и показать всей армии, чего я стою, и пусть все катятся к чертям!

— Ну, и получил ты назначение?

Он наклонился к столу, схватил небольшой листок пергамента и подержал его у меня перед глазами.

—Совет принца назначает лорда Хоптона главнокомандующим всеми королевскими войсками на западе, и желает, чтобы сэр Ричард Гренвиль служил под его началом генерал-лейтенантом от инфантерии.

Он прочел этот документ вслух с подчеркнутой издевкой, а потом порвал в клочки и бросил обрывки в огонь.

— Вот мой ответ, теперь они могут делать все, что угодно, а мы с тобой завтра возвращаемся в Менабилли стрелять уток.

Ричард дернул за шнур колокольчика, висевшего рядом с камином, и тут же вошел его новый адъютант.

— Попросите слуг принести ужин. Госпожа Гаррис долго была в дороге и не обедала.

Когда офицер вышел, я протянула Ричарду руку.

— Не надо этого делать. Ты должен поступать так, как они приказывают.

Он в гневе обернулся.

— Должен? Никаких должен! Неужели ты думаешь, что я буду потакать этому проклятому адвокатишке, да еще в такое время? Ведь это он виноват во всем, что произошло. Я так и вижу, как он со своими адвокатскими ухватками уговаривает членов совета. «Этот солдафон, этот Гренвиль очень опасен. Если мы назначим его главнокомандующим, он тотчас заберет всю власть и станет нами пренебрегать. Назначим Хоптона, тот не посмеет ослушаться приказов. А когда враг форсирует Теймар, Хоптон задержит его и даст нам возможность вместе с принцем сбежать на острова Гернси». Так говорит этот стряпчий и так он думает, предатель, проклятый лживый трус.

Лицо Ричарда побелело от гнева.

— Но разве ты не понимаешь, Ричард, дорогой мой, любимый, что это тебя они назовут предателем? Как же, отказался служить под началом Хоптона, в то время, когда враг уже в Девоншире. Это ведь на тебя будут указывать пальцем, тебя будут проклинать, тебя, а не Гайда!

Он не стал слушать, просто отмахнулся от меня, и все.

— Тут уж не гордость моя задета, а честь, — сказал он. — Мне не доверяют, значит, я подаю в отставку. Теперь, ради Бога, давай ужинать, и хватит разговоров. Скажи мне, в Менабилли все еще идет снег?

В тот последний вечер я подвела его. Ничего не сумела для него сделать. Даже не попыталась понять его настроение, которое вдруг резко переменилось: слепой гнев сменился деланной веселостью. Я сделала попытку поговорить с ним о будущем, о том, что он планирует делать дальше, но он не поддержал разговор. Спросила, что думают по этому поводу его офицеры, что сказали полковники Роскаррик, Арунделл и Фортескью. Поддержали они это странное решение, у которого могут быть серьезные последствия? Но об этом он тоже не захотел говорить. Попросил слугу открыть новую бутылку и, улыбаясь, осушил ее до дна, как когда-то, семь месяцев назад, в Оттери Сент-Мери. Около полуночи новый адъютант постучал в дверь. Он принес письмо.

Ричард взял его, прочел и со смехом бросил в огонь.

— Совет требует, чтобы я явился в десять часов утра в Касл Корт, в Лонстон.-Наверное, хотят устроить простенькую церемонию награждения меня герцогским титулом. Так обычно поступают с проигравшими.

— Ты поедешь? — спросила я.

— Поеду, а потом мы с тобой отправимся в Менабилли.

— Может быть, ты уступишь, спрячешь гордость — или честь, назови ее как хочешь, — и согласишься сделать то, что они требуют?

Он секунду смотрел на меня без улыбки.

— Нет, — ответил медленно, — не уступлю.

Я отправилась спать в свою прежнюю комнату, расположенную по соседству с комнатой Ричарда, и оставила дверь между ними открытой, на тот случай, если ему захочется зайти ко мне. Но в половине четвертого утра я услышала его шаги на лестнице.

Не помню, сколько мне удалось поспать, может быть, час или два. Когда я проснулась, все еще шел снег. Я попросила Матти одеть меня поскорее и послала к Ричарду узнать, можно ли мне его увидеть.

Он сам пришел ко мне в комнату и очень нежно попросил оставаться в постели, по крайней мере до той поры, когда он вернется из Лонстона.

— Меня не будет около часа, от силы два. Я только скажу совету все, что о них думаю, и вернусь. Вместе позавтракаем. Вся моя злость уже прошла. Сегодня утром я чувствую себя свободным, у меня легко на сердце. Странное чувство испытываешь, когда, наконец, больше нет никаких обязательств.

Ричард поцеловал мне обе руки и уехал. Я слышала, как его лошадь проскакала через парк. Прогремел одинокий барабан, потом наступила тишина. Я села в кресло у окна, подложив под колени коврик. Снег шел, не переставая. Лон-стон сейчас, должно быть, укрыт снежным белым покровом. Здесь, в Веррингтоне, уныло завывал ветер. Около реки, между деревьями прятался олень. В полдень Матти принесла мне мясо, но я не захотела есть. Я все сидела у окна и смотрела на парк, наблюдая, как снег скрывает следы коней, как белые мягкие хлопья намерзают на стекло, мешая мне глядеть.

Видимо, был уже четвертый час, когда я услышала, что часовой взял на караул, а вдали приглушенно забил барабан. С северного входа к дому подъехало несколько всадников, но мое окно выходило на другую сторону, и я ничего не увидела. Мне пришлось ждать. Возможно, Ричард не смог сразу подняться ко мне, там, внизу у него есть дела. Без четверти четыре в мою комнату постучали, и слуга тихо спросил, может ли госпожа Гаррис принять полковника Роскаррика. Я сказала, конечно, пусть войдет, и села, сжав руки на коленях. Меня охватило знакомое чувство приближающейся беды. Полковник вошел и остановился у двери, по лицу его сразу можно было понять, что случилось несчастье.

— Говорите же, я должна знать самое худшее.

— Его арестовали, — начал полковник медленно, — по обвинению в измене принцу и Его Величеству королю. Они схватили его на глазах у всех нас, его штаба и офицеров.

— В какой он тюрьме?

— В Лонстонском замке. Губернатор и целый конвой поджидали его, чтобы схватить. Я умолял, чтобы он отдал нам приказ. Все мы, его штаб, его офицеры, вся армия встали бы на защиту, скажи он только слово. Но он отказался. «Принцу нужно подчиняться», — улыбнулся нам и попросил не терять присутствия духа. Потом отдал губернатору шпагу, и его увели.

— Это все? — спросила я. — Неужели он не передал мне ни единого слова.

— Ничего, только попросил меня позаботиться о вас и проводить в дом вашей сестры.

Я сидела молча, сердце мое онемело, все чувства и страсти иссякли.

— Это конец, — сказал Роскаррик. — Кроме Гренвиля, в армии нет никого, кто бы мог ее возглавить. Теперь Фэрфакс начнет наступление, когда ему вздумается, и отпора не встретит. Это конец.

Да, подумала я, это действительно конец. Сколько людей сражалось, сколько погибло, — и все напрасно. Мосты не будут взорваны, заставы на дорогах уже сняты, никакого сопротивления не будет. Когда Фэрфакс отдаст приказ к наступлению, он будет выполнен, его войска пересекут Теймар и не отступят ни на шаг. Придет конец свободе Корнуолла на многие месяцы, даже годы, а может быть, на несколько поколений. И единственный, кто мог бы спасти нашу родину, сидит теперь в Лонстонском замке, куда его запрятали свои же.