Элла Джеймс - Гензель — 3

Его выражение лица ожесточается.

— Я добавила объявление на «Крейглист»², — говорю я ему, когда мы приближаемся к MGM Grand.

— По всему Колорадо, Калифорнии, даже Вегасу разыскивали дважды. Я написала «Леа ищет Гензеля». Я получала ответы, но это был не ты.

Их было так много. Каждый раз, когда я закрывала глаза ночью в течение этих лет, я могла слышать его голос и чувствовать его руки на мне. Как я плакала из-за него в любое время, постоянно. Как я все еще иногда делаю.

Я не хотела думать об этом прямо сейчас. Я не хотела быть в этой машине, так что я смотрела в окно, и когда он повернул на подъездную дорожку казино и отеля, я закрыла глаза.

— Я сожалею, что это так плохо сработало, — я почувствовала себя тупой. Глупой.

Когда он замедлился, чтобы выпустить меня перед главным входом, я открыла глаза и посмотрела на него. На его лице была маска безразличия.

Как только «Ровер» остановился, я открыла дверь.

— Пожалуйста, отправь мои вещи, — не поднимая глаз, сказала я ему.

Быстро закрыв дверь, я пошла. Не знаю куда. Услышав, как он заводит двигатель.

— Остановите его, — крикнула я.

Посыльный уставился на меня.

— Его! «Ровер»!

Я смотрю, прикованная к месту, как человек в униформе работника казино вытягивает руку и почти встает перед машиной Гензеля. Внедорожник останавливается, и я снова бегу.

К тому времени, когда я достигаю автомобиля, окно уже опущено, и его глаза направлены в то место, где стою я.

Мое сердце едва бьется. Я знаю, что парень посыльный позади меня, делаю шаг назад.

— Если ты не лжешь, если тебе правда принадлежит это место, я хочу поехать. Ты можешь взять меня, или я поеду сама. Но мне нужно покончить с этим, — я тру рукой свое вспыхнувшее лицо. — Мне нужно разобраться с этим беспорядком из моего прошлого, — говорю я, поднимая на него глаза.

Его взгляд задерживается на мне, и я пытаюсь прочитать его. Неудачно. Потому что в нем ничего нет. Потому что ему плевать.

Когда он наклоняется через пустое пассажирское сиденье и открывает дверь, я так удивлена, что безмолвно стою мгновение.

Затем он поднимает брови.

Вот и все приглашение, что я получаю.

Колеса начинают катиться, прежде чем я закрываю дверь.

Тринадцать лет назад.

Я ненавижу ванные комнаты.

Она — Мать — знает это, поэтому она нежится в гребаной огромной ванной и заставляет меня торчать с ней.

Вдоль одной из зеркальных стен стоит огромный, замшевый диван, поэтому я лежу, пока она болтает сама с собой.

Некоторые дни плохие, некоторые еще хуже... Сегодня одна из таких ночей. Я пьян. Надрался красным вином. Мне нравится много пить, а Мать продолжает раздавать «Ксанакс», будто это конфетка. Не совсем похоже на нормальную мать, так ведь?

Эта женщина идиотная ненормалка.

Я имею в виду, ненормальная идиотка.

Я размышляю об этом, о побеге, но на улице снегопад. Много-много снега, а у меня нет обуви. У нее маленькие ноги. У меня большие. Ничего не выйдет.

Я вытягиваю ноги на подлокотник и пялюсь в потолок. Такой белый. Такой высокий. Замечательный.

До меня доносятся ее плескания, и я закрываю глаза. Звук воды... такой приятный. Мне не нравятся зеркала. Не нравится плитка. Из-за нее. Ты знаешь кого.

Голос Матери доносится из ванной. Мое тело дергается, и я понимаю, что играл со своим членом. Упс.

Когда я сплю в ее постели, на мне нет одежды. Нет одежды. Много дней и недель и, возможно, месяцев и никакой одежды. Старая долбаная леди хочет мой член. Я клянусь, что это так.

Она гребаная сука.

Иногда, день или ночь... я всегда пьян. Иногда, она лежит позади меня и хватает за запястья.

Позади завесы из вина и «Ксанакса», я могу чувствовать биение пульса. От страха. Я надеюсь, она не будет делать этого сегодня.

Я должен был сбежать, как только прибыл сюда.

Время от времени, когда она спит, я пялюсь на ее сиськи и дрочу.

Я беру в ладонь свои яички, перекатываю их и наблюдаю за потолком. Она что-то говорит. Что-то про воду. О Матери гусыне и детях. Сказки детям. Пьяным детям.

Я смеюсь.

— Ты выпил слишком много вина, — доносится со стороны ванной.

Я снова смеюсь.

— Слишком много, — правильно же? Мне четырнадцать. — Незаконно, — ухмыляюсь я. — Мне нравится «Ксанакс».

Что мне не нравится — так это сны. Я на какое-то время теряюсь, пытаясь выбросить их из головы.

— Гензель? — она стоит надо мной, абсолютно голая. Такая вся женщина. Красные губы двигаются.

— Уммм хммм?

— Что ты думаешь? Хотел бы ты иметь братьев или сестер?

— Приемные братья — отстой, — говорю я, приподнимаясь. Я откидываюсь назад на локоть. Он болит. Запястья болят.

Почему это больно даже при том, что я пьяный?

Не должно ли это... защитить меня?

Она нависает надо мной. Ее грудь оказывается перед моим лицом.

— Кого бы ты хотел вначале, брата или сестру?

Я закатываю глаза. Она хватает меня за запястье. Оно выздоровело... но есть шрам. Я хочу, чтобы она не прикасалась ко мне.

— Что? — я открываю глаза, и она улыбается.

— Я думаю, что для начала нам нужна девочка или молодой парень, как ты. Я хотела бы, чтобы этот дом был как Ботинок³. С оравой детей, что же мне с ними делать, — она улыбается и накручивает на палец прядь волос. — Думаешь, я буду хорошей матерью?

Нет.

Я не могу сказать этого, или она... я собираюсь сохранять спокойствие. Я коротко киваю.

— Тройняшки, — предлагаю я.

— Думаешь, я должна взять тройняшек? — смеется она. Она наклоняется ниже, ее груди практически касаются моих губ, она гладит меня по волосам. Они влажные от пара.

Я отстраняюсь от нее. Я позволяю ей делать то, что она хочет, но... без прикосновений. Я моргаю пару раз, пытаясь обдумать все.

— Я слишком стара, чтобы стать биологической матерью, но приемной... это может быть так же хорошо. Да?

— Там были тройняшки.

Три девочки, младше меня. Они выглядели как Шелли.

От MGM Grand в «Лес» мы едем молча. Я не знаю, как долго это занимает в минутах, но в моей голове это занимает... годы.

Я слишком ориентирована на него. Каждый раз, когда он скользит рукой по рулю, каждый раз, когда он наклоняется вперед, чтобы видеть вокруг автомобиля, его движения вызывает вибрацию где-то в глубине моего горла. Все в нем такое трепещущее сейчас: его волнистые темные волосы, его карие глаза, его лицо, которое все еще в синяках с прошлой ночи.

Его рука перестала кровоточить, так что, кажется, он в порядке. Я задаюсь вопросом, нужны ли ему швы, думает ли он на самом деле о доме Матери. Когда мы паркуемся на свободном месте перед «Лесом», и он молча выходит, я задаюсь вопросом, вернется ли он. Он возвращается. В это время я смотрю на часы, поэтому знаю, что это заняло шестнадцать минут.

Его рука обмотана чистым, белым бинтом, и он несет мои вещи вместе с другой черной сумкой, которая выглядит как спортивная. Открыв заднюю дверь, он кладет вещи внутрь, затем снова ныряет на водительское сиденье. Я поражена шириной его плеч. Его запахом. Я клянусь, что у него особенный запах, и он хороший. Я едва могу объяснить, какой он, но в нем присутствует тонкий аромат богатства.

Он выезжает с парковки, а я поворачиваюсь, чтобы взять свою сумку. В тот же момент он тянется назад. Наши руки врезаются друг в друга. Он резко отдергивает свою.

— Извини, — бормочу я.

— Ничего страшного.

Я хватаю сумку и тяну ее на колени. Пока он везет нас из центра, я просматриваю свой телефон. Только сейчас мне в голову приходит, что это долгая поездка в тот дом. Я не уверена, как много часов, но определенно несколько. Может, больше, чем несколько. Мы остановимся где-нибудь на ночь? Я думаю, что это зависит от того, как далеко находится Денвер от Вегаса. Прошло много времени с тех пор, как я жила в Колорадо. Как только «Дети Матери» были освобождены, мой отец перевез нас из Боулдера в Атланту. Правда, до моего похищения, я не ездила в соседние штаты. Я полагаю, что это может занять семь часов. Мы остановимся на ночь или приедем туда поздно.

Я глубоко вдыхаю.

Я могу сделать это.

Это что-то типа того, что мои терапевты предлагали в прошлом, но только я никогда не была в этом заинтересована. Это тяжело, думать о том, чтобы вернуться назад.

Первые два часа, что мы едем из Невады в юго-западную Юту, он не говорит мне ни слова. Я не знаю, что думать о нем — что думать насчет того, что он чувствует ко мне, о том, как он обращался со мной, перед тем как я вышла из казино — я очень сильно стараюсь, но не получается.

Вставляю наушники в уши и слушаю Broken Bells⁴ на своем телефоне. Я обменялась несколькими сообщениями с сестрами. Когда Лаура спрашивает, дома ли я уже, отвечаю ей «да». Она живет не рядом со мной. Так что она не узнает. И если она подумает, что я лгу, она предположит худшее. Они все. К счастью, Лана не спрашивает. Она говорит, что наслаждается своим медовым месяцем.

Мама и папа не звонят и не пишут, так что я не беспокоюсь о том, чтобы написать им. Сейчас, когда мой отец на пенсии, они вроде как отдалены от мира. Не в плохом смысле, только в том, что они никогда не знают, какой из дней понедельник. Хорошо для них. Они уехали в Галф–Шорс, так что не узнают, что я не приехала домой вовремя.

Юта — красивый штат. Много скал, утесов. Не огромный, но, тем не менее, действительно, красивый. Увидеть горы с Гензелем–Эдгаром рядом со мной — это, своего рода, головокружительная поездка. В моей комнате, в доме Матери не было окон, так что я никогда не видела величественных скалистых гор, окружавших нас, но я знала, что они были там.

Солнце начинает садиться, окрашивая все в мягкий, красный цвет. Я выключаю музыку, потому что мне любопытен его выбор радио. Я немного удивлена, что он слушает что-то на Национальном Общественном Радио. Я не могу сказать уверенно, послушав только минуту или две, но думаю, что они обсуждали фондовую биржу.

Я осмеливаюсь посмотреть на него, и мне открывается полный обзор на внутреннюю сторону его левого запястья, изуродованного шрамом. Я касалась его очень редко, только едва поглаживая кончиками пальцем по розовой линии. Я не делала это часто, потому что это его напрягало, но раз или два, после того как я трогала его, он переплетал свои пальцы с моими крепче.

Я думаю об этом, когда понимаю, что у меня есть ответ на мой ранний вопрос: он знал, что это я. Он говорит, что он не помнит, что видел меня, Леа, прошлой ночью на бою и после. Но я могу проверить, по крайней мере, часть его воспоминания. Часть соглашения о неразглашении упоминала, что он всегда носит перчатки, и мне нельзя пытаться их снять, но этим утром, когда он вошел в комнату, он был без перчаток. Я чувствую уверенность, что он надел бы их, если бы думал, что я какая-то случайная девушка Лорен.

Я кусаю губу, потому что внезапно, на самом деле, хочу поговорить с ним. Я вынимаю наушники из ушей и убираю их и телефон в сумку. Когда я наклоняюсь, чтобы поставить ее на пол, его взгляд скользит по мне.

Его глаза холодные, и он выглядит отстраненным. Я пытаюсь не разочароваться.

— Соглашение о неразглашении действует, — говорит он мне хрипло.

Я хмурюсь.

— Эм... Что?

— Твои физические контакты со мной, сексуальные или любые другие, защищены соглашением о неразглашении. Это включает и эту поездку.

Я скрещиваю руки в районе своего живота и смотрю на извилистую дорогу.

Минутой или двумя позже, когда мы движемся между двумя горами, он говорит:

— Ты не нашла меня. Понимаешь? Не нашла Гензеля. Я не хочу выглядеть идеальным.

Я медленно выдыхаю и пытаюсь сдержать свой порыв.

— Если ты думаешь, что я сделаю это, ты совсем меня не знаешь.

— Немного осмотримся, — говорит он, игнорируя меня. — Затем мы едем в Денвер, и я везу тебя в аэропорт.

Я качаю головой.