Энни поняла, что придется перетаскивать их по одному. Выбрав самого крупного, она ступила на дно пещеры и вздрогнула от боли, когда щенячьи коготки вонзились ей в руку. Энни с легкостью выплыла бы из грота, но совсем другое дело – брести по бурлящей воде с извивающимся щенком в руках.

Она поплелась к выходу. Бледный вечерний свет понемногу меркнул, становилось все темнее. Волны обвивались вокруг ее ног, тянули вниз чугунными гирями. Щенок бешено барахтался, больно царапаясь когтями.

– Пожалуйста, успокойся, – шептала она. – Пожалуйста, пожалуйста…

Когда Энни достигла устья пещеры, царапины на ее руках начали кровоточить, а ей предстояло вытащить еще пятерых щенят. Но прежде чем возвращаться за ними, нужно было найти убежище для спасенного малыша. Энни, оскальзываясь и спотыкаясь, принялась карабкаться по скалам к небольшому пятачку, где чернело кострище.

В яме осталась зола от костра, который жгли на прошлой неделе, но вокруг было сухо, а высокие камни, окружавшие впадину, помешали бы щенку выбраться наружу. Опустив песика на землю, она бросилась обратно. Волны яростно бились о скалы, заливая пещеру. Прежде Энни не случалось надолго задерживаться здесь во время прилива, она не знала, как высоко может подняться вода. Достигнув места, где дно начало уходить вниз, она поплыла. Хотя еще стояло лето, вода оказалась ледяной. Ладони Энни коснулись стены, она нащупала ногой отверстие в скале. Потом, дрожа от холода, потянулась к коробке за вторым щенком и болезненно поморщилась, когда острые коготки врезались в кожу.

Она благополучно доставила песика к кострищу, но вода стремительно прибывала, и добраться до задней стены грота в третий раз оказалось нелегко. Оставленный на уступе фонарик начал понемногу гаснуть, свет потускнел, но Энни заметила, что коробка совсем раскисла от воды и вот-вот развалится. Горло ее сжалось от страха и отчаяния. Нет, ей ни за что не успеть вынести всех щенят. И все же она должна была попытаться.

Подхватив третьего песика, она соскользнула вниз. Волна с силой ударила ей в грудь, щенок забился и вырвался из пальцев.

Всхлипывая от ужаса, Энни принялась шарить руками в бурлящей соленой воде, ища крохотное тельце. Наконец она его нащупала.

На пути к устью пещеры, где слабо брезжил свет, ее настигла отхлынувшая волна и протащила за собой, едва не свалив с ног. Энни чудом не захлебнулась. Щенок перестал вырываться, затих; она не знала, жив он или мертв, пока не положила мокрый комочек в яму и не увидела, что тот шевелится.

Осталось еще трое. Энни шаталась от усталости. У нее почти не осталось сил. Но медлить было нельзя. Щенки могли погибнуть.

Подводное течение усилилось, уровень воды в пещере поднялся. Энни где-то потеряла одну кроссовку и сбросила другую. Каждый вдох давался ей с трудом. К тому времени, как она добралась до промокшей коробки, волна дважды накрывала ее с головой. Во второй раз Энни наглоталась соленой воды и мучительно кашляла, карабкаясь на стену.

Но прежде чем она успела взять на руки четвертого щенка, пенный поток сорвал ее со скалы. Найдя ногой выбоину, она снова взобралась наверх, жадно хватая ртом воздух. Потом, цепляясь за камень из последних сил, прижала к себе собачку. Кровавые царапины на руках и груди причиняли нестерпимую боль, легкие горели огнем. Ноги отказывались идти, сведенные судорогой мышцы умоляли остановиться. Набежавшая волна опрокинула ее, и Энни с щенком закружило в водовороте, но каким-то чудом ей удалось подняться. Она остановилась, откашливаясь и отплевываясь от воды. Мускулы рук и ног жгло, будто их поджаривали на адском огне. Кое-как добралась она до кострища.

Еще двое…

Будь она способна мыслить ясно, наверное, остановилась бы, но Энни действовала инстинктивно, не думая. Ею владело одно чувство, одно стремление – любой ценой спасти щенят. Казалось, вся ее прошлая жизнь была лишь прелюдией к этому моменту истины. Пробираясь по скалам к пещере, Энни упала и распорола голень об острый обломок камня. Пошатываясь, она вошла под каменный свод. Ледяная волна сбила ее с ног. Энни поплыла, хотя малейшее движение давалось ей с трудом, отзываясь в теле мучительной болью.

Фонарик на узком уступе едва светился. Размокшая коробка почти расползлась. Энни полезла наверх, ободрав колено о скалу.

Двое щенков. Она чувствовала, что дважды ей не осилить этот путь, и все же не желала сдаваться. Она попробовала вытащить из коробки обоих щенят сразу, но одеревеневшие руки ее не слушались. Нога снова соскользнула с камня, и Энни ушла под воду. Задыхаясь, она поднялась на поверхность, ее душил кашель, голова кружилась. С большим трудом ей удалось уцепиться за скалу. Она потянулась к коробке.

Одного. Она могла спасти лишь одного.

Ее пальцы вцепились в мягкую мокрую шерстку. Сдерживая рыдания, Энни взяла на руки щенка и попыталась плыть, но поняла, что не в силах перебирать ногами. Она попробовала встать, но мешало мощное течение. И вдруг в блеклом свете, проникавшем снаружи, она увидела, как чудовищный вал катится к устью пещеры, вздымаясь все выше и выше. Беснующийся поток ворвался в грот, захлестнул ее, завертел, словно щепку, и швырнул к каменной стене. Энни беспомощно забилась, молотя руками по воде, понимая, что тонет.

Чьи-то руки потянули ее наверх. Энни барахталась, отбивалась. Но руки были сильными, властными, настойчивыми. Они тащили ее до тех пор, пока лица ее не коснулось дуновение свежего ветра.

«Тео».

Нет, это был не Тео. Это была Джейси.

– Перестань вырываться! – в отчаянии крикнула она.

– Песики… – прохрипела Энни. – Там еще один… – Слова замерли у нее на губах, ей не хватало воздуха.

Новая волна обрушилась на них. Джейси крепче ухватилась за ворот Энни. Потом поплыла против течения, таща за собой Энни и щенка к выходу из пещеры.

Когда они добрались до скал, Энни бессильно упала на камни. Пока она пыталась сесть, ее спасительница кинулась обратно в грот и вскоре вернулась вместе с мокрой, извивающейся собачкой.

Энни не замечала, что из порезов на ногах и руках течет кровь, а на футболке пунцовыми розами расцветают кровавые пятна. Она слышала жалобное повизгивание сидящих в яме щенков, но не испытывала радости.

Джейси со спасенным песиком на руках склонилась над ямой.

Медленно осознав, что обязана ей жизнью, Энни, стуча зубами, прерывистым, слабым голосом произнесла:

– Спасибо.

Джейси пожала плечами.

– Думаю, тебе следует благодарить моего старика за то, что тот напился. Из-за него мне пришлось уйти из дома.

– Энни, Энни, ты здесь?

Темнота мешала разглядеть приближающуюся фигуру, но Энни узнала голос Риган.

– Она здесь, – отозвалась Джейси – Энни силилась ответить, но не смогла издать ни звука.

Сбежав по пологим каменным ступенькам, Риган бросилась к Энни.

– С тобой все в порядке? Пожалуйста, не говори моему папе. Пожалуйста! – Энни затрясло от гнева. Она с усилием поднялась на ноги. Риган метнулась к кострищу, схватила одного из щенков, прижалась щекой к его мокрому боку и заплакала. – Энни, обещай, что не скажешь.

Энни почувствовала, что не в силах больше сдерживать рвущуюся наружу ярость. Оставив щенков, Риган и Джейси, она принялась неловко пробираться по скалам к лестнице, ведущей на вершину утеса. Ноги ее подгибались от слабости, тело сотрясала дрожь; пришлось ухватиться за веревочные перила, чтобы не упасть.

Вокруг опустевшего бассейна еще горели огни фонарей. Боль и гнев придали ей решимости, израненные ноги вдруг налились силой. Энни пронеслась по лужайке и вбежала в дом. Потом взлетела по лестнице, громко стуча по полу босыми ногами.

Комната Тео располагалась в глубине дома, рядом со спальней его сестры. Энни пинком распахнула дверь. Тео лежал на кровати и читал. При виде ее грозной фигуры, перекошенного яростью лица, спутанных волос, окровавленной одежды, израненных рук и рассеченной голени, он вскочил на ноги.

Тео всерьез увлекался верховой ездой, у него в комнате всегда валялись под рукой всевозможные необходимые наезднику мелочи. Энни не думала о хлысте, врываясь в спальню, но бушевавшая в ней ярость взяла верх, и пальцы сами собой схватили и сжали рукоятку. С хлыстом в руке она кинулась к Тео. Он стоял неподвижно, будто знал, что его ожидает, и заранее смирился со своей участью. Вскинув руку, Энни что есть силы стегнула Тео по лицу. Плеть ожгла ему висок, срезав тонкую полоску кожи над бровью.

– Энни! – В комнату вбежала привлеченная шумом Мария в причудливом черном одеянии, напоминавшем расшитый восточный халат, в ушах ее покачивались длинные серебряные серьги. Следом за ней вошел Эллиотт, облаченный, как всегда, в строгий костюм с крахмальной голубой рубашкой. Увидев Тео с окровавленным лицом и растерзанную, взбешенную Энни, Мария испуганно ахнула: – Господи…

– Он чудовище! – выкрикнула Энни.

– Энни, у тебя истерика, – бросил Эллиотт, спеша помочь сыну.

– Щенки едва не погибли из-за тебя! – Энни задыхалась от гнева. – Жалеешь, что этого не случилось? Жалеешь, что они спаслись? – По лицу ее катились слезы, она снова замахнулась на Тео, но Эллиотт вырвал хлыст у нее из рук.

– Прекрати!

– Энни, что случилось? – Мать смотрела на нее широко раскрытыми глазами, будто не узнавая.

Энни выложила им правду. Слова хлынули потоком. Тео стоял, глядя в пол. Из раны на его виске струилась кровь. Энни рассказала о записке Тео и о щенках. О ловушке в кухонном лифте и о разъяренных чайках на старой лодке. Рассказала, как Тео столкнул ее с мостика в болото. Она говорила и говорила, пока не высказала все.

– Энни, ты должна была давно рассказать мне. – Мария потянула дочь из комнаты, предоставив Эллиотту самому останавливать кровь, заливавшую лицо Тео.

Рану у Энни на ноге и рассеченный висок Тео следовало зашить, но на острове не было врача, пришлось обойтись простыми повязками. В итоге у обоих остались шрамы. У Тео маленький, и даже пикантный, а у Энни покрупнее. Со временем отметина побледнела и почти стерлась, но горькие воспоминания так и не изгладились из памяти.

Позднее, ночью, когда щенков благополучно доставили обратно в конюшню и подложили к матери, а все в доме разбрелись по своим комнатам, Энни лежала без сна, прислушиваясь к тихому шуму голосов, доносившемуся из спальни взрослых. Слов она не могла разобрать, поэтому неслышно прокралась в холл и замерла, обратившись в слух.

– Взгляни фактам в лицо, Эллиотт, – произнесла Мария. – У твоего сына серьезные проблемы. Нормальный ребенок не станет вытворять подобные вещи.

– Ему нужна дисциплина, только и всего, – раздраженно огрызнулся Эллиотт. – Я подыщу для него военное училище. Хватит с ним нянчиться.

– Военное училище ему не поможет, – возразила мать. – Твоему сыну нужен психиатр!

– Перестань. Ты вечно все преувеличиваешь, я терпеть этого не могу.

Разгорелся яростный спор, и Энни ушла к себе. Проплакав всю ночь, она заснула только к утру.


Прижавшись лбом к стеклу, Тео смотрел из окна мансарды вниз. Энни стояла на берегу, глядя в сторону пещеры. Ее волосы выбивались из-под красной вязаной шапочки. Несколько лет назад оползень завалил вход в грот, но Энни хорошо помнила, где он когда-то был. Тео потер пальцем тонкий белый шрам над бровью.

Он поклялся отцу, что не хотел никого обидеть, что принес щенков на берег еще днем, чтобы поиграть вместе с Энни, но потом начал смотреть телевизор и забыл о них.

Военное училище, куда его отослали, славилось беспощадной строгостью. Сюда отправляли трудных подростков, нуждавшихся в исправлении. Жестокое обращение вызывало у них еще большую озлобленность, которая искала выхода. Воспитанники училища вымещали свои обиды, мучая и истязая друг друга. Нелюдимый характер, приверженность к чтению и положение новичка сделали Тео мишенью для издевательств. Ему постоянно приходилось драться. В большинстве случаев он одерживал верх, хотя и не всегда. Его это не слишком заботило, но Риган не находила себе места и объявила голодовку.

Прежде их школы располагались в одном кампусе, и Риган хотела, чтобы Тео снова был рядом. Поначалу Эллиотт не придал значения ее голодовке, но когда администрация школы пригрозила отослать девочку домой из-за анорексии, смягчился. Тео вернулся в старую школу.

Отвернувшись от окна, Тео положил в сумку ноутбук и пару желтых линованных блокнотов, которые собирался взять с собой в коттедж. Он не любил писать в кабинете. В Манхэттене он предпочитал работать не дома, а в уединенном уголке библиотеки или за столиком одного из своих любимых кафе. Когда Кенли уезжала по делам, он устраивался на кухне или в большом мягком кресле в гостиной. Кенли этого решительно не понимала.

«Ты работал бы более продуктивно, оставаясь на одном месте, Тео».

Забавно слышать такое от женщины, чье настроение в течение дня способно скакнуть от маниакальной одержимости к парализующей апатии.

Но Тео твердо решил, что не позволит Кенли и в этот день терзать его воспоминаниями. Только не теперь. Прошлой ночью впервые после приезда на Перегрин-Айленд он уснул крепким, безмятежным сном и теперь собирался как следует поработать. Ему нужно было спасать свою писательскую карьеру.