— Скажи мне одну вещь.

Мои ладони падают на колени. Не стоит удивляться тому, что он вломился в мою галерею спустя три года и требует ответы.

— Ты счастлива? — спрашивает он.

Несколько лет назад я бы спросила у него, почему ему важно знать ответ, а ещё какое ему дело до моего счастья. Спросила бы, какое право он имеет интересоваться подобными вещами. Но всё это время я была вдали от него и скучала, и это ослабило злость, которая появилась в сердце после моего отъезда.

— Я не знаю, Кельвин. Не знаю, как быть счастливой.

— Ты по-прежнему не любишь меня?

— Это разные вещи.

Его губы дёргаются в полуулыбке.

— И что?

Вопрос повисает в тишине, а я смотрю на него. Он небрежно убирает волосы со лба, а потом прячет руки в карманы джинсов. На нём нет очков. Только тёмный пуловер с закатанными рукавами, и он просто Кельвин.

— Ты сломал меня, — отвечаю я тихим шёпотом. — И никто, кроме тебя, не сможет склеить меня обратно.

Он делает глубокий вдох.

Смущение, которое я всегда ощущала в поместье, пульсирует в моих венах и усиливается с его присутствием.

— Почему ты здесь? Мучить меня?

— Потому что люблю тебя. Я недостаточно силен, чтобы попрощаться как следует. Даже через три года эта любовь не угасла. Потому что я всегда любил тебя с тех самых пор, как ты была маленькой девочкой. Просто не знал, что мне было позволено любить тебя.

— А кто говорит, что тебе позволено это сейчас? Почему ты решил, что теперь тебе можно меня любить? После всего, через что я прошла, как мы можем быть чем-то помимо того, кем мы были в поместье?

— Я хочу освободить тебя. Позволь мне излечить то, что болит.

— Ты болишь, — произношу я, прижимая руки к сердцу. — Здесь. Ты оставил раны, а теперь хочешь излечить их? Ты похититель, который хочет меня освободить? — я задаю ему вопросы, которые не переставала задавать себе с той самой ночи, как узнала правду. — Как ты можешь быть одновременно хорошим и плохим? Как я могу любить и ненавидеть тебя? Как ты можешь быть моим спасителем и врагом? Как я могу хотеть наказать тебя и простить?

Он тут же фокусируется на одном слове.

— Простить?

— Я прощаю тебя, — произношу я.

— За всё то, что я сделал с тобой?

— Нет. Я прощаю тебя за моих родителей.

Неразделимая боль пронзает его лицо так сильно, что он не смог бы спрятать её, даже если бы попытался.

— Как ты можешь простить меня за это?

Я встаю из-за стола и иду к нему.

— Потому что это никогда не было твоей виной, — произношу я, удерживая его взгляд. — Ты не несёшь ответственность за их смерть, за моё детство или за меня.

— Несу, — отвечает он. — Я подводил тебя снова и снова.

Касаюсь его груди ладонями.

— Это не твоя вина, — произношу я ровным голосом. — Но знаю, тебе нужно услышать то, что я тебя прощаю.

Его руки сжимают мои запястья, и он подносит ладони к своим губам, целуя их по очереди. В уголках его глаз — влага, которую я стираю.

— Ты такая замечательная, — произносит он.

— Не знаю почему, но твоя боль — это моя боль. Я как-то неуловимо связана с тобой, — на его лице появляется надежда, и я освобождаю запястья из его рук. — Но теперь у меня своя жизнь и парень, который меня любит.

— Парень, которого ты любишь?

— Я не знаю, что такое любовь. Слишком многое было отдано.

— Позволь мне снова научить тебя.

Не могу поверить, что здесь, в окружении этих фотографий из ада и чистилища, мой враг просит меня полюбить его.

Он прикасается к моему лицу так нежно, что я уверена, будто мне это кажется. Веки закрываются, когда его палец ласкает мою скулу.

— Кроме тебя мне не о ком заботиться.

— Не делай этого, — произношу я. — Не смей целовать меня.

Жар его рта у моей щеки, а его тело в миллиметрах от того, чтобы вплотную прижаться к моему. Я знаю ощущение прикосновения этого тела. Он целует мой лоб, переносицу, уголок моего рта. И мои губы раскрываются для маленьких вдохов, но в этой тишине нам нечего вдыхать, за исключением нас двоих. Он руками обвивает меня и притягивает так близко, насколько это возможно.

Я прикасаюсь к его щекам, и наши губы встречаются. Вкус Кельвина — это то, что я хотела ощутить с того самого дня, как солгала, глядя ему в глаза. Тот, по которому я изголодалась с момента моего отъезда. Мои руки чувствуют его, а губы прикасаются к его губам, но он всё равно болит во мне.

Его язык нежно облизывает мою нижнюю губу, а после проходится по кончикам моих зубов, умоляя простить. Наконец он сталкивается с моим языком, и руками я хватаюсь за шею, пытаясь притянуть его ближе, потому что хочу, чтобы мы растворились друг в друге и слились в единое целое. Его пальцы впиваются мне в спину, а эрекция — в мой живот. Кельвин-похититель исчез не полностью.

Мы пятимся назад, пока я не натыкаюсь на край своего стола. Он наклоняет голову и наблюдает за тем, как скользит руками вверх. Они грубые. Воспоминания выжжены на его ладонях, кончики пальцев щекочут меня, когда он проводит ими по моему телу. Я тяжело дышу, смотря в потолок, а его большие пальцы исследуют линию моей шеи под подбородком. Кельвин наклоняется к моему уху и шепчет. От прикосновений его рук к моему горлу из меня вырываются мягкие стоны. Он обнажает зубы возле моей челюсти.

— Ты можешь?

— Я уже сказала, что да, — отвечаю на выдохе.

Сердцебиение отдаётся в ушах и между ног. Он прикасается кончиком носа к моему.

— За всё? Ты можешь простить меня за всё?

Я вижу слова, висящие в воздухе, буквы вспыхивают передо мной, словно их кто-то поджёг. Они загораются и сразу тухнут, а комната начинает вращаться. Тонкие трещины внутри меня шевелятся и раскрываются, кровь заполняет их, окрашивая в красный цвет.

Его прикосновение исчезает.

Он вообще был здесь?

«Простить?»

Меня окружает абсолютная тишина, и, возможно, это всё мне приснилось. Но я возвращаюсь в реальность, где эти слова не более, чем видение, а всё, что слышится, — это «Нет, нет, нет, нет, нет, нет…»

— Кейтлин.

Кельвин снова здесь, а в его зелёных глазах зарождается строгость. Его черты заостряются настолько, что могут вскрыть мою кожу как осколки стекла, и это то, чего я хочу. Хочу, чтобы Кельвин порезал меня.

— Куда ты пойдёшь? — горячо шепчет он, держа моё лицо в руках.

Он смотрит в мои глаза так долго, что мне кажется, будто Кельвин считает в них серые крапинки.

— Забери меня домой, — говорю ему я.

Пять кварталов к моей квартире мы проходим в тишине. Когда мы добираемся, я беру его за руку и веду наверх, прикасаясь к нему лишь кончиками пальцев. Открываю дверь, чувствуя его близость и то, как он дышит через нос в мой затылок.

Дверь за ним захлопывается. Я не включаю свет и прохожу в спальню, зная, что он последует за мной. Лунный свет, заливающий комнату, напоминает мне поместье. Особенно то, как он превращает одеяло в океан из света и тени. Я никогда не зашториваю окна.

Останавливаюсь у изножья кровати, а он берёт мои волосы в кулак и вдыхает.

— Ты… — произносит он. — Твой запах.

Кельвин разворачивает меня и обхватывает руками мою голову.

Его поцелуй как наркотик: насыщает меня, утоляет бесконечную жажду и бездонную пустоту, снова пускает ростки надежды внутри меня. Он стягивает платье через голову, оставляя меня лишь в лифчике и трусиках. Мы падаем на кровать, и он накрывает моё тело своим. Его губы оставляют блестящие влажные круги на моих ключицах и изгибах груди. Он останавливается на ложбинке между ними и дразнит меня языком, лаская вершины. Я выгибаю спину, когда он втягивает один сосок в рот через ткань бюстгальтера. Кельвин прижимает ладонь к моему животу и ведёт вниз, проникая под кружево, которое я теперь ношу. Он хватает мою киску, будто овладевая ею, но также быстро отпускает её.

Его тело спускается вниз, пока он исследует мои бёдра. Я уже дрожу, представляя, насколько приятно будет рассыпаться под ним на тысячи маленьких кусочков. Он всегда знает, где прикоснуться ко мне.

— Что это? — выдыхает он.

Его палец проходит в дюйме от линии трусиков на тазовой кости. Мне не нужно произносить слова, но я всё равно делаю это. Он проводит по завиткам татуировки, когда я говорю:

— Ты всегда будешь… — его пальцы пропадают, вновь появляясь на внутренней части моего левого бедра и скользя по нему одним движением. — …моим супергероем.

Он останавливается. Я смотрю на потолок, зная, что Кельвин наблюдает за мной.

— О боже, — он шепчет. — И это?

Его прикосновение к маленькому аккуратному шраму под татуировкой — единственная вещь, которую я сейчас могу почувствовать.

— Это, — отвечаю я, — для того, чтобы знать, что я до сих пор жива.

— Нет, — отвечает он.

Я киваю.

— Ты защитил меня от всего, Кельвин. Но не от меня самой.

Он погружает своё лицо между моих бёдер.

— Кейтлин, — шепчет он возле моей киски.

Его нос касается моего клитора, а слова вибрируют глубоко в животе. Моё тело содрогается от тихих всхлипываний, сильный жар зарождается внизу, отчаянно желая вырваться наружу, а он шепчет:

— Мне жаль. Блядь, мне так жаль.

***

Такое чувство, что прошли часы, а не минуты, когда я приподнимаюсь на локтях. Кельвин поворачивает голову и бросает на меня взгляд, кардинально отличающийся от того, которым он обычно смотрел на меня. Я вытягиваю руку и слегка тяну его волосы, пропуская мягкие коричневые пряди сквозь пальцы. Опускаю руку на его щёку и большим пальцем касаюсь уголка его губ, вынуждая его закрыть глаза.

— Хочу этого, — произношу я.

Его глаза остаются закрытыми, когда он отвечает.

— Я не могу. Посмотри, к чему это привело. Я больше не хочу причинять тебе боль.

— Тогда зачем ты пришёл сюда?

Мои барабанные перепонки грозятся лопнуть от тишины, которая окутывает нас.

— Я не знаю, — в итоге отвечает он. — Думаю, ты нужна мне.

Мы садимся на кровати, скрещивая ноги, и смотрим друг на друга. Я тянусь к прикроватной тумбочке за косяком и зажигалкой. Даже во тьме я чувствую жар от его взгляда, однако сажусь, поджигаю его и зажимаю между губами. Делаю затяжку и задерживаю дым в себе, позволяя магии сработать. Когда я открываю рот, он хмурится в облаке дыма.

— Притупляет боль, — объясняю я. — Но ты это знаешь.

— Кейтлин, я не хочу, чтобы ты курила эту херню.

— А что ты собираешься сделать? Запретить? Приковать к кровати, чтобы я не могла этого сделать?

Он громко вдыхает и спрашивает:

— Ты хочешь, чтобы я привязал тебя к кровати?

Его грохочущий голос настолько густой, что заполняет пространство между нами, и на мгновение мне кажется, что я могу к нему прикоснуться, взять в руки и покатать между ладоней.

— Нет, — лгу я.

Правда в том, что с тех пор, как он вошёл в галерею, внутри меня снова всё начало болеть: зияющая рана, которую мне хотелось закрыть только им. Я резала свою кожу, потому что ничего не чувствовала с того момента, как покинула его. Мне становилось лучше лишь тогда, когда я наблюдала, как боль вытекает из меня вместе с кровью. Я хотела его на мне, во мне, и чтобы мы стали единым целым. Но вместо этого тишина поглощает нас. Тлеющий оранжевый огонёк моего косяка был единственным признаком жизни, когда я сделала следующую затяжку и выпустила в Кельвина большой клуб дыма.


ГЛАВА 52.

Кельвин.

Окутавшее нас облако едкое, густое и удушающее. То, что Кейтлин подавляет таким способом, нуждается в скорейшем излечении.

— Ты не готова к этому, — говорю я.

Её глаза закрываются, и она тонет глубже в этом облаке. Никогда не видел Кейтлин настолько уверенной, словно ей наплевать почти на всё. Она такая же, какой я мог видеть её из окна.

Кейтлин вздыхает и перебрасывает волосы через плечо.

— Я никогда не буду готова, — отвечает она, — но я не хочу, чтобы ты уходил.

Оставить её для того, чтобы она могла успокоиться, было бы правильным поступком. Но после произошедшего сегодня у меня не получается убедить себя в том, что без меня ей будет лучше. Я мог быть тем кусочком, которого ей так не хватало. Но также именно я являюсь той причиной, по которой у неё отсутствует этот кусочек.

Время течёт медленно, и она снова подносит оранжевый огонёк к губам. Её веки тяжелеют, и Кейтлин пристально смотрит на меня поверх косяка, втягивая дым и наблюдая за мной. Спустя мгновение она выпускает дым изо рта.

— Меня не трахали должным образом с тех самых пор, когда ты в последний раз был внутри меня.

— Господи, Кейтлин, — произношу я, вставая с кровати.

Картина её тела, распластанного на полу в столовой и принимающего каждый миллиметр меня, выжжена в моём мозгу. Я мог бы сделать это прямо сейчас: взять её так же жёстко. Но другая, новая часть меня, хочет снять каждый предмет одежды и медленно коснуться её везде и сразу так скоро, насколько это только возможно. Я не чувствовал такого самоконтроля годами.