Оставшиеся кавалеры уже без всяких усилий со стороны хозяйки начали покидать гостиную.

— Ну, что скажете о способностях моей матушки? — спросила Дафна. В ее голосе не было и тени одобрения.

— Они удивительны.

— Но сама она сейчас вернется сюда.

— Как жаль. Я полагал, что вы уже целиком у меня в когтях.

Дафна рассмеялась:

— То, что произошло в коридоре у леди Данбери, больше не повторится. — Она внимательно взглянула на него. — И вообще я поняла: абсолютно не правы те, кто продолжает считать вас шалопаем и распутником. Человек с таким ироническим складом ума не может быть ни тем, ни другим. Однако юмор у людей вашего толка бывает жестоким.

— Мы, распутники, можем быть всякими.

Она снова рассмеялась. Теперь настал его черед вглядеться в ее лицо. Он смотрел, не зная, что хотел бы отыскать в нем, но испытывая от этого удовольствие. Какие красивые умные глаза с глубоким зеленоватым оттенком! Он впервые видел их при дневном свете.

По-видимому, созерцание затянулось, потому что она с тревогой и замешательством вопросительно произнесла:

— Милорд?..

Он пришел в себя, моргнул.

— Прошу прощения, мисс Бриджертон.

— Вы были где-то очень далеко, верно? — Она слегка нахмурилась.

«И брови у нее красивые, и какой высокий чистый лоб».

— Да, действительно далеко, — повторил он, тряхнув головой. — Во многих странах.

Дафна произнесла с явной грустью:

— И благополучно вернулись оттуда, как и из вашей теперешней задумчивости. А вот я никуда не ездила дальше Ланкашира. Какая же я провинциалка!

— Еще раз извините за мою рассеянность, — сказал он.

— Или, наоборот, сосредоточенность, — поправила она. — На чем?

Он усмехнулся:

— Наверное, на моем бесшабашном прошлом. А ваших братьев вы тоже считаете повесами?

— Они себя хотят числить таковыми, — был ее ответ. — Но я придерживаюсь другого мнения.

— Как вы добры! Или, напротив, жестоки. Потому что неизвестно, что больше привлекает женщин.

Дафна ответила задумчиво и серьезно:

— Вопрос в том, кого называть повесой, бесшабашным и так далее. Если того, кто всего-навсего умеет сунуть язык в рот женщине и назвать это поцелуем…

Саймон содрогнулся.

— Вам не следует говорить о подобных вещах и в таком тоне, — сказал он.

Она пожала плечами:

— Почему? Я достаточно взрослый человек. И читаю книги.

— Вы даже не знаете, о чем говорите. Она снова передернула плечами.

— Я устала напоминать вам, что у меня четыре брата. Ну, три. Грегори еще не в счет.

— Следует сказать этим братьям, чтобы они не распускали языки в вашем присутствии!

— Как вы строги. Большей частью они даже не замечают моего присутствия, когда говорят между собой… Однако вернемся к началу разговора.

— О чем? — Ему хотелось говорить с ней о чем угодно.

— О природе юмора. Я сказала, что у таких людей, как вы, он, как правило, жесток. И знаете почему?

— Не имею ни малейшего представления.

— Потому что они не привыкли смеяться над собой, им обязательно нужна жертва их иронии, юмора.

— Им или мне? Я уже перестал понимать вас, мисс Бриджертон.

— Вы, ваша светлость, достаточно умны для того, чтобы не вполне следовать по их стопам.

— Черт возьми! Просто не знаю, должен я благодарить вас или придушить?

— Придушить? — Она широко раскрыла глаза, и он сделал усилие над собой, чтобы снова не утонуть в них. — Но за что, помилуйте?

Она продолжала смотреть на него, в горле у нее булькал легкий смех, приводивший его в такое состояние, когда он опасался, что не сможет уже отвечать за последствия.

— Я собираюсь придушить вас, — медленно повторил он, оберегая себя и ее от недопустимых «последствий», — следуя одному главному принципу.

— Каков же этот принцип?

— Главный принцип мужчины.

Она всерьез приняла его слова.

— И в чем он заключается? Объясните, пожалуйста. — Не услышав ответа, объяснила сама:

— В том, что он прямо противоположен принципу женщины. Да? Во всем, начиная с анатомии…

Он беспомощно огляделся.

— Где ваш старший брат, черт его подери? Или, на худой конец, мама? Вы слишком дерзки. Кто-то из них должен вас остановить.

Дафна с искренним недоумением смотрела на него.

— Что с вами, милорд? Вы еще будете иметь удовольствие повидать Энтони. Впрочем, удивляюсь, что его нет до сих пор. Возможно, отдыхает после лекции, которую закатил мне вчера поздно вечером.

— О чем же?

— О, пустяки. Всего лишь о ваших грехах и недостатках.

— Ну, насчет недостатков, уверен, он сильно преувеличил.

— А насчет грехов?

— Тоже.

Однако голос его звучал уже не так уверенно. За что он и удостоился еще одной улыбки.

— Преувеличил или нет, — сказала Дафна, — но Энтони подозревает, что у вас что-то на уме.

— У всех что-то на уме. Если, конечно, он имеется.

Дафна, по всей видимости, оценила некоторую игру слов, однако посчитала нужным уточнить подозрения Энтони:

— Он считает, вы задумали что-то отвратительное.

— Я всегда любил задумывать нечто подобное. — Саймон уже обрел прежнюю легкость тона.

— Что же, например?

— Это моя тайна.

Дафна нахмурилась.

— Кстати, о тайнах, — сказала она. — Думаю, нам следует рассказать Энтони о том, что мы задумали.

— Для чего, собственно? Чтобы он прочитал вам еще одну лекцию?

Она не могла не согласиться, что Саймон прав. Не нужны ей лишние поучения и нотации! И так от них голова пухнет!

— Решайте сами. Оставляю все на ваше усмотрение, — сказала она.

Это ему понравилось.

— Дорогая Дафна… — начал он и увидел, как от удивления у нее слегка раскрылись губы. — Дорогая Дафна, — повторил он уверенно, — полагаю, вы не станете принуждать меня обращаться к вам с прежней официальностью — «мисс Бриджертон»? После всего, что между нами было, — добавил он со значением.

— У нас ровно ничего не было, ужасный вы человек, — не могла не рассмеяться она. — Но тем более можете называть меня по имени.

— Прекрасно. — Он снисходительно поклонился. — А вам я милостиво разрешаю называть меня «ваша светлость».

Она с улыбкой ударила его по руке.

— Хорошо, — согласился он. — Я понял, что вы хотели сказать. Тогда «Саймон», если посмеете.

— Посмею, — заверила она.

— Что ж, — он наклонился к ней, она увидела совсем близко его горячие, такими они показались, зрачки, — мне просто не терпится услышать, как вы произносите мое имя.

У нее было ощущение, что он говорит о чем-то другом, не только об имени, но не была твердо уверена, что это чувство ее не обманывает. Какая-то жаркая волна охватила ее лицо, руки, и невольно она попятилась и отгородилась спинкой кресла.

— Какие красивые цветы вы принесли.

Он слегка прикоснулся к букету кончиками пальцев.

— Голландцы умеют выращивать их.

— Чудесный букет!

— Но он не для вас.

— Что?

— Он для вашей матери.

— Ах, как умно и дипломатично, Саймон! — На имени она сделала ударение. — Мама просто растает от удовольствия. Но вам это не сулит ничего хорошего.

— Отчего же?

— Ваша любезность только утвердит ее в мысли, что вас нужно быстрее тянуть к алтарю. И станет это делать с упорством десяти матерей.

— Боже, тогда возьмите букет себе!

— Теперь уже нет!.. Насколько понимаю, мама и без букета доверяет вам больше, чем кому бы то ни было. Так надолго она еще не оставляла меня с мужчинами. Кроме братьев, конечно.

— Неужели?

— Во всяком случае, время от времени подходила к дверям.

— Возможно, и сейчас стоит там?

Дафна повернула голову, прислушалась.

— Нет, я бы слышала стук ее каблуков. — Она снова подняла на него глаза. — Но прежде чем она вернется, хочу поблагодарить вас.

— За что, если не секрет?

— Ваш замысел хорошо действует. По крайней мере в мою пользу.

— Уже? Каким образом?

— Разве вы не заметили, сколько кавалеров пожаловало сегодня ко мне чуть ли не с утра?

Он скрестил руки на груди, насмешливо улыбнулся:

— Я с трудом сосчитал их.

— Такого наплыва никогда не было. Мама просто раздулась от гордости! Даже Гумбольдт, наш дворецкий, сиял. Я с рождения не видела улыбки на его лице. Ой, смотрите, у вас намок сюртук! Это от цветов. Вы их слишком сильно прижимали.

Она непроизвольно приблизилась, прикоснулась к его одежде, желая стряхнуть водяные капли. И тут же отпрянула, поняв, что делает не то, ощутив сквозь ткань жар и силу его тела.

«Господи, какой жар там, под сорочкой!»

Она залилась румянцем до самой шеи.

На губах Саймона появилась его очаровательно-противная улыбка.

— Отдал бы все свое состояние, — негромко произнес он, — чтобы разгадать, о чем вы сейчас подумали.

Дафна вспыхнула еще больше (если это было возможно) и даже раскрыла рот, чтобы дать отпор наглецу, но, к счастью, в этот момент в комнату вплыла леди Бриджертон.

— Прошу простить, что так надолго оставила вас! — воскликнула она. — У этого Косина лошадь потеряла подкову, и я, конечно, сопроводила его в конюшню и помогла отыскать конюха и этого… как его… кузнеца.

Слушая речь матери, Дафне оставалось только безмерно удивляться, ибо за всю свою жизнь она не помнила, чтобы нога леди Бриджертон переступала порог конюшни.

— Вы исключительно доброжелательная хозяйка, — сказал Саймон, вновь подхватывая букет и вручая ей. — Это для вас. Извините, что не успел раньше.

— Мне? Вы говорите правду?

Что-то трогательно-детское было в ее возгласе, в расширившихся глазах, из чего Дафна сделала запоздалый вывод, что, видимо, многие годы никто не дарил цветов ее матери. Даже покойный супруг. Бедная мама, она давно уже забыла, что когда-то была женщиной. Вернее, другие, и в первую очередь ее дети, забыли об этом.

— Не знаю, что и сказать вам, ваша светлость… — Вайолет все еще не могла успокоиться.

— Попробуй просто сказать «спасибо», мама, — посоветовала Дафна, смягчив очередную колкость теплой улыбкой.

— Ох, Дафна, ты гадкая девчонка! — Вайолет шлепнула ее по руке.

Она сама была похожа в эти минуты на разыгравшуюся девчонку. Дафна не могла припомнить, когда мать выглядела так молодо.

— Благодарю вас, ваша светлость, — продолжала Вайолет. — Этот чудесный подарок имеет для меня особое значение, я его не забуду.

Было видно, что Саймон собирался что-то ответить, но потом передумал и молча почтительно наклонил голову.

А Дафна сказала себе: как мало бывает нужно для того, чтобы человек пусть ненадолго, но почувствовал себя счастливым. И Саймон сумел сделать это… Саймон. Герцог Гастингс…

«Я буду дурой, — решила она, мысленно улыбнувшись самой себе, — если не сумею влюбиться в такого человека. И будет совсем хорошо, — добавила она тоже мысленно, — если герцог разделит мои чувства. А пока неплохо бы хоть чем-то помочь матери, проявить внимание».

— Мама, — сказала Дафна, почти изнемогая от переполнивших ее добрых чувств. — Я принесу тебе вазу.

— Что? — От удивления Вайолет чуть не уронила букет, который не переставала нюхать. — Да, конечно. Скажи Гумбольдту, пускай найдет ту хрустальную, моей бабушки.

Дафна уже направилась к двери, чтобы выполнить это сложное поручение, когда на пороге возникла крупная и довольно грозная фигура старшего брата.

— А! — вместо приветствия сказал он, — вот с тобой-то я и хотел продолжить разговор, сестрица.

— Немного позднее, Энтони, — миролюбиво ответила она, — Мама просила принести вазу. Гастингс преподнес ей цветы.

— Он здесь? — не скрывая неодобрения, спросил Энтони. — Что ты делаешь у нас, Саймон?

— Наношу визит твоей сестре, как видишь.

Энтони прошел в глубь комнаты. Вид у него по-прежнему был разгневанный. Настоящая грозовая туча на человеческих ногах.

— Я, кажется, не давал тебе разрешения ухаживать за моей сестрой! — прогремел он. — Проявлять столь повышенное внимание!

— Это разрешила я, — сказала леди Бриджертон, подходя к сыну и чуть не тыча ему в нос букет. — Посмотри, какие тюльпаны! Они прекрасны, не правда ли?

Энтони невольно пришлось их понюхать, даже немного запачкать нос пыльцой.

— Мама, — проворчал он, отстраняясь, — я хочу поговорить с герцогом.

Последнее слово прозвучало у него почти как ругательство. Вайолет повернулась к Саймону:

— Вы имеете такое желание?

— Ни малейшего, — любезно ответил он.

— Тогда вопрос решен. Успокойся, Энтони. Дафна зажала рукой рот, но все равно ее смех прорвался наружу.

— А ты… — Энтони ткнул пальцем в сторону сестры, — тоже успокойся. Не вижу ничего смешного.

— Пожалуй, я все-таки пойду принесу вазу, — сказала Дафна.

— А меня оставите на милость вашего брата? — жалобным тоном произнес Саймон. — Нет уж, пожалуйста, не делайте этого.