— Дафна… — произнес он, и, как всегда, звук ее имени расслабил мышцы рта, овеял мгновенным теплом захолодевшую душу. — Дафна, если вы станете моей женой…

Она вновь приблизилась к нему почти вплотную и слегка подняла руку, как бы пытаясь защититься от его горящих глаз, напряженного голоса.

— Что с вами? — шепотом спросила она. — Что вас так угнетает? Уверена, ничего страшного…

— Я не… не могу иметь детей.

Вот. Он сказал. Почти что правду.

Ее губы раскрылись. Не от ужаса, даже не от удивления. Казалось, она вообще не слышала или не поняла его слов.

Эти слова, он понимал, были жестокими, очень жестокими, но он не мог поступить иначе. Нужно, чтобы она знала. Раз и навсегда.

— Если вы станете моей женой, — повторил он, — у вас не будет детей. Вы никогда не будете держать на руках ребенка, зачатого в любви, понимая, что он ваш, только ваш.

— Откуда вы это знаете? — спросила она до странного громко и бесстрастно.

— Знаю.

— Но ведь…

Он не дал ей договорить.

— Я не могу иметь детей, — повторил он раздельно и с какой-то жестокостью. — Вы должны знать об этом.

— Теперь знаю.

Ее губы слегка дрожали, словно она хотела сказать что-то еще, но не была уверена, нужно ли.

Он привык, что обычно она быстро отзывается на его слова, без колебаний прямо говорит то, что думает. Сейчас у него создалось впечатление, что она о чем-то умалчивает.

Конечно, видно, что она огорчена… Нет, куда больше — в отчаянии. Однако ее лицо оставалось холодным и неподвижным.

И еще одно он видел и понимал: она не знает, как отнестись к его словам, что ответить.

Он настолько был погружен в свои мысли, что забыл, где находится, и не сразу ощутил, что справа от него кто-то стоит. Это был Энтони.

— Какие-то еще затруднения? — спросил тот не то с участием, не то с насмешкой.

Дафна ответила первой и весьма запальчиво:

— Никаких! Хочу вам сказать…

Три пары глаз ее братьев уставились на нее.

— Хочу сказать, — голос ее обретал звонкость, — что дуэли не будет. Его светлость и я решили пожениться.

— Рад слышать, — сухо отозвался Энтони и вернулся к братьям.

Саймон испытал довольно странное ощущение, словно он долгое время сдерживал дыхание, а вот теперь чистый свежий воздух внезапно заполнил легкие. Его охватило жаркое, торжествующее и очень приятное чувство чего-то свершившегося — не слишком еще понятное, но тем не менее радостное, и поскольку никогда в жизни он не испытывал ничего подобного, то не знал, что делать с этим чувством и как себя вести.

Его глаза искали Дафну и нашли ее.

— Вы уверены в себе? — чуть слышно спросил он. Она кивнула. Ее лицо было на удивление спокойным.

— Да, — ровным голосом ответила она. — Вы заслуживаете доверия. — С этими словами она направилась к своей лошади.

Саймон остался там, где стоял, пребывая в недоумении — что же сейчас произошло: вознесся он до небес или опустился во мрак преисподней?

* * *

Оставшуюся часть дня Дафна провела в кругу семьи. Все были ошеломлены известием о помолвке. Все, кроме старших братьев, которые уже пережили первое потрясение и сейчас начали серьезно и по возможности спокойно размышлять и высказывать мнение о том, что это ей сулит. Они не скрывали своих сомнений и опасений. Дафна не осуждала их — она сама была вся в сомнениях. Вернее, не могла еще собраться с мыслями.

Короче говоря, все члены семейства, даже самые младшие, находились в этот день в состоянии крайнего волнения и беспокойства.

Решено было не затягивать со свадьбой, тем более что благодаря досужим знакомым до леди Бриджертон дошли слухи о том, что — представляете?! — несколько человек как будто видели, как ее дочь целовалась с герцогом Гастингсом в саду у леди Троубридж. После чего леди Бриджертон сразу же отправила архиепископу Кентерберийскому просьбу о незамедлительной выдаче разрешения на брак без церковного оглашения, а сама погрузилась в заботы о свадебном торжестве, которое, как она решила, будет хотя и не слишком многолюдным и пышным, но уж никак не скромным.

Элоиза, Франческа и Гиацинта, младшие сестры Дафны, забрасывали мать десятками вопросов о том, какие будут наряды у них как у подружек невесты и как Саймон делал предложение сестре — опускался ли он при этом на одно колено или на оба?.. В каком платье будет сама Дафна?.. И когда Саймон преподнесет ей обручальное кольцо

Дафна облегчила участь матери, отвечая на половину этих вопросов — сначала подробно, а к концу дня по большей части односложно. И только когда она в ответ на вопрос: какого цвета розы будут в ее букете, сказала: «Три», — девочки поняли, что пора оставить сестру в покое. Чем она и воспользовалась, чтобы снова задуматься о том, что же произошло.

И пришла к выводу, что, во-первых, спасла человеку жизнь. А во-вторых, вырвала согласие на брак у того, кого любит.

И обрекла себя на жизнь без детей…

Все это за один день. Вернее, за одно утро.

Она позволила себе рассмеяться. Но в ее смехе звучали нотки отчаяния. Она понимала, что именно совершила сегодня, но не знала, что будет завтра. И послезавтра.

А еще ей очень хотелось вспомнить и лучше понять, что она почувствовала в тот момент, когда, повернувшись к Энтони, произнесла: «Дуэли не будет». Словами объяснить этого она не могла. Даже себе самой. И вообще, в голове роились не внятные мысли, обретающие смысл в словах, а мелькали какие-то разноцветные лучи: красные, желтые, синие. И когда они сталкивались — из желтых и красных получались оранжевые, а из синих и желтых — зеленые. Но что они означали, все эти цвета? И означали ли что-нибудь? Во всяком случае, ничего близкого к логическому, разумному, осмысленному…

Все же, как ни странно, из всей этой гаммы цветов она вдруг услышала (увидела?) ответ на один из своих вопросов: да, она может прожить жизнь без не рожденных ею детей, но не представляет жизни без Саймона! Ведь собственных детей она еще не знает, не прикасалась к ним, они для нее нечто умозрительное, отвлеченное. А Саймон — он реальный, во плоти, она уже касалась ладонью его щеки, слышала смех, знает вкус его поцелуев. Она любит его.

Кроме того — Дафна едва осмеливалась надеяться на это, но ведь кто знает? — вполне может быть, врачи ошибаются и у него могут быть дети. Вероятно, Бог может сотворить чудо, она хотела бы верить в такую возможность. Навряд ли она сумеет повторить подвиг своей матери и создать такую большую семью, но хотя бы одного ребенка она так хотела бы родить. Или двух…

Однако эти рассуждения и упования не для Саймона. Ему она не скажет ни слова. Ведь он честно и откровенно признался ей и вправе считать, что она так же честно и откровенно смирилась и не тешит себя даже самой робкой надеждой на чудо.

— Дафна!..

Вздрогнув, она подняла голову и увидела мать, которая входила в гостиную и с беспокойством взирала на нее.

— С тобой все в порядке?

Дафна выдавила слабую улыбку:

— Просто немного устала.

Это была чистая правда. Только сейчас ей пришло в голову, что она не сомкнула глаз за последние тридцать шесть часов.

Мать присела рядом с ней на софу.

— Понимаю твое волнение, — сказала она. — Ведь ты так любишь Саймона.

Дафна с удивлением взглянула на нее.

— Это не так трудно видеть со стороны, — ласково произнесла мать и погладила ее руку. — Я верю, он хороший человек. Ты сделала правильный выбор, дочь моя.

Дафна не сдержала улыбки. Да, она правильно сделала, заставив его жениться. И сделает все, чтобы никто из них не пожалел о том, что случилось.

А если у них и вправду не будет детей — что ж, в конце концов, кто знает, она ведь тоже может оказаться бесплодной. Разве нет? Ей известно несколько супружеских пар, у которых никогда не было детей, и неужели это мешает им выполнять супружеские клятвы, данные при обручении? Если же говорить о ней, то в их семье столько братьев и сестер, что она будет обеспечена до конца жизни племянниками и племянницами, которых сможет вволю воспитывать, баловать и портить. Лучше жить с любимым человеком без детей, чем иметь их от того, кого не любишь.

Последняя мысль внесла некоторое успокоение в ее мятущуюся душу.

— Почему бы тебе не поспать? — сказала Вайолет Бриджертон. — У тебя такой усталый вид, круги под глазами.

Дафна посчитала совет матери вполне своевременным и поднялась с софы. В самом деле она как-то забыла о таком способе хотя бы на время отвлечься от всяких мыслей.

Сладко зевнув, она проговорила:

— Ты совершенно права, мама. Несколько часов сна, и я буду другим человеком.

Внезапно она ощутила ужасную слабость и испугалась, что просто не сможет сама добраться до своей комнаты.

Мать почувствовала ее состояние, потому что сказала:

— Пойдем, дорогая, я провожу тебя и уложу в постель. Никто не станет тревожить тебя до следующего утра.

Дафна кивнула с полусонным видом и, с трудом ворочая языком, проговорила:

— До утра… это хорошо.

Кажется, еще никогда в жизни ей не было так тяжело подниматься по лестнице, а уж раздеваться… брр… какой невыносимый труд!

Если бы не помощь матери, она наверняка заснула бы где-нибудь по дороге к постели и, конечно, не раздеваясь.

* * *

Саймон тоже чувствовал себя измученным. Не каждый день человек приговаривает сам себя к смерти. И тем более не каждый день избавляется от нее и заключает брак с женщиной, о которой думал и мечтал все последние дни. Вернее, последние две недели с лишним.

Если бы не, так сказать, вещественные подтверждения происшедшего в виде двух здоровенных синяков под глазами и кровоподтека на подбородке, все случившееся вполне могло показаться удивительным сном.

Но это была не менее удивительная явь.

Понимает ли Дафна, что она сделала? На что отважилась? Чего себя лишила? Ведь она не производит впечатления легкомысленной, бездумной девушки, склонной к дурацким фантазиям и безрассудным решениям. Такая, как она, ни за что не отважилась бы выйти замуж, не задумываясь о последствиях.

Однако, с другой стороны, окончательное решение было принято ею буквально в одну минуту и под воздействием непредвиденных обстоятельств.

Значит ли это, что она действительно любит его? Или это просто-напросто безрассудство?

И могла бы она, если настоящей любви нет, пожертвовать своей мечтой о подлинной семье? Такой, как та, в которой появилась на свет и жила все годы.

Но что, если она поступила так исключительно из чувства вины? Ведь его гибель на дуэли — а так бы оно и случилось, ибо стрелять бы он не стал, — его смерть легла бы, как она сама считает, тяжким грехом на ее душу, и жить с такой тяжестью она не хотела и не могла…

Черт, но как она ему все-таки нравится, эта девушка! Подобных ей он никогда еще не встречал. И не встретит. И он не смог бы спокойно жить на этом свете, зная, что она несчастна или, не дай Бог, вообще ушла из жизни. Быть может, те же чувства испытывает и она и потому поступила так, как поступила.

Но какими бы мотивами она ни руководствовалась, вся правда заключается сейчас в том, что в ближайшую субботу он и Дафна будут соединены на всю оставшуюся жизнь. Он получил уже уведомление от леди Бриджертон о сроках и о том, что свадебное торжество не предполагает быть широким, а наоборот, в достаточной степени интимным и скромным. Это его вполне устраивало.

Теперь уже ничего не изменить. Ни ему, ни ей.

К немалому его удивлению, этот внезапный поворот судьбы, беспомощность перед велением рока были ему сейчас по душе.

Чудеса, да и только!..

Дафна станет его женой. Зная о том, что ее желанию иметь полноценную семью, детей не суждено сбыться, она все же избрала его. Правда, при не совсем обычных обстоятельствах…

Но об этом он уже думал… рассуждал с самим собой. Зачем же опять?..

Однако мысли пошли по новому кругу.

— Ваша светлость!

Саймон очнулся от глубоких раздумий в кожаном кресле своего кабинета и увидел в дверях дворецкого.

— Да, Джеффриз?

— Здесь лорд Бриджертон, сэр. Сказать ему, что вас нет дома?

Как хорошо этот человек понимает его настроение! И все же…

Саймон поднялся на ноги. Черт, какая усталость во всем теле!

— Боюсь, он не поверит вам.

— Слушаю, сэр. — Джеффриз сделал несколько шагов к двери и обернулся. — Вы в самом деле хотите принять его? У вас… э… усталый вид.

Саймон издал смешок.

— Если под этим подразумевать синяки под глазами и царапину на подбородке, то вы совершенно правы. Кстати, лорд Бриджертон — один из тех, кто ответствен за эти отметины. За две из них.

Дворецкий удивленно моргнул.

— За две, ваша светлость? А… а третья? Саймон с трудом изобразил улыбку. Лицо болело так, словно этих отметин было намного больше.

— Третья, Джеффриз, вы можете не поверить, дорога мне больше двух остальных. И рука, сделавшая ее, тоже.