— Ничего подобного, мама, — спокойно ответила она. Нужно быть всегда спокойной и осторожной, Когда осмеливаешься возражать матери. — Там сказано, что, наоборот, в законности нашего происхождения не может быть никаких сомнений. Такое, согласись, говорится далеко не о каждой многодетной семье, особенно великосветской.

— Ей не следовало вообще писать об этом! — не успокаивалась, Вайолет.

— Но, мама, она же автор скандальной «Хроники». Ее работа в том и заключается.

— Неизвестно даже, существует ли она вообще в природе, эта леди Уислдаун! — проворчала мать. — Никогда не слышала такого имени. Конечно, она не из нашего круга. Приличная женщина никогда бы не позволила себе подобного.

— Именно из нашего, мама, — все так же спокойно и рассудительно отвечала Дафна, не отрываясь от вышивания и скрывая таким образом озорной блеск в глазах. — Иначе откуда бы ей знать столько подробностей нашей жизни. Не думаешь ведь ты, что она заглядывает по ночам в окна или прячется под мебелью?

— Мне перестает нравиться твой тон, Дафна, — сухо заявила мать.

Дочь ответила лучезарной улыбкой. Она хорошо знала эту фразу: мать произносила ее всякий раз, когда кто-то из детей побеждал ее в споре — пускай в самом пустяковом. Но так скучно сидеть за вышиванием — почему немного не поддразнить мать?

— Кстати, мама, я бы совсем не удивилась, узнав, что леди Уислдаун — одна из твоих добрых знакомых.

— Прикуси свой язычок, Дафна Бриджертон! Никто из моих друзей не опустится так низко.

— Согласна, — сдалась дочь. — Тогда это наверняка кто-то, кого мы хорошо знаем. Никто из посторонних не может быть в курсе таких подробностей, которые она публикует в своей газетенке.

— Кто бы она ни была, — решительно сказала Вайолет, — я не хочу иметь с ней никакого дела.

— Тогда лучше всего не покупать ее «Хронику», не правда ли? — простодушно заметила дочь.

— А что это изменит? Все равно все остальные покупают и будут покупать. И я окажусь в дурацком положении: они будут знать последние сплетни, а я нет.

Дафна не могла не согласиться с матерью, но сделала это молча: ее задор иссяк.

Великосветский Лондон почти уже привык за последние три месяца к газете леди Уислдаун, которая регулярно появлялась возле дверей аристократических домов по понедельникам, средам и субботам. Именно появлялась — потому что просто лежала там, и никто не требовал за нее деньги. Но в один прекрасный день в начале четвертого месяца «благосклонным читателям» объяснили, что теперь каждая «Хроника» будет стоить пять пенсов. Подумать только: целых пять пенсов за букет сплетен! Да, но зато каких сплетен — самых свежих.

Дафна искренне восхищалась смекалкой и проницательностью таинственной леди Уислдаун: как ловко та поддела на крючок своих читателей (точнее, читательниц) и как быстро она, по-видимому, разбогатеет!

Пока Вайолет, шагая по комнате, продолжала возмущаться этой выскочкой, Дафна успела пробежать глазами остальную часть скандальной «Хроники». Это была мешанина из светских новостей, оскорблений и комплиментов, вопросов и ответов. Что отличало газетенку от прежних изданий того же пошиба — это, пожалуй, то, что здесь не было места намекам и догадкам: все называлось своими именами, в том числе и сами имена. Никаких «лорд С.» или "леди Ф]. Все прямо и недвусмысленно. Высшее общество было, конечно, шокировано, задето, но и заворожено и находилось в постоянном ожидании, какие еще «жареные» новости появятся в очередной понедельник или пятницу.

В этом свежем листке Дафна прочитала и о вчерашнем вечернем бале, на котором не могла побывать, потому что в доме праздновался день рождения ее младшей сестры Гиацинты, а семейные праздники всегда бывали у них большим событием. Поскольку же сестер и братьев было, как уже говорилось, восемь (и мать — девятая), дни рождения отмечались чуть ли не каждый месяц.

— Ты все-таки читаешь эту чушь! — упрекнула ее Вайолет.

Дафна подняла голову, не ощущая никаких угрызений совести.

— Сегодня все довольно интересно, — сказала она. — Описывается бал у Мидлторпов, на котором Сесил Тамбли разбил целую гору бокалов для шампанского.

— Правда? — стараясь, чтобы 8 голосе не прозвучало заинтересованности, переспросила Вайолет. — Ничего себе. Сколько звона…

— И осколков, — уточнила Дафна. — Здесь такие подробности! Кто что сказал и кому… Во что одеты…

— И, наверное, свое мнение по поводу каждого туалета? — не удержалась от нового вопроса Вайолет. Дафна усмехнулась.

— Ладно, мама. Я знаю, на что ты намекаешь: что миссис Фезерингтон жутко выглядит в своем лиловом?

На лице Вайолет мелькнула удовлетворенная улыбка, которую она тут же попыталась согнать, но это ей не удалось, и она улыбнулась еще шире.

— Хорошо, — сказала она, подходя к дочери и усаживаясь рядом. — Довольно спорить. Дай и мне посмотреть. Что там еще случилось? Не пропустили мы чего-нибудь важного?

— Не беспокойся, мама, — уверенным тоном ответила Дафна, — с таким репортером, как леди Уислдаун, мы ничего не пропустим. — Она снова заглянула в листок. — Как будто сами там побывали. Даже больше узнаем, чем если бы сами… Вот, слушай… — Она стала читать:

— «Худой, как мумия, молодой человек, известный ранее под именем графа Клайвдона, почтил наконец несчастный город Лондон своим присутствием — теперь, когда стал новоиспеченным герцогом Гастингсом». — Она умолкла, чтобы набрать воздуха, и продолжила:

— «Его светлость шесть лет провел за границей, и случайно ли совпадение, что вернулся он только после того, как старый герцог Гастингс отошел в мир иной?» — Дафна снова прекратила чтение и сказала с неодобрением:

— Она все-таки довольно груба и беспардонна в своих предположениях, эта леди Уислдаун. Ты права, мама. — И после паузы проговорила:

— Кажется, у нашего Энтони был в друзьях какой-то Клайвдон? Я не ошибаюсь?

— Да, да, он теперь и стал Гастингсом. Энтони учился с ним в Итоне и потом в Оксфорде. Они, по-моему, дружили одно время. — Вайолет наморщила лоб, вспоминая. — Насколько я знаю, этот юноша отличался дурным характером. Большой задира и шалопай. И всегда не в ладах со своим отцом. Но говорили, что с большими способностями. Особенно в этом… как ее… в математике. Чего не могу сказать о своих детях, — добавила она с тонкой улыбкой, говорящей о наличии у нее чувства юмора, о чем дочь прекрасно знала.

— Ну, ну, мама, — утешила ее Дафна. — Не переживай так сильно. Если бы девушек принимали в Оксфорд, я тоже была бы там не из последних. Правда, не по математике.

Вайолет фыркнула:

— Как же! Помню, мне приходилось проверять твои тетрадки, когда гувернантка болела. Сплошной кошмар!

— Зато как я знала историю! — Дафна в который уже раз заглянула в газету. — Положительно, меня заинтересовал этот тощий, как здесь написано, и трудный по характеру, как утверждаешь ты, субъект. Во всяком случае, что-то новое на нашем скучном небосклоне.

Вайолет бросила на нее настороженный взгляд.

— Он совершенно не подходит для молодой леди твоего возраста!

— Забавно, как вольно ты играешь моим возрастом, мама. С одной стороны, по твоему утверждению, я настолько молода, что не должна водиться с друзьями и одногодками Энтони, а с другой — проливаешь слезы по поводу того, что я уже вышла из возраста, когда выдают замуж.

— Дафна Бриджертон, мне не…

— …нравится твой тон, — подсказала Дафна. — Но ты все равно любишь меня. Верно, мама?

Мать рассмеялась и обняла Дафну за плечи.

— Ты заслуживаешь любви, моя дорогая. Дафна потерлась своей щекой о материнскую.

— Это проклятие всех матерей, я знаю. Они обязаны любить тех, кого породили, какими бы те ни были.

Вайолет вздохнула:

— Так тоже бывает. Но меня судьба пошалила. Надеюсь, однажды у тебя тоже появятся дети и ты…

— Тоже будешь их любить, как я вас, — договорила за нее Дафна и положила голову ей на плечо.

Ее мать, возможно, была излишне придирчива, а отец всегда больше интересовался собаками и охотой, нежели домашними и общественными делами, но родители были счастливы в браке, любили друг друга, детей, и в доме царили веселье и доброта.

— Я сделаю все, чтобы последовать твоему примеру, мама, — прошептала Дафна.

— Как приятно это слышать. — Глаза Вайолет заблестели от слез. — Других слов мне от тебя не надо.

Дафна накрутила прядь каштановых волос на палец и помолчала, ожидая, чтобы на смену сентиментальному настроению снова пришло шутливое.

— Да, я пойду по твоим стопам, — сказала она вскоре, — и не остановлюсь до тех пор, пока у меня не будет ровно восемь детей…

* * *

А в это самое время Саймон Артур Генри Фицрэнольф Бас-сет, новоиспеченный герцог Гастингс, о ком только что мельком упомянули мать и дочь Бриджертон, сидел в старейшем лондонском консервативном клубе «Уайте». Его собеседником был не кто иной, как Энтони, самый старший из братьев Дафны. Молодые люди были весьма похожи друг на друга — оба худощавые, высокие, атлетического сложения, с густыми темными волосами. Только у Энтони глаза шоколадного оттенка, как у его сестры, а глаза Саймона поражали холодной голубизной, что придавало взгляду суровую пронзительность.

Именно это завоевало ему репутацию человека, с которым нельзя не считаться. От его пристального взгляда иным мужчинам становилось не по себе, а женщины… те просто трепетали.

Но к Энтони это не относилось: молодые люди достаточно долго знали друг друга, и его нисколько не смущали глаза приятеля.

— Не забывай, что я видел тебя в разных ситуациях, — бывало, говорил он со смехом Саймону, — даже с головой, опущенной в ночной горшок.

На что Саймон обычно отвечал:

— Да, если мне не изменяет память, именно ты держал меня над этим ароматным сосудом.

— А чем ты мне ответил на мое благодеяние? — продолжал игру Энтони. — Подложил в постель дюжину угрей…

Саймон по-прежнему считал Энтони ближайшим другом и первым делом встретился с ним после своего возвращения в Англию из-за границы.

— Чертовски рад, что ты вернулся, Клайвдон! — в который раз повторил Энтони, сидя за столом в одной из комнат клуба. — Ох, ты, наверное, хочешь, чтобы я теперь называл тебя Гастингсом?

— Нет! — с непонятной для Энтони горячностью отвечал тот. — Пускай Гастингсом навсегда останется мой отец. — Он помолчал и добавил:

— Я приму титул, если нужно, но не стану носить это имя.

— Если нужно? — с удивлением повторил Энтони. — Да кто не мечтает о том, чтобы стать герцогом? Странно такое слышать, если ты говоришь серьезно.

Саймон нервно провел рукой по темным волосам и не сразу заговорил. Да, он знал, что должен — таковы давние традиции — сохранить родовое имя, родовые владения и тем самым подтвердить и упрочить место семьи в истории Англии, но ведь кем он был до недавнего времени? Сын, отвергнутый отцом чуть ли не с рождения, да и в юные годы не удовлетворявший того своими взглядами и поведением. Отец кое-как мирился с его существованием, но не любил и, как и прежде, не желал видеть. Их отношения вполне соответствовали выражению «нашла коса на камень».

— Все это чертово ярмо не для меня, — пробормотал он наконец.

— Придется к нему привыкнуть, — утешил его Энтони. — И к новому имени тоже.

Саймон вздохнул. Он понимал, что приятель прав, что его собственные слова о нежелании принимать титул, о тяжести «ярма» могут быть восприняты другими как кокетливое кривлянье.

— Ладно, — продолжал Энтони, — не будем больше об этом. Хорошо, что ты снова здесь и прибыл, надо сказать, вовремя, чтобы быть рядом со мной в период моих трудных и нудных хлопот.

— Каких таких хлопот, Тони?

— Когда мне придется в следующий раз сопровождать одну из сестер на очередной бал.

Саймон откинулся на спинку кресла, не без интереса посмотрел на собеседника.

— Интригующее заявление. Лично я далек от всего этого.

— Что ж, придется привыкать к новой жизни, дружище. Но не бойся, я человек добрый и помогу тебе войти в нее.

Саймон не мог не рассмеяться:

— Если я не ослышался, человек, пытавшийся окунуть мою голову в ночной горшок, говорит о доброте?

— О, тогда мы были упоительно молоды, Саймон. Теперь все по-другому.

— Теперь ты образец благопристойности и хранитель своей и чужой чести?

— Безусловно, мой друг. И ты мне поможешь ее хранить.

Энтони на минуту задумался.

— Полагаю, — произнес он потом, — ты намерен занять какое-то место в обществе?

— Твое предположение ошибочно, Тони.

— Но ты говорил, что собираешься на вечер к леди Данбери.

— Только потому, что люблю эту прямолинейную старуху. Она всегда говорит то, что думает.

— Всегда этого не делает никто, — заметил Энтони.

— Ты прав. Но она чаще других говорит искренне. Кроме того, она хорошо относилась ко мне, когда я был ребенком. Я несколько раз проводил у нее в доме школьные каникулы. Дружил с ее племянником.