Джулия Куинн - Герцог и я

Не сводя с нее глаз, он поднес ее руку к губам и поцеловал.

— Я сделаю все, — повторил он, — чтобы вы многое поняли и многое полюбили.

Ей стало трудно дышать. Отчего в комнате так жарко?..

— Я… я, право, не знаю, о чем вы говорите, — пробормотала она.

Саймон сжал ее в объятиях.

— Ты узнаешь…

В Лондоне вроде бы наступило полное затишье с той поры, как новоиспеченный герцог и его супруга отбыли в свое поместье. Ваш автор может сообщить вам всего-навсего не слишком занимательное известие о том, что мистер Найджел Бербрук пригласил на танец мисс Пенелопу Фезерингтон и что та, несмотря на бдительный контроль со стороны матери, не сумела отобразить на своем лице достаточного наплыва нежных чувств по отношению к поклоннику.

Но, в сущности, кого это особенно интересует? Так что ваш автор вынужден на время умолкнуть.

«Светская хроника леди Уислдаун», 28 мая 1813 года

Ей казалось, она снова находится в саду у леди Троубридж, с той лишь разницей, что сейчас можно было никого не опасаться — ни разъяренных братьев, ни случайных свидетелей, ни светской молвы. Сейчас в саду… то есть в довольно невзрачной комнате были только они — законные супруги, которые могли вести себя, как им заблагорассудится, и делать, что хотят…

Но что?.. Этого она еще не знала. Однако ей было обещано, что она узнает.

Губы Саймона коснулись ее губ, они были ласковыми, но требовательными. Их прикосновение вызывало у нее неведомые дотоле ощущения, неясные побуждения и желания.

— Говорил я тебе, — услышала она его прерывистый шепот, — как нравятся мне уголки твоего рта?

— Н-нет, — ответила она, не зная, следует ли вообще отвечать на подобные признания.

Его язык прикоснулся к этим уголкам, ей стало щекотно, она не удержалась от смеха.

— Не надо!

— Надо, — ответил он и продолжал:

— А говорил я тебе, как мне нравится твоя улыбка?

Ей хотелось опять что-то ответить, но она решила не делать этого и просто улыбнулась.

— Она занимает у тебя половину лица. — По-видимому, он продолжал говорить об улыбке.

— Но ведь это ужасно, если так! — воскликнула она. — Как у паяца!

— Это прекрасно, — заверил он ее.

— Ничего подобного! Вы имеете слабое представление о канонах женской красоты, Саймон.

— К черту все каноны!

— Ох, Саймон, — вздохнула она. — Вы настоящий дикарь. Чудесный, своеобразный дикарь.

— Я — дикарь?

Его губы сделались настойчивее. Ей с превеликим трудом удалось промычать утвердительный ответ.

— Слово, которым ты меня назвала, — сказал он с наигранным негодованием, — почти такое же плохое, как импотент.

Она сделалась серьезной.

— Я не хотела вас обидеть. Простите, ради Бога. Он благородно отмел ее извинения:

— Ты тут ни при чем. Это твоя достойная матушка поселила у тебя в голове подобные подозрения. Я готов убить ее за это!

Дафна рассмеялась:

— Бедная мама.

Саймон так прижал ее к себе, что она изогнулась и ощутила, как он прикоснулся к ее животу и лону, вызвав какие-то непонятные ощущения.

— Полагаю, мне остается лишь одно, — услышала она шепот губ, прижатых к ее уху, — доказать на деле мои возможности.

Он осторожно поднял ее и положил на постель. Дафна почувствовала, что дыхание уходит прочь из ее груди. Она не видела ничего, кроме его настойчивых светлых глаз. Весь остальной мир перестал существовать, его не было. Не было стен, потолка — ничего.

Быть может, он все же был, этот мир, но его сейчас целиком заслоняла фигура склонившегося над ней Саймона, его глаза…

Он наклонился еще ниже. На сей раз поцелуй не был легким или нежным, но требовательным, властным. Он не просто касался губ, а пожирал их. Его язык проник к ней в рот и вел себя как хозяин.

Потом Саймон опустился на постель рядом с ней, продолжая прижимать ее к себе, и на этот раз она явно ощущала возбуждение внизу его живота.

— Сегодня, — хрипло прошептал он, — ты станешь моей.

Только моей.

Ее дыхание участилось, оно казалось ей громким, как удары набата, его звуки заполняли всю комнату. Саймон был так близко — весь, все его тело. Это было то, о чем она мечтала, что пыталась представить себе с той минуты, когда тем утром в Риджентс-парке он сказал, что женится на ней. Но никогда она не думала, не могла подумать, что это так волнующе, так захватывающе… Прекрасно. Она не чувствовала сейчас тяжести его большого мускулистого тела, из-под которого не могла бы уже вырваться, даже если бы захотела.

Как ни странно, ей нравилось чувство собственного бессилия. Он мог сейчас делать с ней все, что ни пожелает, и она была готова разрешить ему это.

Его тело содрогнулось, с губ сорвалось имя «Д-даф…», она с некоторым удовлетворением осознала вдруг, что тоже имеет над ним власть: он так неудержимо желает ее, что почти не в состоянии говорить, с трудом выговаривает ее короткое имя.

И, обретя эту уверенность, она внезапно ощутила, что ее тело само знает, что нужно делать, как себя вести. Ее бедра раскрылись навстречу ему, и когда его руки коснулись юбок, начали поднимать их, она непроизвольно обвила ногами его тело, что есть силы прижав к нему свое жаркое лоно.

— О Господи, Дафна, — выдохнул он, слегка приподнимаясь на локтях, — я не могу больше… не могу выдержать.

— И не надо, — ответила она, не вполне понимая, о чем они говорят.

— Мы слишком торопимся. — В его глазах мелькнула привычная ирония. — Но в таком случае нам следует подумать о нашей одежде.

— Одежде? А что с ней?

— Она нам мешает. Надо как можно скорее избавиться от нее.

С этими словами он встал с постели и поднял с нее Дафну, которая вначале едва не захлебнулась от возмущения: ей показалось, он решил подшутить над ней в такой неподходящий момент.

У нее ослабели ноги, она чуть не потеряла равновесия, но он не позволил ей этого сделать. Его руки стали ласкать ее обнаженные ягодицы, и он проговорил с сомнением в голосе:

— Не знаю, как лучше поступить — снять твое платье через голову или спустить вниз, к ногам?

Он с такой естественностью задал вопрос, что она чуть было не стала отвечать, но вовремя спохватилась.

Сначала ее обидела непозволительная шутливость в такие минуты, но тут же она оправдала его тем, что он делает это намеренно — чтобы снять излишнее напряжение, и главным образом с нее.

Заданный самому себе вопрос он быстро разрешил в пользу второго варианта, и вскоре одежда лежала у ее ног. Теперь она была обнажена, если не считать короткой и тонкой шелковой сорочки, сквозь которую просвечивало тело и темнели затвердевшие соски.

Сквозь шелк он гладил ее груди, и эта двойная ласка — упругого шелка и его рук — кружила ей голову, жарким туманом застилала глаза.

— Как давно я мечтал об этом, — сказал он.

— Что же вам мешало? — нашла она силы ответить.

— Не что, а кто. Мой лучший друг Энтони. Твой цербер, твой неусыпный страж.

Еще усилие, и она даже смогла улыбнуться.

— Какой вы гадкий, — сказала она. — Зачем вы так долго мучили бедного цербера?

Однако она почти не слышала своих слов — все ее существо изнывало от желания.

Почему он продолжает говорить? Скорее бы… скорее!

— Я думал о вас каждую ночь, — слышала она его шепот. — О ваших губах, улыбке, о вашем теле. И в своих мечтах я был очень гадкий… Очень испорченный…

Легкий стон сорвался с ее губ. Саймон опустил с ее плеч сорочку, которая тоже упала к ногам.

— Но сегодня… — говорил он, — сегодня мои ночные видения становятся явью. Они уже стали явью…

Он не мог продолжать, потому что обхватил губами ее упругий сосок. Она тоже ничего не говорила, ей не хватало воздуха.

Совершенно обнаженная, она была у него в руках, и он ласково и осторожно положил ее снова на постель.

Теперь его движения стали совсем иными — быстрыми, лихорадочными, — когда он начал срывать одежду с себя, при этом не сводя глаз с распростертой на постели Дафны. Ее кожа в колеблющемся свете свечей отливала цветом спелого персика, прическа, над которой недавно трудился парикмахер, потеряла изысканность и волосы свободно падали на лицо, придавая ему естественность дикой природы.

Саймон, с поразительной легкостью еще несколько мгновений назад справлявшийся с ее одеждой, не мог так же легко разобраться со своими пуговицами и застежками. Дафна, внимательно наблюдавшая за ним, принялась натягивать на себя одеяло.

— Не надо, — сказал он, не узнавая своего голоса. — Я буду твоим одеялом.

Сорвав с себя остатки одежды, уже не слыша ее ответа (а возможно, его и не было), он накрыл ее своим телом.

— Ш-ш, — произнес он, подавляя ее удивленно-взволнованный вскрик. — Тише. Обещаю тебе, все будет хорошо. Доверься мне.

— Я верю, — дрожащим голосом ответила она. — Но только…

— Что «только»?

Его руки гладили ее грудь, бедра.

— Мне стыдно, что я такая неумелая… невежественная, — робко сказала она и почувствовала, как в его горле забулькал смех. — Опять смеетесь?

— Перестань, — пробормотал он, — умоляю, прекрати, если не хочешь все испортить.

— Что я должна прекратить? — обиженно спросила она. — И что во всем этом смешного, черт возьми?

— О Боже, Дафф! — простонал он. — Я смеюсь от радости. От радости, что ты такая… необразованная. — Он нашел ее губы и после долгого поцелуя проговорил:

— Горжусь тем, что я первый, кто удостоился счастья прикоснуться к твоему телу.

Ее глаза расширились.

— Это правда? — спросила она. — Насчет счастья?.. Вы… ты (она впервые назвала его так) не шутишь?

— Чистая правда, — ответил он таким тоном, что она сразу поверила. — В эту минуту я готов убить любого, кто помешал бы нам. Будь это даже твой любимый брат Энтони!

К его удивлению, она рассмеялась.

— О, Саймон! Как чудесно, что вы… ты такой страшный ревнивец! Спасибо.

— Благодарность я надеюсь заслужить позднее.

Внезапно в ее глазах мелькнул лукавый, заманчивый огонек.

— Возможно, — прошептала она, — я тоже заслужу твою благодарность.

Он ощутил, как ее ноги дрогнули, бедра слегка раздвинулись.

— Я уже благодарю тебя… уже… — проговорил он.

Его чрезмерно возбужденный орган любви жег ей живот; Саймон с великим трудом сдерживал желание сразу проникнуть в нее и завершить то, о чем мечтал, ибо помнил, напоминал самому себе: эта первая ночь целиком ее — Дафны — и для нее, а не для него. И она не должна, ни в коем случае не должна испугаться чего-то, испытать неприятные эмоции. Его обязанность — оградить ее от этого. Только радость, только удовольствие, блаженство должны сопутствовать ей в этом первом путешествии в мир сексуальной жизни.

Он знал, чувствовал: она уже хочет его, изнемогает — пусть не в такой степени, как он, — от желания. Дыхание ее участилось, глаза заволокло дымкой вожделения.

Но он решил, что этого мало. Она должна изнывать, сгорать от страсти — тогда ей легче будет принять его, легче перейти рубеж девственности. Он снова начал целовать ее. Не только губы — грудь, плечи, живот… Она стонала и извивалась под его телом, в глазах появились искорки безумия, и лишь тогда он опустил руку и притронулся к ее лону.

Это вызвало обоюдный стон, он убедился, что оно — влажное и жаркое — по-настоящему готово к его вторжению.

Когда он убрал оттуда свою руку, это вызвало у нее протестующий звук.

— Сейчас тебе станет немного б-больно, — проговорил он хрипло, — но я об-бещаю…

— Боже, сделай уже это! — простонала она, мотая головой из стороны в сторону на подушке. И он послушался.

Он вошел в нее одним сильным движением и сразу ощутил, как поддалась девственная плева, однако не услышал крика боли.

— Все хорошо? — выдохнул он.

Она кивнула, продолжая прерывисто дышать.

— Только странное какое-то ощущение, — проговорила она потом.

— Не больно?

Она покачала головой, улыбка тронула губы.

— Все совсем неплохо, — прошептала она. — Только раньше… когда рукой… было еще лучше.

Даже в тусклом свете свечей он увидел, что краска залила ей щеки.

— Ты хочешь так? — тоже шепотом спросил он, наполовину освобождая ее от своего присутствия в ней. — Так лучше?

— О нет! — почти крикнула она.

— Тогда так?

Он снова целиком вошел в нее. Она застонала.

— Да… Нет… Так… И еще… Если можно…

Он начал двигаться в ней, медленно и осторожно. Каждое движение вызывало ее легкий стон, эти звуки сводили его с ума, заставляли действовать энергичнее.

Стоны перешли в крики, дыхание стало еще более прерывистым, и он понял, что она близка к кульминации. Его движения стали быстрее, он сжал зубы, стараясь сдерживаться, чтобы не прийти раньше, чем она, к завершению.

Она со стоном назвала его по имени, еще раз вскрикнула, затем тело ее ослабло под ним, руки вцепились ему в плечи, бедра еще некоторое время двигались с удивлявшей его силой. Наконец она стихла, тело ее почти выпрямилось.