Элоиза Джеймс - Герцогиня-дурнушка

Мать похлопала ее по руке.

– Не огорчайся, дорогая.

Но она не стала отрицать, что ее дочь стала ужасно злобной и ворчливой. Проклятие!

– А покупка изысканных перьев в Лондоне не сделает меня другой, – пробурчала Тео, возвращаясь к теме нарядов.

– Ты и так красавица, – сказала мать, в очередной раз демонстрируя свою полную неспособность замечать очевидное. – Ты самая прекрасная, потому что не походишь на всех остальных.

Тео тихонько вздохнула:

– Все эти перья и оборки, которыми ты хотела приукрасить мою персону, только унизили бы мое достоинство. Если я буду стараться выглядеть красивой, то не добьюсь успеха – просто буду выглядеть глупой и тщеславной.

Миссис Саксби снова отставила свою чашку.

– Теодора, я растила и воспитывала тебя вовсе не такой малодушной и трусливой. Поверь, ты не первая женщина, получившая удар по своему самолюбию. И далеко не последняя. Конечно, тебе тяжело, но это тебя не оправдывает. Довольно упиваться жалостью к себе и сетовать на судьбу. Избегая светского общества, ты только даешь пищу постоянным досужим пересудам и домыслам. И что еще важнее, зациклившись на неудачной стороне своего замужества, ты стала ужасно несимпатичной.

– Я вовсе не зациклилась на своем замужестве! Кроме того… Мама, а что ты считаешь удачной стороной моего брака?

Миссис Саксби пристально взглянула на дочь.

– Теодора, у меня создалось впечатление, что тебе очень нравится, как все в этом поместье слушаются каждого твоего слова. Не говоря уже о том, сколько усилий ты вкладываешь в ткацкое производство и фабрику керамики.

На это нечего было возразить.

– Ты никогда не получила бы подобной возможности, если бы вышла замуж за лорда Джеффри Тревельяна, – продолжала мать. – Между прочим, я видела его несколько недель назад в опере. Давали «Все они таковы» Моцарта на итальянском.

– Да уж… – Тео усмехнулась. – Пожалуй, ты права. Мне бы не хотелось, чтобы меня вынуждали проводить долгие часы в опере.

– И все же ты не желаешь быть счастливой. Ты упорно считаешь себя пострадавшей стороной, хотя на самом деле ты преодолела неблагоприятные обстоятельства. Ты выставила своего мужа за дверь, и он, очевидно, чувствуя за собой вину, сразу же тебе подчинился.

– Он и так хотел уехать, – возразила Тео. – Ведь Джеймс женился только для того, чтобы спасти честь своего отца. Но он не хотел оставаться женатым. По крайней мере на мне.

Мать пожала плечами и взялась за чайник.

– Налить тебе еще чашечку, дорогая?

– Нет, спасибо. Я только что выпила вторую, не так ли? – сказала Тео с кривой улыбкой, чувствуя, как досада и разочарование тугим узлом свернулись у нее в груди.

– Жизнь на самом деле гораздо сложнее, чем тебе кажется, дорогая. Я, например, совершенно не согласна с твоим толкованием побуждений Джеймса. Но в данный момент обсуждать это неуместно. В конце концов, бедняга, может быть, уже умер.

Тео вздрогнула.

– Разумеется, он не умер! Он не возвращается, потому что разозлился. Но я не говорила, что он должен навсегда уехать из Англии. Я только сказала, что не хочу его больше видеть.

– По моему мнению, в Англии Джеймс был сильнее всего привязан к тебе. Когда ты отвергла его, он, похоже, порвал все связи c этой страной, чтобы защитить свое сердце. А теперь, когда его отец умер… Теперь уже не осталось ничего, что могло бы привлечь Джеймса назад в Англию. Что же касается покойного герцога… Да, он безответственно растратил свои деньги и твое наследство. Но он без раздумий открыл нам свой дом, когда твой отец умер. Ашбрук был очень несчастен после исчезновения Джеймса, и ты несешь за это ответственность, Тео. Герцог очень любил своего сына.

– Ты говоришь так, будто Джеймс погиб! – воскликнула Тео, сама удивляясь своей горячности. – Джеймс не умер!

– Будем надеяться, что нет. – Мать грациозно поднялась со стула. – Мне нужно закончить разборку белья с миссис Уидли. Я присоединюсь к тебе за обедом, дорогая.

«Поистине сценический уход», – подумала Тео, глядя вслед матери.

А Джеймс не погиб. Она непременно почувствовала бы, если бы это случилось.

Но Тео не спросила себя, почему так в этом уверена. Внезапно вспомнив, что обещала послать новую партию эскизов на фабрику, она вскочила на ноги и тоже вышла из комнаты.

На борту «Мака II»

Несколько недель спустя после появления на свет Джека Ястреба (и безвременной кончины Джеймса Рейберна, графа Айлея, подтвержденной человеком, хорошо осведомленным, то есть им самим) «Летучий мак» и его тень «Мак II» причалили к небольшому острову на западе Индии, где Джеймс, ныне известный как Джек, уступил любовным заигрываниям пухлой веселой вдовушки по имени Прая.

Она научила его кое-чему, хотя после ночи с ней он чувствовал себя отвратительно. Но его брак закончился – закончился практически, если не формально. Так разве мог он соблюдать целомудрие до конца своих дней? Конечно, нет.

Неверный… неверный… Джек не любил это слово, но оно назойливо вертелось у него в голове с месяц или два, пока он не ухитрился затолкать его в самый дальний угол своего сознания и накрепко запереть там. Ведь это его жена разорвала их брак. А раз так, то он волен поступать, как ему вздумается. И это не было изменой. Да, не было!

Он действовал именно так, как действовал бы любой взрослый мужчина, если бы его брак распался. Через требуемые семь лет жена сможет объявить его умершим, а он по-прежнему будет жить своей собственной жизнью. Сердце его в очередной раз тоскливо сжалось при воспоминании об отце.

Кроме того, Джек научился еще многому от одной парижской мадемуазель, а в следующем году – от девушки по имени Анела, которая жила на маленьком острове в Тихом океане и считала, что поклоняться восходящему солнцу необходимо в горизонтальном положении. И Джек показал себя весьма искусным мастером в поклонении этому божеству.

Что же до Гриффина, то он был по-настоящему счастлив лишь тогда, когда обнимал по девице каждой рукой, а все его карманы были набиты «французскими подарочками». Поскольку же ни один из них не был жадным – как в постели, так и вне ее, – один только вид «Летучего мака» и «Мака II», заходящих в бухту, довольно скоро стал поводом для ликования в некоторых отдаленных частях света.

Для Джека же каждый день теперь был заполнен работой, требующей немалого физического напряжения. Лазание по снастям, рукопашные схватки, плавание между двумя «Маками», – и поклонение солнцу вместе с Анелой. Кожа Джека потемнела, а грудь стала шире. Теперь его не узнала бы и родная мать. Он даже вырос на несколько дюймов. И конечно же, обрел мощные мускулы мужчины, властвующего над волнами.

Но его голубые глаза и высокие скулы по-прежнему выдавали в нем аристократа. Хотя маленький алый мак под правым глазом означал совсем другое…

Однажды утром, когда миссис Саксби и ее дочь только закончили завтракать, они в очередной раз заговорили о Джеймсе.

– Когда-нибудь ты примешь его обратно, – сказала мать.

– Ни за что, – ответила Тео. – Я уже даже не думаю о нем.

– Значит, ты твердо решила никогда не иметь ребенка? – сказала миссис Саксби. Это было ее типичное замечание перед уходом, приберегаемое напоследок. Но на сей раз она задержалась у двери, прижавшись головой к косяку. – Ох, дорогая, у меня так разболелась голова…

Тео вскочила на ноги и подошла к матери.

– Хочешь, я скажу, чтобы приготовили травяной настой? Позволь мне проводить тебя в спальню. Несколько часов в темноте с холодным компрессом на голове – и ты почувствуешь себя намного лучше.

Но миссис Саксби выпрямилась и заявила:

– Я, конечно же, смогу сама подняться по лестнице, дорогая. Подремлю немного и буду в полном порядке. – Коснувшись ладонью щеки дочери, она добавила: – Ты, дорогая, моя самая большая радость в жизни. И я хочу того же и для тебя – ребенка от мужа, которого ты любишь. Хотя ты можешь отрицать это…

Тео обвила мать руками.

– Знаешь, мама, я решила заказать себе в Лондоне новый гардероб, чтобы не стыдно было нанести визит новобрачному мистеру Пинклер-Рейберну… и несравненной Кларибел.

Мать весело рассмеялась:

– Ужасно хочу увидеть твои новые платья! Я люблю тебя, дорогая! – С этими словами она повернулась и удалилась в свои апартаменты отдохнуть.

Миссис Имоджен Саксби так и не пробудилась от этого сна. Во время похорон матери и приема визитов с соболезнованиями Тео была словно в густом тумане. Много недель прошло, прежде чем она приняла горькую правду: матери больше не было.

Однако жизнь не прекращается только из-за того, что кто-то из близких умер. Тео было неудобно плакать на встречах с управляющим поместья. И было неудобно плакать в церкви, а также во многих других местах. Пустота в ее сердце была всепоглощающей, но она все же продолжала заниматься делами, понимая, что судьба многих людей зависела от нее. Она не могла подвести их – и не подведет.

Наконец год траура подошел к концу. В течение этого года Тео часто размышляла о разговорах, которые они вели с матерью о ее браке. И постепенно она смирилась с мыслью, что им с Джеймсом необходимо как-то разрешить эту ситуацию. Уже прошло четыре года с тех пор, как он уехал, но от него по-прежнему не было никаких вестей. Или хотя бы о нем. И Тео решила разыскать его. В конце концов, это было последнее желание ее матери. Мать хотела, чтобы она вернулась в светское общество и чтобы вернулась также и к Джеймсу.

Без дальнейших проволочек Тео отдала распоряжение своим поверенным нанять столько сыщиков с Боу-стрит, сколько потребуется, и разослать их по всему свету искать сведения о ее муже. Успешное состояние дел в поместье означало, что вопрос о стоимости этих поисков – а они могли занять год и даже больше – не имел никакого значения.

А затем она постаралась выбросить Джеймса из своих мыслей. Пока что она не хотела иметь с ним ничего общего.

За прошедшие годы Тео, руководствуясь своим вкусом, превратила «Керамику Ашбрука» в процветающее предприятие, выпускавшее превосходную керамику для немногих избранных, разделявших ее интерес к керамическим изделиям древних греков. Кроме того, она наладила в «Рейбернских ткачах» производство французских и итальянских тканей по образцам предшествующих столетий.

Теперь и ткацкая фабрика, и фабрика керамики работали без перебоев, и им уже не требовалось ежедневное вмешательство Тео. В данный момент они больше всего нуждались в высокопоставленном покровителе, чей вкус и разборчивость считались бы неоспоримыми в свете. Такой человек мог повысить интерес к товарам фабрик Ашбрука. Это была во всех отношениях блестящая идея, однако…

К сожалению, Тео все еще находилась в добровольном изгнании и не общалась с теми людьми, на которых ей необходимо было произвести впечатление. Но она давно уже научилась доверять себе и своему вкусу (хотя и не потрудилась применить свои требования к своим собственным нарядам). И она считала, что стиль – это, в сущности, гармоничное сочетание частей, а вовсе не физическая красота, хотя зачастую стиль ошибочно принимали за красоту.

В конце концов, Тео решила, что будет не так уж трудно превратить себя в воображаемого идеального клиента. Она даже извлекла на свет свои «законы моды», аккуратно написанные круглым девичьим почерком годы назад и подробно описывавшие всевозможные ситуации с воодушевлением, вызвавшим у нее сейчас улыбку. Перечитывая их, она осталась довольна – ни один из «законов» не заставил ее поморщиться от смущения.

«Что ж, значит, решено, – подумала Тео. – Я стану собственным покровителем».

Немного поразмыслив, она решила, что съездит в Париж на несколько месяцев, а уж затем покорит Лондон. Газеты были полны радостных сообщений о том, что договор, подписанный в Фонтенбло (как и отречение Наполеона), означал, что Франция снова рада видеть у себя англичан. Французы, как ни одна другая нация, понимали: в то время как красота дана от рождения, искусство – искусство одеваться – доступно всем, кто хочет этому научиться.

В мае 1814 года графиня Айлей (Джеймсу только еще предстояло принять титул герцога) закрыла свое поместье и перебралась в великолепный особняк на берегу Сены, напротив дворца Тюильри. Тео намеревалась заняться искусством элегантности с тем же энтузиазмом, с которым в свое время отдавалась керамике и ткачеству. И она не сомневалась в успехе.

Примерно через месяц после ее появления в парижском обществе графиня Айлей уже считалась интересной англичанкой. А спустя несколько месяцев она стала почетной француженкой. Никто не отзывался о ней, используя такие банальные слова, как «гадкая» или даже «прекрасная». Она была «обаятельной» и прежде всего «элегантной».

Было широко известно, что сама герцогиня Ангулемская, племянница короля Людовика XVIII, советовалась с леди Айлей по таким каверзным вопросам, как выбор веера и других аксессуаров; ведь женская шляпка, перчатки, туфельки и ридикюль являлись наиважнейшими атрибутами истинно элегантной внешности.