Элоиза Джеймс - Герцогиня-дурнушка

Женщина, появившаяся на верхней площадке лестницы, взирала на всех с легкой улыбкой, свидетельствовавшей об абсолютной уверенности в себе; и она походила на богиню, спустившуюся на землю с заездом в Париж. Тео излучала то неописуемое очарование, которому просто невозможно научиться – в чем Кларибел, к своему горькому сожалению, убедилась на собственном опыте после многочисленных бесплодных попыток.

Ткань платья леди Айлей стоила наверняка не меньше квартального содержания Кларибел. Это была перламутрово-розовая шелковая тафта, расшитая серебряными нитями. Едва прикрывая груди, платье это спускалось до пола переливчатыми каскадами несказанной красоты.

Розовый шелк выгодно оттенял цвет ее волос – жженый янтарь с вкраплениями бренди и лютиков. Ах, если бы только она распустила их… И, может быть, даже завила бы очаровательными локонами! Кларибел решила непременно сообщить Тео в личной беседе о новейших щипцах для завивки. У нее у самой были восхитительные спиральные кудряшки.

Но даже и без этого в облике графини ощущалось нечто величественное, даже гипнотическое. И самой впечатляющей в ее костюме была накидка, сверкавшая в свете люстр, поблескивавшая и переливавшаяся, как если бы была сшита из меха.

– Проклятие… – снова пробормотал Сесил себе под нос.

Кларибел посмотрела на мужа и увидела, к своему удивлению, знакомый блеск в его глазах – блеск, обычно предназначавшийся только ей одной.

– Не вижу никаких причин сквернословить, – с обидой в голосе заметила она и направилась приветствовать гостью. – Вы выглядите великолепно, леди Айлей, – искренне сказала Кларибел несколько секунд спустя. – Ваше платье просто восхитительно! Не хотите ли отдать накидку Джефферзу? Боюсь, при всей ее красоте вам будет в ней слишком жарко.

– О нет! – возразил Сесил; он склонился над обтянутой перчаткой рукой графини, прежде чем та успела ответить. – Я совершенно уверен, что Тео собирается оставаться в этой накидке хотя бы часть вечера.

– Что ж, если вы совершенно уверены, что не перегреетесь… – нерешительно промолвила Кларибел, разглядывая накидку.

Накидка же, прикрывавшая плечи леди Айлей, спадала до самого пола и выглядела, как ни удивительно, необычайно легкой. Подкладкой ей служил блестящий розовый шелк, а верх…

– Из чего она сделана? – не удержавшись, спросила Кларибел и, протянув руку, пощупала ткань.

– Кажется, я догадываюсь, – вмешался Сесил, расплывшись в улыбке.

– О, в самом деле? – Тео улыбнулась ему в ответ. – Ох, неужели я всегда настолько предсказуема?

Сесил же громко расхохотался, потом сказал:

– Лебяжий пух. Превосходный лебяжий пух. И все мужчины и женщины, собравшиеся в этом зале, приняли к сведению ваш лебединый триумф.

– Я не смогла устоять, – призналась Тео. – Вам очень повезло с мужем, – обратилась она к Кларибел. – Редкий мужчина знаком с этими чудесными сказками.

– Я знаю, конечно, я знаю, – поспешно ответила Кларибел. Что-то в леди Айлей ее немного пугало и приводило в замешательство. Она была так элегантна… А эта ее строгая прическа, которая должна была бы по справедливости выглядеть просто ужасно, выглядела очень… соблазнительно (хотя Кларибел не нравилось это слово). К тому же она теперь поняла, что платье графини было скандально тонким. Неудивительно, что она не боялась перегреться. Когда же леди Айлей повернулась, чтобы поздороваться с лордом Скарборо, Кларибел отчетливо увидела очертания ее ноги.

Она подавила вздох. Да, конечно, она без памяти любила своих троих детишек, но вынашивание их пагубно сказалось на ее фигуре. По сравнению с Тео она казалась набитой подушкой.

– Графиня выглядит изумительно, не правда ли? – заметил ее супруг.

– Мне кажется, она несколько скудно одета, – сказала Кларибел. Вопреки желанию в голосе ее прозвучала обида.

Сесил поднес к губам руку жены.

– Дорогая, не могла же ты всерьез вообразить, что я нахожу Тео столь же привлекательной, как ты?

– У нее безупречная фигура, – с легкой завистью заметила Кларибел. – Просто идеальная.

– Мужчину это не волнует, мой нежный лютик, – отозвался Сесил.

Кларибел закатила глаза, а ее муж тихо добавил:

– Она ужасно холодная. Я обожаю ее, но не завидую мужчине, за которого она выйдет замуж. Только взгляни на нее…

Супруги повернулись и увидели графиню в окружении мужчин, тесно сбившихся в кучу, как мелкие монеты в церковной кружке.

– Они восхищены, заинтригованы, даже очарованы, – сказал Сесил. – Но я много раз наблюдал ту же самую реакцию в Париже. По-моему, именно поэтому вокруг нее не возникло и тени скандала в последние шесть лет. Ни один мужчина по-настоящему не захотел уложить ее в постель.

– Сесил, что ты такое говоришь?!

Он бросил на жену озорной взгляд.

– Вот ты – совсем другое дело. Увы, моя фигура тоже уже не та, что прежде.

– Как будто меня это волнует, – пробурчала Кларибел.

– Тогда почему же ты думаешь, что я не наслаждаюсь каждым изгибом твоего тела? – сказал Сесил, и выражение его глаз подтверждало искренность слов. – Более того, Кларибел, мне нравится, что ты с удовольствием делишь со мной постель. Ты моя…

– Мистер Пинклер-Рейберн! – воскликнула Кларибел. – Вы забываетесь! – Однако щеки ее пылали, и она с нежностью добавила: – Нам с тобой повезло, Сесил. Но хватит этих глупостей! Что там сказала леди Айлей насчет чудесных сказок?

– Все те, кто называл ее гадкой герцогиней, откажутся теперь от своих слов, – ответил ей муж. – Графиня превратилась в лебедя. И она посадила насмешников в лужу, превратив все в шутку.

– Я совсем ничего не помню об этом, – пробормотала Кларибел, наморщив нос. – Моя мама сказала, что все это ужасно грубо и недостойно. Она не позволяла нам читать газеты целую неделю.

Сесил наклонился и поцеловал жену в нос.

– Я знаю, дорогая. Вот почему ты – моя сладкая тарталетка, а Тео – великолепный, но твердый сухарь.

– Я не тарталетка, – сказала Кларибел, но не смогла сдержать улыбку.

Гости на балу у Пинклер-Рейбернов больше всего напоминали Тео воробьев, расположившихся на изгороди, слетевшихся туда с дерева большой стаей, отчаянно галдящей. Но стоило одной птице взлететь, как все остальные, истерично чирикая, устремлялись за ней, и вся стая почти одновременно опускалась на другую изгородь, примерно ярдов на десять левее. Или правее.

«Ключом к управлению вечером, – решила Тео, – должен быть воробей, который определяет поведение стаи». И поэтому когда бальный зал невыносимо переполнился, она прошла на террасу, уводя за собой многочисленную группу джентльменов, которых неудержимо влекло к ней. Когда же к ним присоединился мистер Ван Вехтен в своем пурпурном бархатном фраке в оранжевую полоску, она заговорила с ним столь пренебрежительно, что он ретировался так же быстро, как и пришел. То же самое произошло и с мистером Хойтом, о котором ходили слухи, что он владел огромным состоянием в золоте, но имел склонность демонстрировать свои сокровища в виде вульгарных блестящих пуговиц.

Глядя на компанию графини, то и дело разражавшуюся смехом, когда она отпускала остроумные замечания, многие другие из бального зала тоже перемещались на террасу. В результате, почувствовав себя несколько некомфортно, Тео решила – больше из озорства – прогуляться по саду. Что касается ее спутника, то тут не могло быть никаких сомнений. Она взяла под руку лорда Джеффри Тревельяна.

Тео знала, что он женился еще в тот ее первый сезон (хотя ясно, что не на Кларибел) и что его жена умерла несколько лет спустя. Теперь, когда он стал старше, от уголков его глаз разбегались морщинки, а лицо слегка осунулось. Но все остальное осталось прежним – темные чуть раскосые глаза и легкая порочная улыбка, таившаяся в уголках губ. И при одном лишь взгляде на него сердце все еще замирало у нее в груди.

К тому времени, когда они с Джеффри возвратились на террасу, слегка подвыпившие гости уже разбрелись по темным тропинкам сада, воображая, будто они в Воксхолле.

Тео же, вернувшись в бальный зал, теперь почти опустевший, позволила Джеффри закружить ее в вальсе. Когда этот вальс закончился и зазвучал другой, ее окружили другие желающие потанцевать с ней. Казалось, все жаждали танцевать с лебедем, но не хотели танцевать кадриль.

Нет, они хотели слышать этот низкий, чуть хрипловатый смех в ответ на свои шутки и ощущать эти стройные проворные ноги в волнующей близости от своих.

– Есть что-то непонятное в ее облике, – сказал Сесилу полковник Маклахлан. – Хотя она вовсе не моего обычного типа, должен заметить. Мне нравятся маленькие и полные. Кроме того, она высмеяла меня, и я точно знаю: она не захотела бы лечь в постель даже с самим принцем-регентом!

Однако полковник продолжал следить за Тео, сейчас кружившейся в объятиях мужчины, годившегося ей в отцы. И однако же все прекрасно видели: когда она улыбалась ему, он расправлял плечи и продолжал вальсировать все с той же удалью.

– Тео напоминает Диану-охотницу, – сказал Сесил; его изрядно забавляла вспышка популярности, которой пользовалась его кузина по браку. – Прекрасная и вместе с тем беспощадная, всегда готовая выхватить лук и стрелы или превратить мужчину в визжащую свинью. Чувственная, но с оттенком невинности в облике.

– Боже милостивый, вы изъясняетесь как поэт, – заметил пораженный Маклахлан. – Не допускайте, чтобы ваша жена услышала, как вы подобным образом отзываетесь о графине.

Сесил лишь рассмеялся в ответ. Он не беспокоился насчет Кларибел. Они с женой отлично понимали друг друга, и их интимное общение было счастливейшими моментами их жизни. А связь подобного рода означала: жена была твердо уверена, что муж не станет ей изменять. Кроме того, Сесил придерживался мнения, что жить с Тео было бы в высшей степени некомфортно.

Ее «законы» и «правила» были прелестны, если их читать. Но та же склонность все каталогизировать и раскладывать по полочкам – склонность, прослеживавшаяся на протяжении всей ее жизни, – иногда ужасно раздражала. Она скорее декларировала, чем советовала. Была слишком жестокой в своих оценках, слишком неумолимой, слишком остроумной. И еще слишком беспокойной и слишком суматошной. Как и подобает лебедю, разумеется.

Хотя Тео получила огромное удовольствие от своего головокружительного появления в свете и от того повышенного внимания, которое высшее общество уделяло каждому ее высказыванию относительно стиля, но постоянные упоминания о лебедях (но никогда об утятах) страшно ей надоели.

К осени 1815 года все газеты взяли за обыкновение запрашивать что-нибудь из ее новых «законов». «Ля Белль Ассамблй», например, никогда не забывала включить в номер подробное описание каждого ее костюма (с ее, Тео, объяснениями).

«Как будет замечательно, если Джеймс по возвращении узнает, что его жена стала теперь в свете величиной, с которой нельзя не считаться», – думала Тео.

Так что теперь ее сопровождали два призрака. Один – ее матери – стоял у одного ее плеча, а другой – Джеймса – у другого. Конечно, она не окружала романтическим ореолом свое замужество, но все же часто размышляла и спрашивала себя: «Где крылась ошибка, чья была вина?» Но уместно ли говорить о виновности в браке?

В конце концов Тео пришла к заключению, что это отец Джеймса толкнул его на поступок, противоречивший морали. Но все же Джеймс по-своему любил ее. В этом она была твердо уверена.

Предел, который назначили они с Сесилом, неотвратимо приближался, и Тео поняла: ей следовало примириться с мыслью, что за оставшееся время какие-либо известия о Джеймсе могли появиться только чудом.

Сразу по наступлении 1816 года она пригласила Сесила на встречу с семейным поверенным мистером Бойторном. Поверенный долго, со всеми подробностями, распространялся по поводу петиции в Палату лордов о «признании скончавшимся за отсутствием». И он обстоятельно обосновал невозможность дальнейшего существования Тео без четкого определения ее положения – то ли жены с долгом и обязанностями, то ли вдовы со свободой выбора.

– Мы должны отслужить заупокойную мессу по моему мужу, – сказала Тео, когда поверенный умолк, чтобы передохнуть. – После того, разумеется, как мы объявим его умершим. Было бы глупо, мне кажется, носить траур в течение целого года, но я обязательно буду соблюдать траур хотя бы какое-то время. Джеймс был очень молод, когда покинул Англию, но еще многие его помнят.

– Когда я был мальчиком, многие дразнили меня Пинком, – вмешался Сесил. – Но Джеймс никогда не присоединялся к ним.

Поверенный прочистил горло и вновь заговорил:

– Заупокойная служба в соборе Святого Павла подойдет лучше всего. Действительно, будет весьма уместно отслужить заупокойную мессу, после того как лорд Айлей будет официально признан умершим. Мемориальную доску тоже нужно заказать, чтобы увековечить память этого отважного молодого человека. Я убежден, что «Персиваль» затонул почти сразу же.