Евгений Чириков - Гимназистка

И оборвал: эоловой арфой прозвучал слабый зовущий голосок:

– Геня!

– Здесь!

Легкая белая тень скользнула во мраке и поплыла мне навстречу.

– Зоя!

– Я…

– Голубка!..

– Милый, милый… Как я соскучилась!..

– Слезы?.. Я хочу выпить твои слезы…

– Боюсь, увидят… Не надо!.. Вон идут… Пойдем.

Подхватила меня под-руку, и мы почти побежали, не зная зачем и куда. В темноте мы плохо видели друг друга, и всякий раз, когда попадали в ореол света от электрических фонарей, торопились переглянуться. Она наскоро оделась, не успела сделать настоящей прически, вообще выглядела «простенькой», но от этого она была еще интереснее: в этой внешней простоте, в небрежно накинутом на голову белом газовом шарфе, была бездна загадочности и тайны, интимной близости и сердечной теплоты отношений. Опять молнией пронеслась мимо темная стройная и загадочная женщина, оставляя за собой шелест шелка и запах ландыша, а за нею тот же постукивающий цросточкой мужчина. Мы переглянулись и весело расхохотались.

– Как нахально этот франт посмотрел на меня, – сказала Зоя и стала оправлять готовые рассыпаться волосы: – Погоди… все шпильки растеряла… Должно-быть, этот господин принял меня за… за горничную или… вообще…

И опять громко и весело расхохоталась.

– Ты тоже франтом!.. Я могу тебя скомпрометировать… Смотри: городской сад еще не заперт. Хочешь?.. – спросила Зоя и сжала мою руку.

– Пойдем, пойдем…

Темно-синяя мгла ночи. Таинственная аллея из неведомых растений. Под ногами – влажный морской песок, придающий нашим шагам странную звучность. Одуряющие ароматы цветов, таинственные шорохи в зелени. Жутко, безлюдно. Дрожат нервы, как тронутые струны, и стучит сердце. Ах, как стучит сердце, словно чувствует, что сейчас оборвется наше напряженное жуткое ожидание.

– Никого… Пусто… Ах, как я по тебе соскучилась!

Рванулись друг к другу и замерли в долгом молчаливом объятии.

– Ты меня простила? Да?

– Не говори… Не вспоминай!.. Не надо сейчас об этом.

– Ты… Святая… Я хочу молиться на тебя…

– Тише! Идут.

– Нет, это море вздыхает…

– Будет… Идем…

Вдали свет, синеватые огни одиноких электрических фонарей. Там – дом, в котором даже здесь, в этом волшебном царстве, люди играют в карты всю ночь напролет. Большая площадь и несколько окружающих клуб аллей освещены редкими фонарями. Черная ночь и освещенные электрическим светом деревья и кусты создают фантастическую картину. Положительно сказочный сад волшебницы Альцины, где горел в огне любовных страстей Неистовый Роланд… Кипарисы, мирты, белые акации, пирамидальные тополи, олеандры, освещенные электрическим огнем, на фоне черного бархата небес кажутся кружевными, ажурными, неземными… Сказка! Заколдованное царство. Замок Черномора, где томится Людмила… А Людмила со мной, и зовут ее Зоей. А Руслан превратился в Геннадия…

– Боже, как невероятно всё это!..

– Что, милый?

– Да вот то, что это – настоящий, а не сказочный сад, что ты – со мной, что ты моя невеста и скоро… будешь… моей женой… Что вот эта рука, которую я целую, будет моей… Верю и боюсь, что всё это – только сказка.

– Наяву… Ой, Генек, как хорошо! Хочется заплакать от счастья…

– А давно ли между нами была каменная стена… Помнишь, как мы…

– Пас!

– Бубны!

– Червы!

Ах вы, несчастные! На что вы тратите жизнь? Она так прекрасна, так драгоценна и так быстро уходит от нас, а вы…

– Пойдем, Зоя… «Бубны» и «червы» мешают мне любить тебя… Идем к морю!

Когда, выходя из сада, шли темной таинственной аллеей, украли у сада еще один долгий, туманящий сознание поцелуй и, растерянные, опьяневшие, вышли на набережную. Остановились и, прижавшись друг к другу, застыли в молчаливом созерцании. Смотрели в темно-синюю бездну морских хлябей, в бархатное небо с огромными звездами, на далекий красный огонек невидимого парохода. Не хотелось говорить: казалось, что звук голоса оскорбит то тайное и великое, что молчит в природе и в нас…

– У-у-ух! – вздохнуло море и, взметнувшись высоким столбом в высоту, обдало нас холодной соленой пылью.

Чьи-то шаги гулко стучали в темноте.

– Надо домой… – шепнула Зоя и, вздрагивая всем телом, вздыхала, но не шла.

– Зоя! Ты?

– А, папа!.. Ты еще не спишь?.. Вот, позволь тебя познакомить…

– Это твой жених, если я не ошибаюсь?.. Очень рад, очень!.. – сердито забасил тучный господин с одышкой и вяло подержал мою руку.

– Где вы пропадали? Я уже целый час хожу по набережной…

– Почему же ты не лег? Ведь ты хотел спать!

– Разгулялся. Надо большую привычку, чтобы спать под это безобразие…

– Какое, папочка?..

– А вот под этот шум и грохот моря… Я уже закрывался с головой и всё-таки слышно. Пора домой.

– А мы с Зоей Сергеевной думали дождаться восхода солнца…

– В другой раз, молодой человек. Солнце восходит каждый день.

Море взметнуло волну и всех нас облило дождем и пылью. Зоя отпрыгнула и звонко расхохоталась, а папочка стал ворчать и ругать море:

– Безобразие! Весь мокрый… Экая гадость!..

– И меня облило… У-у, всё платье мокрое!.. Придется домой…

– Тут не поправишься, а только ревматизм свой разбередишь!..

Кончилась сказка… Словно проснулся и жалею, что меня разбудили и не дали досмотреть волшебного сна…

– Ну, прощайте, Зоя Сергеевна!..

– Да папа знает, что мы – на «ты»!.. Приходи завтра пораньше к нам.

– Милости прошу, – сказал басом папочка, и я остался один у подъезда «Гранд-Отеля». Постоял, послушал, как смолкли шаги Зои, перешел на набережную и долго смотрел на свет в окнах второго этажа. Которое окно Зои? Не узнаешь… Как узнать? Да очень просто: одно из светящихся окон второго этажа должно скоро погаснуть, одно или два. Жду. Ну, вот, так и есть: одно потухло… С молитвенным благоговением посмотрел на потухшее окно и пошел в свой номер. Очень долго не мог заснуть: всё чудился сказочный сон наяву, сад волшебницы Альцины, ажурные кипарисы и акации, милые глаза и горячие губы. Лежал, прислушивался к вздохам моря и сам вздыхал… А когда начал забываться, рядом в номере заплакал грудной ребенок и заскрипела покачиваемая колясочка, а сонный голос, вероятно няни или кормилицы, стал монотонно-надоедливо вытягивать:

– О-ооо-ой, баю, баю деточку мою…

Всё это очень глухо, словно под землей, но спать мешало; приносило мысли о том времени, когда и у нас с Зоей будет ребенок, миленький, похожий на Зою или на меня ребенок, и вот так же мы будем его баюкать: «О-ооо, бай-бай деточку мою»… Фу, какая чепуха в голову лезет! Душно и жарко. Некуда девать руки… А в окне, на занавеси, уже дрожат золотисто-розовые отблески зачинающегося утра…

Встал с постели, отдернул занавес и распахнул окно. Тишина изумительная. Только море не спит и еще яростнее кидается на каменную ограду, шумно охая и вздыхая…

Не спим мы с морем… И оба возимся и беспокойно вздыхаем… А небеса румянятся, и где-то уже просыпаются птицы. Сильно пахнет морем и апельсинными корками.

– Какое счастье жить на свете!.. Зоя! Ты спишь крепко и сладко, а я не могу уснуть от радости, что дышу одним воздухом с тобой…

Ах, эти черные ночи с огнями на небесах и с фосфорическими сияниями в морских пучинах, с шёпотом волны и с горячими дыханиями ласкового ветерка! Чьи-то глаза сверкают во мраке и с чьих-то ароматных губ льется на щеку теплота, и греховные мысли всё кто-то нашептывает на ухо…

– Уйди!.. Ты – нехороший…

– Ах, Зоя… Почему ты такая холодная и спокойная.

– Если ты будешь такой, я…

– Я, Зоя, теряю голову… Ты святая, а я… меня туманит страсть…

– Но я тебя целую…

– Прости… Не буду.

– Ах, ты… зверюшка!.. А помнишь, что ты мне говорил?

– Что?

– Пока ты мне брат, а я тебе сестра…

– Да, да…

И долго мы сидели молча и смотрели в синюю темноту морских хлябей. Звездное сияние играло на лице Зои; устремленный неподвижный взор ее широко раскрытых глаз был холоден и далек от меня, и мне чудилось, что я люблю русалку, которая иногда ночью выплывает ко мне на берег и дразнит меня своей холодной, бесстрастной красотою.

– О чем ты думаешь, Зоя?

– Не знаю… Море навевает на меня какую-то грусть о чем-то далеком и невозможном… Мы, люди, такие маленькие-маленькие… как букашки…

– Уйдем отсюда!

– Почему?

– Я не люблю, когда ты грустишь: тогда мне кажется, что ты мало любишь меня.

– Нет, я хочу смотреть на море и думать… Не правда ли, как это странно: мы с тобой умрем, а море всё так же, как сейчас, будет шуметь – шуметь и всё так же светиться синими огнями. Грустно, что нельзя жить и любить вечно!..

Я слушал эту тихую элегию нежно и кротко любящей женской души и сердился: я ревновал Зою к морю. Это оно, море, мешает ей отвечать на мои страстные ласки, на мои затуманенные взгляды и вздохи.

– Я хочу смотреть на тебя и…

– Погоди! Оставь! Мне не хочется сейчас ласкаться. Хорошее и страшное море! Можно до утра сидеть и смотреть и думать, думать, думать…

– Ты – русалка… В тебе холодная кровь…

Зоя обиделась.

– Ты думаешь? Тогда люби ту, черную, которая… И клянись ей, как и мне, что будешь любить ее вечно, как вечно шумит это море…

– Ты обещала никогда не напоминать мне…

– Это не я: море. И сам ты напоминаешь…

– Я?.. Странно!

– Ты… начинаешь видеть во мне… только женщину.

– Неправда. А, впрочем, разве это так обидно?

– Да, обидно. Я не хочу быть для тебя тем, чем была та, черная…

– Я любил ее не такой, какой она потом оказалась.

– А кто знает: может быть, и теперь ты любишь не такую, какая я есть…

– Что с тобой? Я не узнаю тебя.

– Так, прости… Не придавай значения… Я сама не знаю, что говорю.

Что нашептало ей это безбрежное, вечно шумящее море в сумраке ночи? Что она подслушала в его беспокойном движении и звенящем камешками, гальками и ракушками ритмичном плеске набегающих и убегающих волн? Законы непреложной вечности, в силу которых любовь, как и сама жизнь, имеет начало и конец?.. Философия для младшего возраста!

Молча мы возвращались домой, словно оба в чем-то разочаровались, но таили друг от друга. А когда я проводил ее до подъезда номеров, она подала мне руку и сказала:

– Нет. Всё попрежнему… Я люблю и прощаю тебя…

И скрылась за дверями. Я в недоумении постоял у подъезда и тихо побрел прочь с опущенной головою. «Так вот что нашептало тебе море!» думал я и злобно посматривал на черную коварную зыбь за стенами набережной. Какая-то обида, как змея, шевелилась в моей душе, и мне хотелось сделать Зое больно, отмстить за что-то. За что? Не знаю… Мало любит, мало дорожит моей любовью, сомневается в моей и своей верности.

– Какая это любовь! Очень уж осторожная, пугливая, вялая… Любить, так любить, без сомнений и колебаний, без оглядки… Всё или ничего! – рассуждал я вполголоса, размахивая тростью. – Завтра я спрошу тебя: всё или ничего? Я – не нищий. Мне не нужно подаяния. Да, папашенька, вы таки успели привить своей дочке мещанскую осторожность…. Да, мещанскую!.. Кто-то играет ироническую песенку Мефистофеля: «Мой совет – до обрученья не целуй его». Да, опасно, г. Мефистофель. А в сущности и вы, г. Мефистофель, порядочный мещанин: тоже советуете сперва сочетаться законным браком, а потом уж… И папенька разделяет ваше мнение… Да и моя Зоя тоже, кажется, довольно рассудительна на этот счет…

– Фу, какой я пошляк! Зою, мою чистую, святую невесту, я оскорбляю, не зная сам, за что… Подлость! Мерзость! Гадость! Вы, Геннадий Николаевич, забываете, что это не Калерия…

Ах, зачем с моих губ сорвалось это имя! Теперь я не могу выгнать его из памяти, и рядом с моей чистой белой девушкой неотступно стоит Калерия. Стоит и иронически спрашивает:

– Разве не лучше любить недолго, но сильно, без оглядок, как умею я?

– Уйди, Калерия, я не хочу о тебе думать.

– Чья любовь красивее: Маргариты или Кармен?

– Уйди, Калерия, я не хочу о тебе вспоминать.

– Не хочешь – и будешь! Помнишь грозу в старом бору?

– Ну, так что же… Только красиво…

– И эту красоту ты понял только через меня.

– Неправда! Ложь!.. Оставь меня, ради Бога!

– Разве ты в Него веришь?

– Верю… Хочу верить…

– Хорошо молиться, но хорошо и грешить. Со мной хорошо грешить, а с Зоей молиться. Неужели ты такой богомольный?

Я присел на скамье набережной и под звучные всплески набегающей волны мысленно разговаривал с Калерией, а когда поднимал голову и смотрел в темную сверкающую даль моря, то чьи-то черные глаза смотрели на меня из мрака ночи и чей-то голос задыхающимся шёпотом спрашивал:

– Хочешь, я расскажу тебе сказку?..

– Нет, нет…

Я испуганно встал со скамьи и пошел к дому. Гулко раздавались мои шаги во мраке ночи, и мне казалось, что кто-то еще идет следом за мной, торопится догнать меня. Я оглянулся, но никого не было. Дошел до дому и остановился. Не хочется домой, в маленькую одинокую клетку. И не хочется спать. Словно кто-то властный толкает на улицу и заставляет ходить и искать что-то. Снова пошел бродить. Вернулся к «Гранд-Отелю», посмотрел в темные окна второго этажа.