Барбара Эвинг - Гипнотизер

Бледное лицо леди Розамунд Эллис вспыхнуло, и ее глаза засияли, словно драгоценности.

Сэр Фрэнсис Виллоуби быстро поднялся на ноги. Он говорил с жаром:

— Ничего из того, что может сказать этот молодой человек, не должно быть принято на веру. Мы только что стали свидетелями того, как мисс Престон использовала свои возможности, чтобы подчинить себе волю этого юноши.

— Тогда говорить буду я, — послышался голос от двери.

Гвенлиам подошла и заняла место рядом с братом.

— Власть этой женщины могла распространиться и на нее! — сердито выкрикнул сэр Фрэнсис.

— Но тогда все присутствующие здесь присяжные, коронер и вы, сэр, тоже находитесь под ее чарами, ведь вы находились даже ближе к ней, чем я.

Сэр Фрэнсис остался на месте и выразительно взглянул на коронера, но мистер Танкс, словно помимо своей воли, взглянул на девушку и медленно вымолвил:

— Вы клянетесь говорить только правду и ничего, кроме правды, и да поможет в этом вам Бог?

— Да, клянусь, — ответила Гвенлиам. — Она наша мать.

Итак, правда наконец стала известна широкой публике, и причина, почему лорд Морган Эллис явился в дом мисс Престон, как и причина ее упорного молчания, теперь были вполне понятны. И инспектор Риверс, который всегда искал картину горя, видел ее перед собой.

Когда вся скандальная правда вылилась наружу и собравшиеся в зале узнали о том, что мисс Престон никогда не была законной женой лорда Моргана Эллиса, мистер Танкс приостановил дознание, отложив его до утра, в надежде, что время успокоит накалившиеся страсти, а повторный вызов некоторых свидетелей прояснит новую картину. В свете, конечно, вздохнули с облегчением, когда узнали, что лорд Морган не был двоеженцем, леди Розамунд Эллис (пусть и отдаленная, но все же кузина королевы) действительно была вдовой, а не падшей женщиной. Мисс Престон, много лет назад являвшаяся актрисой, осталась на той же ступеньке общественной лестницы, с которой тщетно пыталась подняться. Лорд «посеял» дикие семена, как и многие другие молодые люди до него: это вполне вписывалось в образ столичного аристократа. Он не оказался настолько глуп, чтобы жениться: свадьба аристократа и актрисы (самый возмутительный из возможных союзов) вызвала бы недовольство двора, особенно в свете недавних событий, связанных с именем принца Уэльского, а позже короля Георга IV, опорочившего свое имя историей с миссис Фицгерберт. Тем не менее дому герцогу Ланнефида был нанесен непоправимый урон: титул не мог перейти к незаконнорожденному сыну актрисы! Герцогу стало немного лучше, он все еще был в больнице, но, узнай он последние новости, смерть, без сомнения, тут же настигла бы его. Его кузен с большим интересом следил за происходящим и изучал генеалогическое древо рода, потому что Морган, очевидно, уже перестал числиться в наследниках.

Однако какие бы показания теперь ни дали старые и новые свидетели по делу, для мисс Престон это уже не имело никакого значения.

Ее бесславное падение было окончательным, а репутацию уже не спасти. Оказалось, что в ее занятии усматривали нечто непристойное: она не могла рассчитывать ни на понимание, ни на снисхождение. И дело было вовсе даже не в том, что она была матерью незаконнорожденных детей. Ее погубили показания мисс Люсинды Чудл. Слов этой мисс, конечно, никто не цитировал, тем не менее они многозначительно пересказывались во всех газетах. В редакторской статье «Таймс» говорилось: «Это самое возмутительное представление, которое только доводилось лицезреть за многие годы». Корделия сознавала, что причиной ее падения было не убийство лорда Моргана Эллиса и даже не факт незаконного отцовства ее детей.

Ее погубили «возможные трудности первой брачной ночи».

Показания свидетелей перепечатали все газеты, а уже через час о них трубили уличные продавцы газет. Эту новость в тот же вечер обсуждали во всех домах на Мэйфере, и еще до наступления темноты были выпущены грошовые газетные листовки. Ничего подобного город не помнил. В статьях процесс получил название «Судебное разбирательство века». На улице вовсю распевали:

Она увлекла его

Блеском очей,

Суля ему радость

Горячих ночей,

Хотя и актрисой

Красотка была,

Поверить не мог он

В любовный дурман,

Поутру рассеялись ложь и обман.

Но судебное разбирательство века, которое было лишь дознанием коронера, еще не завершилось. Потому что, несмотря на заголовки и разговоры об аристократии, незаконнорожденных детях, гипнозе и других неподобающих занятиях мисс Престон (о которых можно было упоминать только шепотом), никто до сих пор не выяснил, что же случилось с лордом Морганом Эллисом. Хотя теперь вырисовывалась темная картина, в центре которой была все та же мисс Престон: как утверждала молва, она была способна на все, вплоть до убийства, ведь он бросил ее, отнял у нее детей. Интерес публики был доведен до точки кипения. Какие открытия сулит завтрашнее утро? У дома на Бедфорд-плейс в Блумсбери собрались толпы людей, которые надеялись хоть краешком глаза взглянуть на возмутительницу спокойствия. Сюда же переместились торговцы пивом и пирожками, потому что торговля шла здесь особенно оживленно, и даже все усиливающийся дождь и слякоть не останавливали любопытных.

В самом доме на Бедфорд-плейс Рилли Спунс позаботилась о том, чтобы Морган и Гвенлиам («дикие семена» лорда Моргана Эллиса) чувствовали себя в уюте и в тепле: она высушила их одежду, накормила горячим супом и обработала им раны. И Корделия Престон наконец смогла насладиться обществом своих детей. Двоих оставшихся детей. Месье Роланд видел, что, несмотря на боль, она испытывает облегчение и радость. Он не мог без волнения смотреть на нее (и он подумал о словах лорда Байрона, которые знал наизусть, — о муках и власти любви). Месье Роланд заметил, что Морган ни на шаг не отходит от матери. Куда бы она ни ступила, он повсюду следовал за ней и все время говорил своим ломающимся странным голосом: о том, как перевернулся экипаж, как он любит рисовать, о том, что им непременно следует уехать в страну, полную солнца, где люди поют и едят мед. В Америку. Но Морган выглядел больным, он был словно в лихорадке, и сердце месье Роланда невольно сжималось. Он боялся признаться себе в своих опасениях. А Гвенлиам так была похожа на его любимую Хестер! Она смотрела на Корделию, как будто не веря своему счастью, хотя ее взор и был затуманен грустью. Она осторожно вдыхала воздух, как будто боялась опьянеть от переполнявших ее чувств и от близости матери. Рилли Спунс (при поддержке Регины и миссис Спунс) пыталась создать комфорт для всех. Регина предложила им почитать что-нибудь для успокоения нервов. Разочаровавшись в газетах, она обратилась к Библии и нашла очень интересные отрывки, особенно в Ветхом Завете: «Он взял меч и разрубил ее тело на двенадцать частей, разослав их в разные концы земли». Она читала старательно и с видимым удовольствием, пока не сообразила, что такого рода чтение, возможно, не совсем уместно в данных обстоятельствах. И она решила вернуться к чтению псалмов. Миссис Спунс, слушая рассказ о тихих омутах, возбужденно улыбалась и напевала что-то себе под нос.

Корделия Престон наконец сказала детям, что дознание еще не завершено, поэтому она должна уделить внимание одному важному делу. Она поспешно покинула дом (ее лицо было закрыто вуалью), пробираясь через толпу. Вместе с месье Роландом она села в закрытый экипаж, по которому барабанил дождь, и отправилась на встречу с инспектором Риверсом. Они назначили ее подальше от толпы людей, подальше от дома, окруженного торговцами пирожками и имбирным пивом, — в пустых комнатах в Кеннингтоне, где любимая тетушка Корделии и возлюбленная месье Роланда, мисс Хестер Престон, много лет назад впервые услышала о гипнотизме.

Инспектор Риверс, хотя и проявляя терпение (его отношение к мисс Престон несколько изменилось — он не мог не признать этого), настоял на том, чтобы она рассказала о событиях той ночи. И она поведала им то, что было известно только Рилли Спунс (ведь именно Рилли, страшно волнуясь, ждала ее в доме на Бедфорд-плейс, пока Корделия не явилась глубоко за полночь). Корделия наконец рассказала о том, что на самом деле произошло в тот вечер, когда лорд Морган Эллис пришел в ее дом, а зимняя луна светила над площадью Блумсбери.

Когда лорд Морган Эллис в тот вечер увидел Корделию у незашторенных окон, он не мог вымолвить ни слова. Минуту они стояли, не нарушая тишины. Перед ними пронеслись картины прошлого: разрушенный каменный замок среди полевых цветов у обманчивого беспокойного моря. Все это чудесным образом перенеслось в комнаты в Блумсбери, но те дни ушли навсегда, оставив лишь память о потере.

А затем, когда с его уст сорвался сдавленный крик, будто что-то сломалось, и когда он все же нашел в себе силы говорить, его первыми словами были: «Моя любовь». Эти слова были сказаны не по велению холодного ума, а по велению сердца.

Но он словно и не произнес этого признания, или, возможно, она его не услышала. Она лишь смотрела на затянутого в корсет стареющего мужчину, который стоял в ее комнате. Его лицо, как она заметила еще на венчании Манон, утратило свежесть молодости: теперь оно было испещрено морщинами, а на щеках разливался красный румянец.

— Морган хочет рисовать, — проговорила она.

Он услышал ее низкий приятный голос, который очаровал его много лет назад, и замер в замешательстве. Потом ответил ей, сделав огромное усилие над собой:

— Морган однажды станет герцогом Ланнефидом, а не простым художником. Об этом даже не может быть и речи.

— Взгляни, Эллис, — сказала Корделия.

Он повернул голову. На стене теплой приятной комнаты, согретой огнем камина и насыщенной запахом хвои, висела загадочная картина. Она была без рамки. Эта картина живо разбудила его память. Вода в заливе отступила далеко-далеко, обнажив старую деревянную посудину с торчащей железной мачтой. На песке лежали ракушки самой причудливой формы, а скалы тяжело нависали над землей (те самые скрытые скалы, которые таили в себе столько опасностей для зазевавшихся моряков). Скалы были увиты засохшими водорослями, подобно змеям, спускавшимся до самого песчаного дна. На заднем плане, почти невидимая, стояла девочка, склонившись над маленьким мальчиком, который держал в руках рыбу. На переднем плане виднелась фигура еще одной девочки, которая что-то изучала, вглядываясь в песок. Возможно, ее внимание привлекла ракушка. Ветер подхватил ее юбки, которые разлетелись в стороны, и разметал светлые волосы. Было совершенно ясно, кто эта девочка: это была Манон. Свет на картине освещал линию горизонта. Разорванные в клочья тучи закрывали заходящее солнце. Картина была великолепной, но в ней чувствовалась какая-то загадка — что-то такое, что невозможно выразить словами.

— Но он не был там… много лет, — замирающим голосом проговорил лорд Эллис.

— Я знаю.

Лорд Морган Эллис не сводил с нее взгляда. Он был потрясен.

— Но как он может помнить все так ясно?

Когда Корделия не ответила, он снова произнес слова, которые ничего уже не могли изменить: «Моя любовь».

Мисс Корделия Престон рассмеялась. Но этот смех не звучал весело и беззаботно. В нем были горечь и боль, и он услышал что-то еще, возможно, она хотела выразить свое презрение.

— Не стоит произносить это слово в моем присутствии.

— Корди.

Она невольно поморщилась, когда он назвал ее этим именем

— Корди, послушай. Мой отец…

Он не мог справиться с волнением, но потом взял себя в руки.

— Я дам тебе дом. Я дам тебе деньги. Ты не должна жить в Блумсбери. Когда-то Блумсбери было хорошим местом, но не сейчас.

Корделия не могла поверить тому, что слышит. Она была потрясена его словами, но ее голос прозвучал все так же низко и сдержанно.

— Ты будешь говорить мне, где не надо жить?! Я родом из Блумсбери и вернулась сюда после моего краха. Я заново устроила свою жизнь и теперь живу в прекрасном доме, у меня есть собственное дело, и мы с Рилли сами зарабатываем себе на жизнь. Мы почти богаты, нас уважают. А все, что ты можешь мне сказать спустя десять лет после предательства, после чудовищной лжи, которой ты меня опутал, едва не лишив жизни, — только то, что я не должна жить в Блумсбери?

Она ощутила, что самообладание покидает ее, и остановилась. Потом заставила себя успокоиться и сказала: