- Я люблю тебя. Я нуждаюсь в тебе. Я хочу тебя.

Ничего не говоря, она сама раздевается дальше. Поспешно стягивает футболку и оставшееся бельё. И когда её голая спина прижимается к моей груди, она уже дышит так, словно мы поднимаемся в разряженном воздухе по горному склону.

- Чёрт! - откидывает она голову на моё плечо.

- Нет, всего лишь я, Алекс, - наконец прикасаюсь к тому, о чём бредил в своих снах - к её груди. И острые соски прожигают мои ладони как угольки, разжигают огонь в пальцах, которые их касаются, в паху, в груди. Жарким маревом плавится воздух вокруг, когда я их сжимаю, бережно поглаживаю, ласкаю, дразню и сдыхаю от этих ощущений. Она накрывает сверху мои руки своими. И её острые лопатки вонзаются в мою кожу так, словно из них вот-вот прорежутся крылья.

Я знаю наизусть каждую венку на её шее, каждый позвонок, каждую родинку и каждый волосок, что непременно окажется у меня во рту, стоит только припасть губами к её золотистой коже. Но в паху ломит так, что, если она не прекратит ёрзать, я взорвусь прямо в штаны. И я перехожу от всех этих реверансов к активному наступлению.

- Подожди, - останавливает она мою руку, что уже добралась до её мягких складочек.

- Прости, но я умру, если мы сейчас не сделаем это, - шепчу ей в ухо, уже просто не в силах терпеть.

- Вот поэтому и стой, - разворачивается она.

Заставляет меня сесть на диван. Роняет на спину, и я чудом умудряюсь упасть по диагонали и не получить ещё одно сотрясение, пока она стягивает брюки. И точно знаю, что она хочет меня так же неукротимо, как я её, когда она оказывается сверху.

- Считаешь, к чёрту эту прелюдию? - пересаживаю её так, что чувствую, как пульсирует наконечник моего копья в её горячих нежных складочках.

- К чёрту всё! - сплетаются наши пальцы. И она скользит по всем набухшим венам моей вздрагивающей от нетерпения боеголовки уже такая мокрая, что сил держаться просто нет.

Какие вступительные аккорды, когда в её взгляде - поволока одержимости. Когда с приоткрытых губ срывается стон. Когда я уже внутри. Когда снова она моя, до последнего вздоха, каждой клеточкой своего тела.

Стискиваю зубы. Как? Как я жил без неё? Без этого упоительного ритмичного единения, сладостной неистовой близости, этого страстного слияния и мучительного ожидания взрыва.

- О, мой бог! Алекс! - двигается она в таком яростном темпе, что только от вида её остреньких грудок, которые подрагивают в такт её движениям, я разряжаюсь так, что меня откидывает отдачей.

Да, моя девочка! Напрягаю я ягодицы, чтобы подарить ей эти последние толчки, от которых она уже не стонет, а бьётся в такой же агонии, как я, когда мир не расцветает яркими красками - его словно накрывает белой вспышкой ядерного взрыва. И я не уверен, жив ли ещё, пока, содрогаясь в конвульсиях, я обожествляю этот самый мощный, самый крышесносный в своей жизни оргазм.

- Ты жива? - подхватываю её падающую рядом ничком.

- Не уверена, - переворачивается она на спину и ловит ртом воздух, как выброшенная на берег рыба. - А ты?

- Да я только жить начинаю, - подтягиваю её к себе, укладываю на плечо. И её влажная спина под моей рукой - лучшее лекарство от всех моих недугов.

- Я так люблю тебя, - она прижимается губами к моей коже.

- Я за всю свою жизнь только тебя и любил. И люблю, - прижимаюсь к её лбу. - И никогда не устану любить.

- Почему ты без повязки?

- Что? - не сразу понимаю я, о чём она говорит.

- Где бинты, которыми обычно стягиваю грудь при переломе рёбер?

- Они надоели мне ещё в больнице. И я чесался от них. И вообще они не обязательны. Врач сказал, можно обойтись.

- Но не через неделю же, - поднимает она голову, как злой, но любопытный зверёк.

- Не важно, - поправляю её взлохмаченные волосы. - Я же не кисейная барышня месяцами в кровати валяться. И, знаешь что, у тебя такая неудобная кровать.

- Мне удобная, - подскакивает она, обидевшись за свою старую рухлядь. - А ты просто слон, поэтому она тебе маленькая. И я с тобой вместе спать не буду, пока ты не поправишься.

Зло плюхает в ведро брошенной тряпкой, подбирает свои вещи, снова помахивая у меня перед носом задницей.

Ну, ладно, коварная! Сегодня я и правда устал. Но куда ж ты денешься с подводной лодки.

- Потому что я болен или потому что тебе тесно? - интересуюсь словно бы между делом.

- Потому что не могу откатиться от тебя на другой край кровати, - цепляет она ведро и, повиливая бёдрами, гордо идёт к двери.

Да как скажешь, родная. Тянусь к включённому ноутбуку. Будет тебе такая кровать, что ты больше не найдёшь причин спать в другой комнате. Ни одной.

16. Виктория



Сижу у Алекса на коленях и кормлю его сырником. Или он меня кормит? Макает кусочки в сметану с «головой», чтобы она текла, а я пачкалась, и потом слизывает с моих губ. И я закрываю глаза, и морщусь от его колючей щетины, и забываю дышать, когда его мягкие губы накрывают мои, а кончик языка щекочет нежно-нежно и требовательно-требовательно.

Знаю, что если поддамся, то никуда уже из этой кухни не уйду. А у меня сегодня столько дел: надо записаться к врачу, отправить отцу деньги, съездить на встречу с Натальей Владимировной, созвониться с Лоркой. Это Алексу пока даже вставать не положено, хоть он меня и не слушается, а мне с ним рассиживаться некогда.

- Кто тебя избил? - веду пальцами по зажившей ранке на брови.

- Не важно. Не думай об этом, - прижимается он щекой к моей руке.

- Нет, важно. Это же Громилов, да? И это вы с Демьяновым начали эту войну, когда сломали Павлику ногу, - тяжело вздыхаю.

Я не осуждаю, нет. Я ничего не понимаю в этих их мужских играх, мне просто больно. Идут века, а ничего не меняется. Всё те же гладиаторские бои, всё те же кровавые законы, всё тот же мужской жестокий мир, в котором женщине уготована участь ждать и плакать.

- Это ещё не война, - гладит он меня по спине.

- Видимо, это должно меня успокоить? Особенно это твоё «ещё»?

- Это была частично месть, а частично - предупреждение, чтобы я не лез. И пока я не лезу, нам ничего не грозит.

А вот это уже мне совсем не нравится. И всей душой, конечно, хочу, чтобы он сидел на попе ровно и никуда не лез, потому что нужен мне, нужен нам, живым и здоровым. Но с другой стороны, сможет ли он быть счастлив, сможет ли себя уважать, если их с Ефремычем империю разорвут на куски и она канет в небытие.

- А если полезешь? - теперь я испачкала его сметаной, но убираю её пальцем. Он не даёт мне его облизать, засовывает себе в рот. А-а-а, чёртяка! У меня мурашки от того, как сладко он его посасывает.

- Вот тогда и начнётся война, - улыбается он, глядя, как меня колбасит. - И победит уже не сильнейший, а тот, кто выживет. Но если ты не прекратишь так постанывать, то уже никуда сейчас не пойдёшь.

- А я, может, и не хочу никуда идти, - пересаживаюсь я так, чтобы его горячая твёрдость, уже активно приветствующая меня в штанах, оказывается между моих ног. Но разговор с Алексом я не закончила. - Громилов стал новым Министром Спорта?

- Выборы ещё не прошли, - засовывает он руку под резинку моих шортиков и подвигает меня к себе так, что меня уже и просить не надо.

- Может, в коечку? - обхватываю я его за шею.

- А чем тебе здесь не нравится? - рывком снимает он через голову с меня футболку, и это его колдовство, которое он вытворяет с моей грудью, заставляет меня выгнуться и простонать: «Да».

И зачем только я это сказала?

С маленького кухонного стола на пол летит всё, сброшенное одним его точным движением. А я занимаю место двух чашек, тарелки и пустой банки из-под сметаны. Но мне плевать, когда обнажёнными ягодицами я прижимаюсь к холодной столешнице, а лицо Алекса оказывается между моих ног. И кончик его языка скользит снова так нежно-нежно и так требовательно-требовательно.

Чёрт, у него же рёбра, у него же почки. Чёрт, чёрт, чёрт! Моя голова свешивается куда-то вниз, но я не хочу, чтобы он останавливался.

- О боже, Алекс, возьми меня, - я почти рычу, но он и не думает меня слушаться. Поднимает рывком, как тряпичную куклу и впивается ртом в губы. И его пальцы даже нежнее его языка. О, да! Я так люблю их с самой первой нашей встречи: и того, что ласкает меня изнутри, а особенно другого, что возбуждает меня сверху. Потирает так сладко, что я сама ритмично подаюсь ему навстречу.

- Ты сказала я не умею целоваться, - отстраняется он.

- Заткнись, - откидываюсь, повинуясь его руке и отдаюсь его великолепным пальцам со всей страстью накрывшего меня экстаза. - О, мой бог!

- Как же мне нравится, когда ты меня так называешь, - дожидается он, пока стихнут спазмы, поднимает, прижимает к своей груди, ослабевшую, вялую, пребывающую в блаженстве. И смеётся, бесстыже облизывая только что побывавший внутри меня палец. - Ты потрясающая. И такая вкусняшка. Как же мне нравится делать тебе приятно. Надеюсь, ты научишь меня целоваться?

- Да, и прямо сейчас, - обхватываю его за шею, чтобы подтянуть к себе. Но он как могучий дуб: не ломается и не гнётся.

- Мне кажется, ты куда-то торопилась, - оглядывается он на часы.

- А как же ты? - смотрю на его вздыбившееся штаны, которые его словно и не беспокоят. Словно это не его член сейчас горит огнём и дрожит, желая разрядится.

- Хочу, чтобы ты знала: чего бы я ни желал, нестерпимо, мучительно, адски, я могу остановиться, умею себя контролировать и уж, конечно, смогу это выдержать, каким бы я ни казался тебе неуправляемым и горячим.

- Но зачем терпеть, когда я здесь? - заглядываю с синеву его глаз, спокойную, как море в штиль.

- Просто есть вещи, которые мы так и не обсудили, но которые не дают мне покоя. Зачем ты вела себя как малолетняя шлюшка, когда таскала меня по общественным туалетам и всяким многолюдным местам?

- Боялась тебе надоесть, - отпускаю его и спрыгиваю со стола, когда он отходит. Одеваюсь и убираю разбросанную по кухне посуду, вытираю разлитую сметану, лишь бы на него не смотреть.

- Просто если всё это тебе действительно надо, - разводит он руками, зажимая меня в угол у мойки. - Я не знаю. Я словно совсем тебя не знаю.

- Алекс, - обречённо прислоняюсь к стене. - Попробуй представить себя на моём месте. Ты - опытный мужик, которого уже ничем не удивишь. И ты мне, вчерашней девственнице, ставишь условие: пока тебе не станет скучно. Ты не представляешь, как я этого боялась: увидеть твоё пресное лицо. Но если ты думаешь, что я притворялась...

- Глупышка, - взяв за руку, он подтягивает меня к себе и обнимает двумя руками в захват так, что его длиннющие руки заходят ему за спину. - Какая же ты глупышка. Рвала себе душу на части. Отдавалась, как в последний раз. И всё только потому, что считала: я излишне пресыщен?

- Я тоже совсем тебя не знала. Но так сильно любила, что просто не могла иначе, - прижимаюсь к его груди. Кусаю губы, чтобы не заплакать. Нет, не сожалею, но как же тяжело мне было переступать через себя, как трудно давалось то, что ему, оказывается совсем было не нужно, что становится грустно. - Я бы умерла, если бы ты попросил умереть. Но, слава богу, ты попросил всего лишь буйного секса.

- И сделал тебя ненасытной нимфоманкой?

- Если бы, - мягко, но решительно отстраняюсь. - И не мечтай. Так, слегка разбудил мою чувственность.

- Слегка? - идёт он за мной по квартире, но я прячусь от него в ванной.

- Совсем чуть-чу-у-уть! - кричу ему через дверь.

- Так значит, нам ещё есть над чем работать? - удивляется он радостно.

- Непочатый край. Так что пахать тебе и пахать.

- Ну, значит, я всё правильно сделал, - немного обескураживает он меня этой фразой, но кричать через дверь надоело. - А ты, кстати, куда?

- Я в душ, вообще-то. Хочешь присоединиться? - даже открываю ему засов, но он словно озабочен чем-то другим, даже не заглядывает.

- А потом?

- В сберкассу. В магазин В аптеку, - перечисляю я, сомневаясь, стоит ли упомянуть «Идиллию».

- За презервативами? - слышу в его голосе иронию.

Как же хорошо, что он меня сейчас не видит. Ведь, наверное, надо уже признаться. Смотрю на свой едва выпирающий, но уже такой твёрдый живот. У меня чуть сердце не остановилось, когда он его гладил. Чёрт, надо признаться, пока он не понял сам. Но не через дверь кричать - точно.

- За твоими лекарствами.

- Кстати, возьми мою карточку. А потом?

- Подружке позвоню. Не нужна мне твоя карточка. И меня, наверно, долго не будет.

- Ясно, - отвечает он рассеянно и уходит.

Ясно? Словно он сказал «отлично». Словно узнал всё, что хотел. Словно рад, что меня долго не будет. И, стоя под тёплыми струями воды, я даже не знаю, что и думать. И уже не хочу никуда ехать. Слышу, как он говорит по телефону. Вот ведь гад, специально дождался, когда я включу воду: ничего не разобрать.