Показываю на оставшиеся на сиденье листы.

- Да хоть подотрись, - усмехается он. - Всё самое ценное я тебе передал устно. Разберёмся.

- Не буду загадывать, Сергей Иваныч. Пока ничего не ясно. Занимаюсь вот всякой ерундой.

- Да уж, всё бабами, - хлопает он меня по плечу, намекая на информацию, что он принёс на Полину. - Но с малого и надо начинать. И не пыли сильно. Пусть думают, что ты сдался. Решат, что припугнули, что кишка тонка. Расслабят булки. Что ещё? - прищуривается он. - По спортсмену я тебе тоже всё сказал. Не отказывайся, Александр Юрьевич, сейчас ни от чьей помощи.

- Да я вроде и не собирался, - пожимаю плечами. Это он про Калашникова, который тоже оказался не так прост, как кажется. - У спортсменов своя мафия, свои интересы. Но они вроде ничего конкретного пока и не предлагали.

- Да знаю я тебя. Опять вскипишь. Ты ж горячий, но гордый. Психанул, всех послал. Одиночка хренов.

- Иваныч, ну ты ж, как никто, должен понимать, что выбора у меня особо не было.

- Да понимаю, что войну развязывать не стал. Собой пожертвовал. Сам пошёл с Громом перетрещать. Ну и как? Договорились?

- Как видишь, - пожимаю плечами. - Никто из наших не пострадал. Здания стоят. Люди пристроены. Демьян и тот жив. Не знаю, правда, насколько.

- Да, самому только башку пробили, а так всё хорошо, - качает он сокрушённо седой головой. - Но тогда ты оказался прав. А сейчас не время морду воротить. Давай, что по Демьяну решишь, сразу звони. Мы тут без тебя не стали суету поднимать. Труханули слегонца, когда ты пропал, но виду не показывали.

- Типа, всё под контролем?

- А как иначе? Слабину, её ж, как грязные штаны, за версту чуют. Но всё это уже лирика. Жив, здоров, а там прорвёмся, - получаю ещё хлопок по плечу. А потом он уходит. В ночь. Брякает сигнализация его машины. Моргают стоп-огни.

А я иду в залитый огнями холл частной клиники, где меня никто не встречает. У меня в памяти чёткая инструкция, что сказать девушке-регистратору, где взять белый халат, куда повернуть и в каком коридоре ждать.

Чувствую себя, как в дешёвом детективе, но выполняю всё, как сказано.

- Алекс? - появляется со стороны лестницы молодая женщина, вся затянутая в больничную зелёную униформу, как в броню. Снимает с лица медицинскую маску, когда я киваю. - Я - Вера. Пойдёмте.

Она заставляет меня наглухо застегнуть халат с чужой фамилией на бейджике, надевает на нос очки, вешает на шею фонендоскоп, пытаясь выдать меня за доктора. И то ли эти комические меры предосторожности срабатывают, то ли никто и не собирался меня задерживать. Но ни один из двоих людей Грома и бровью не пошевелил, пропуская в дверь палаты девушку, а следом меня, деловито и невозмутимо перебирающего бумажки, найденные в халате, хотя меня и потрясывает то ли от волнения, то ли от нервного смеха.

Эта белая палата точь-в-точь повторяет ту, в которой недавно ваялся я. И я уже не думаю ни об охране, ни о Громе, ни вообще о всей этой бессмысленной суете, называемой жизнью. Словно подошёл не к кровати друга, наставника и почти отца, а ступил на черту, за которой нет разницы, что будет потом, а остаётся только то, что ты уже сделал.

- Привет, старина, - сжимаю безжизненную, но тёплую руку Ефремыча. Он осунулся, похудел, постарел, даже седины в волосах добавилось. Но никаких трубок, аппаратов, дыхательных систем - всё, чего я так боялся, нет. Он просто спит, положив голову набок. Бледный, серый, измученный, слабый, подключенный датчиками к монитору, но, главное, живой.

- Большую часть суток вот так, но для гигиенических процедур и еды его будят, - сообщает шёпотом Вера на мой вопрос и пугливо оборачивается на дверь. Я тоже слышу, что один из охранников явно делает контрольный звонок «другу».

- А сейчас его можно разбудить?

Поговорить с ним я, конечно, не рассчитывал, но вдруг?

- Это бессмысленно. Действие лекарств не проходит сразу, он вял, одурманен и совершенно неадекватен.

- Но это обратимо?

- Думаю, да. Хотя такие дозы нейролептиков даже для действительно психически больных людей чреваты. Вам нужно поторопиться, - снова оборачивается она. - Я вас оставлю, ненадолго.

- Вера, подождите, - останавливаю я её, когда она уже собирается сделать шаг к двери. Не вижу смысла что-то жевать Ефремычу, сведения девушки сейчас намного важнее. - Но как здорового человека держат столько времени на лекарствах, под охраной и никто этим не заинтересовался?

- Есть медицинские показания, по которым действительно рекомендован такой курс реабилитации. После анафилактического шока, гипертонического криза, инсульта и интенсивной терапии, которая была проведена, было принято решение и не одним врачом, а медицинским консилиумом: предложить именно такую схему лечения. И жена её подписала. Всё законно, подтверждено документами и всеми нужными подписями.

- Но вы же этому не верите?

- Вы же не хуже меня, надеюсь, знаете, что есть парадный фасад, а есть кухня, - поправляет она намертво прикреплённую заколками к волосам шапочку. - И люди, которые здесь не первый год работают прекрасно понимают, что пациентов в такое дорогое частное лечебное учреждение помещают по самому разному ряду причин. Знать которые нам не положено.

- Вера, если его вывезти отсюда. Сейчас. Нужны медикаменты, специалисты для восстановления или только время?

- И то, и другое, и третье. Обязательно, - смотрит она на меня сочувствующе. - Дозы нужно снижать постепенно, эти препараты нельзя отменять резко, и, - она испуганно разворачивается на торопливые шаги за дверью, но они звучат мимо. Облегчённо вздыхает. - В общем, много нюансов. Всё что я должна была вам сказать, я сказала. Если хотите побыть один, я приду за вами позже. Но если мы уйдём вместе и сейчас, будет лучше.

- Хорошо.

Я даже не присел, хотя кресло стояло рядом. Не важно.

- Держись, старина, - склоняюсь к самому уху одного из самых близких мне людей. - Я вытащу тебя отсюда.

Мы выходим беспрепятственно.

Я возвращаю реквизит, искренне признательный и доброй девушке за помощь, и Славкиной жене, организовавшей эту встречу. И даже выходя на улицу, успеваю набрать самого Славку и сообщить, что всё прошло хорошо. Но на стоянке меня поджидает сюрприз.

Прислонившись к капоту своей машины, курит Наденька.

31. Алекс



Хотел бы я сказать, что она не изменилась, но, увы, Надежду не узнать.

Она всё такая же худенькая, стройная, лёгкая, как фарфоровая балерина на неизменно тонких каблуках. И медь коротких волос отливает в голубоватом свете фонарей парковки. Но на неё словно наложили старящий грим. Набросили паутину морщинок, прорисовали синяки под глазами, слегка размазали косметику и взъерошили, растрепали волосы, обычно лежащие волосок к волоску.

- Какая встреча, Берг, - усмехается она, делает затяжку, медленно тонкой струйкой выпускает дым. И может всему виной этот нездоровый бледный свет, но даже её руки кажутся мне суше и костлявее. - Я всё думала, какая же из этих машин твоя. Но вижу, не ошиблась. Снова грозная, большая, чёрная. Хищник.

- Зверь, - щелкаю сигнализацией и иду к машине. Видеть эту женщину до брезгливости противно. - Я зову его Зверь.

- Не составишь компанию?

- Не курю. И тебе не советую, - открываю дверь, хоть знаю, что уехать молча не удастся. Наденька приехала поговорить.

- Считаешь меня сукой?

- С чего бы, - усмехаюсь. - Такая любящая добрая жена, так хорошо заботится о своём муже и его состоянии, и вдруг сука?

- Люди Грома доложат, что ты приезжал.

- Демьянов - моя семья. Никто не запрещал мне его навещать. Да и вреда от этой встречи никакого.

- Как и пользы, - ещё раз затягивается она. И рука её с сигаретой так дрожит, что мне становится не по себе. Ведёт-то она себя вызывающе, высокомерно, с гонором победительницы, но что-то творится с ней неладное.

- Удачи, Наденька!

- Помоги мне, Берг, - она пытается ещё раз затянуться, но не может, опускает руку, которая ходит ходуном.

- Ты слишком много куришь, Надежда. И явно не то, что надо, - встаю я на подножку и не думая тормозить.

- Мне самой не справиться, Берг! - выкрикивает она.

Я только пожимаю плечами.

- Я не знаю, что мне делать!

- А до этого знала, что делаешь?

- Пожалуйста, Алекс! Они всё равно его убьют, как только придумают, как обойти закон. А потом, наверно, и меня, когда подпишу бумаги.

- А мне-то что? Демьянов всегда знал, что не умрёт старым и в своей постели. Это был его выбор. А я больше никуда не лезу, Наденька. У меня теперь совсем другая жизнь.

Сажусь и захлопываю дверь, но она бежит к машине.

- Алекс, пожалуйста, - пытается она открыть дверь. - Хотя бы выслушай меня, Алекс.

- Было очень много вопросов, ответы на которые я хотел получить именно от тебя, - в открытое окно меня обдаёт смесью табака и перегара. Да она не только курит, она ещё и бухает. - Но это в прошлом. Сейчас мне не интересно, что ты скажешь.

- Алекс, это благодаря мне Игорь ещё жив, - вцепляется она в проём. - Я потому и держу его на лекарствах, что, если он очнётся, его заставят подписать нужные бумаги. А если умрёт, то всё это заставят подписать тебя.

- Так ты, оказывается, обо мне заботишься? - завожу машину.

- Он всё оставил тебе по завещанию, - я медленно выезжаю, а она так и идёт, вцепившись в окно.

- Тогда действительно тебе его смерть неинтересна.

- Я тоже так думала, Алекс, когда не позволила ему умереть. Но теперь это другое. Я люблю его. Правда, люблю, - повторяет она, когда я презрительно морщусь. - Его самого, а не его деньги.

- Побойся бога, Надежда. Сколько раз слышал эти слова от тебя я? Подозреваю, ты понятия не имеешь что это такое - кого-то любить. Но мне всё равно.

- Алекс, помоги мне хотя бы забрать его из больницы и спрятать. Ради него, не ради меня. Он не выдержит столько лекарств!

- Раньше нужно было думать, Надь.

- Алекс, пожалуйста! Я подпишу всё, что захочешь, только помоги.

- Что подпишешь? - усмехаюсь я. - Дура ты, Надь, если до сих пор думаешь, что от тебя что-то зависит. Тобой попользовались и выкинули, как драную кошку. И жизнь твоя жалкая никому не нужна, можешь за неё не беспокоиться.

- Я верну тебе «Айсберги», - всё ещё хватается она за машину, словно ноги её не держат.

- Они никогда и не были твоими. И никогда не будут.

- Алекс!

- Прощай!

Машина взревает двигателем, сдавая задом, и Наденька отстаёт. Вижу, как беспомощно она опускает голову, как закрывает рукой глаза. И как вздрагивают от рыданий её худенькие плечи, когда она остаётся одна на пустой парковке.

Я нормальный человек, меня трогают женские слёзы. Меня беспокоит её отчаяние. Встревожили её слова. Я волнуюсь за Ефремыча. Я с ума схожу от беспокойства за свою семью. Но я не могу поехать со всем этим сейчас к своей жене.

- Сергей Иваныч, ну прости, что никак не могу с тобой расстаться.

- Понял тебя, Александр Юрич, - не задаёт лишних вопросов бывший силовик. - Собираемся тогда в «Айсберге».

- И пару литров кофе прихвати. Боюсь, посиделки будут долгими.

32. Виктория



Не знаю откуда Алекс заявился под утро, весь пропахший табачищем. Если захочет - расскажет сам. Если нет - не буду выпытывать. Я и сама едва разлепила глаза, когда начал звонить телефон, а Алекс даже не дёрнулся.

И он продолжает спать, а я хожу по кухне, пытаясь поставить чайник, пытаясь проснуться и, наконец, понять, чего же на том конце провода от меня хотят.

- Вика, это - Нина. Мы познакомились в гостинице, - произносит женский голос раз в третий и почти по слогам.

- Нина, я поняла, кто ты. Я никак не возьму в толк, что за конференция и причём здесь я.

- Объясняю. Наш волонтёрский корпус проводит конференцию в рамках фестиваля молодёжных организаций... - эту фразу я тоже слышу уже несколько раз, но и она проходит, словно сквозь меня, не задерживаясь.

- Давай дальше. Что там было про лекцию?

- Да не лекция. Мастер-класс, Вика. От танцевального тренера из Пуэрто-Рико. С ним должна была приехать представитель культурного центра при посольстве для встречи со студентами и заодно как переводчик. Но у неё какой-то форс-мажор, она не приедет, а дядька готов провести мастер-класс и без неё, но он не говорит по-русски.

- Ты хочешь, чтобы я была его переводчиком?

- Ну, да! - облегчение в её голосе заглушает звук закипевшего чайника. - Только у нас благотворительная организация, и бюджет не позволяет заплатить за эту работу, но, если ты согласишься, мы оплатим такси.