Музыканты подхватывают последнюю ноту торжественными аккордами. Зал - аплодисментами. А я просто подхватываю со сцены мою охренительную женщину.

- Моя великолепная жена, господа! - произношу я в микрофон, пока она прячется у меня на груди. А потом кланяется. А потом для нас исполняют одну из потрясающих композиций, кажется, Мэрилин Монро, а может, Далиды. Я в этом плохо разбираюсь. Я знаю, что мне нравится этот вечер. Этот праздник. Этот день рождения - лучший за все мои тридцать семь лет.

И какое-то странное, необычное ощущение вдруг накрывает меня за столом. Я вдруг осознаю, что у меня есть семья, у меня есть друзья, моя жизнь сама по себе стала что-то значить независимо от того, богат я или беден, успешен или не очень, преуспеваю или у меня ничего не получается. Я сам по себе, такой как есть, кому-то нужен, важен и необходим.

И в порыве этого всепоглощающего чувства я беру на себя смелость и делаю звонок, без которого праздник этот всё же выглядит неполным.

- Да, она приедет, - обнимаю Вику, которая нервно кусала губы, пока я говорил с мамой Полины.

- И Роману тоже позвони, - прижимается она ко мне покрепче в прохладном пустом вестибюле.

- Зачем? - заглядываю в её глаза, удостовериться, что она не шутит.

- Она страдает.

- Ладно, - ищу нужный номер. - Позвонить позвоню, только дальше пусть разбираются без меня. И без тебя, - грожу, пока идут длинные гудки.

- Не-а, - качает моя упрямая головой. - Без меня там никак. Но разреши мне с ним танец.

- Нет, - качаю головой. - Роман, привет! Это Берг.

- Один, - показывает она, уже выскользнув из рук и пятясь.

- Нет, - произношу одними губами. Только она уже исчезает за дверью.

Колчановский соглашается так просто, что я охотно понимаю, как парень мирится со всякими неудобствами, когда мотается по миру. В его послужном списке преподавание в школе в Боливии, спасение черепах в Таиланде, работа с беспризорными детьми в Перу, а ещё Гондурас, Мексика, и, конечно, Корпус мира, с которым он объехал больше тридцати стран.

Наверно, только моему отцу мог не понравится этот Человека Мира. Хотя имею ли я право судить. Вот когда будет у меня взрослая дочь, я сам захочу ли ей такого мужа, который к тому же женится на каждой встречной?

И я ещё додумываю свою мысль, когда мой отец присоединяется ко мне в вестибюле.

- Я не знал, - садится он рядом со мной на лавочку у большого, во всю стену, окна.

За окном темно. Тихо шуршит дождь. В маленьком мокром палисаднике создают уют бледные круглые фонари. И я киваю вместо ответа.

- Я приезжал. Не буду врать, будто чувствовал про беременность, про ребёнка. Даже не подозревал. Но я просто её любил. И, может, если бы настоял, дождался, не поверил твоей бабке, что она замужем, - он вздыхает. - Что уже теперь. А ведь я потому и приехал, что никак не решался жениться. Стоял у запертой калитки за глухим забором и всё думал: если она сейчас выйдет, я её ни за что не отпущу. И гори оно всё синим пламенем. Заберу, увезу, не буду даже спрашивать её согласия.

- Мать ей даже не сказала, что ты приезжал. Но она тоже тебя ждала, - сердце сжимается от его откровений.

И эта скользкая, жалящая мысль, что ведь и правда всё могло сложиться не так. Только кто же знал.

- Не повторяй её ошибок со своей дочерью, - хлопаю его по ноге и встаю.

- Саша, - окликает он меня. Я замираю, разворачиваюсь. И хоть с языка рвётся привычное «Алекс», не поправляю его. Первый раз не возражаю. Он протягивает мне старенький снимок. - Это единственная фотография, что у меня была.

Они такие молодые. И такие счастливые на этом блестящем свежеструганными перилами мосту.

- Я однажды спросил, почему она назвала меня Саша, - вглядываюсь в мамино лицо. А ведь я думал, что её забыл. Но нет, она именно такой и осталась в моей памяти. Красивой, женственной, всегда улыбающейся.

- И что она тебе ответила?

- Что не знает имени лучше, - возвращаю я снимок.

- Оставь себе, - встаёт он. - Полина сказала, у тебя ничего не осталось.

- Спасибо, - усмехаюсь, пока прячу снимок в карман. Вот что-что, а шпионка из моей жены так себе: всё разболтала. Но, наверно, это и к лучшему, что он знает так много. Что мне ничего не придётся объяснять самому.

- Твоя мать была лучшим воспоминанием в моей жизни. Я и представить не мог, что она подарит мне так много. Сына, - разводит он руками. - Сына, о котором я всю жизнь мечтал.

- Не торопись с выводами, отец, - я всё же произношу это слово. И оно даже не режет слух. Не застревает в горле. Не звучит чем-то чужеродным. - Я тот ещё подарочек.

- Твоя жена беременна?

- Да, - улыбаюсь. Есть что-то новое в том чувстве, что скоро и я стану отцом. Что кто-то тоже совсем скоро назовёт меня «папа». - И, пожалуй, мне пора присоединиться к ней.

- Конечно, пойдём. Я надеюсь, у нас ещё будет время поговорить, сын, - хлопает он меня по плечу.

- Надеюсь, - открываю я дверь в зал.

Но телефонный звонок, на рингтон которого я не могу не ответить, заставляет меня задержаться.

- Вера? Что-то случилось?

- Нет, Александр Юрьевич. Здравствуйте. Всё в порядке, - голос у врача из госпиталя, которая согласилась присматривать за Демьяновым и дальше, ровный и сдержанный. - Я хочу просто передать трубочку кой-кому.

И до того, как я успеваю согласиться, слышу шорох, когда телефон передают из рук в руки.

- Здорово, Санёк! - хриплый, но бодрый голос, который заставляет меня улыбнуться.

- Здорово, старый чёрт, коли не шутишь.

- Что, с именинами тебя, пройдоха?

- Спасибо, Ефремыч. Рад тебя слышать.

- А то ж не рад, - то ли смеётся он, то ли кряхтит, покашливая. Но ослабшие голосовые связки не мешают ему выматериться, когда что-то грохается на пол. - Неуклюж я что-то пока, как медведь. Но ты же приедешь навестить старика?

- Да чего же не приехать, - улыбаюсь я.

- Хоть обниму тебя, засранца. Да перетрещать надо. А то меня тут какими-то байками кормят.

- Приеду, Ефремыч, приеду.

«Вот прямо сегодня, может быть, и приеду», - смотрю на часы, прикидывая сколько времени мы ещё просидим, сколько уйдёт на дорогу.

- Не буду тогда тебя задерживать. Празднуй. До встречи! - отключается он.

И я позволяю себе хоть недолго, а расслабиться за праздничным столом.

46. Виктория



Есть очень немного вещей, которые я, наверно, не смогу простить своему мужу. Наверно, таких вещей даже нет. А глядя на две трогательных пары на маленьком танцполе, я добавляю к его счёту два дополнительных очка. Чтобы, если однажды он сделает что-то, что мне очень не понравится, прежде чем его казнить, я бросила эти два камня на чашу весов, и она качнулась бы в пользу помилования.

Раз. Его отец помирился с женой. И они - очень красивая пара. Просто идеальная: высокий статный мужчина и ухоженная женщина с осанкой английской королевы.

И два. То, как прижимает к себе Полину Роман, заставляет мурашки бегать табунами по моей коже.

Я вижу. Нет, я буквально чувствую это: как дрожат его руки, как коротко, мучительно вздымается его грудь и как он хватает ртом воздух, словно не может вздохнуть, потому что она рядом. В его руках. В его объятиях. Словно в его бесконечной череде женитьб и разводов, она та самая, неповторимая. Женщина, которую он всю жизнь искал или так и не смог забыть. Интересно, он каждую девушку умеет убедить, что она единственная? Или он действительно относится к Полине по-особенному?

Мне так хочется верить в последнее. И так хочется понять, любит ли он её. По его взгляду. По нервно ходящему кадыку. Но боюсь, это не моя весовая категория - разобраться что истинно в хитросплетении их взглядов, а что игра. И играют ли они? Что Роман, что Полина. И я со своей простотой, наивностью и прямолинейностью вовек не разгадаю что в их чувствах правда, а что красивая ложь. Мне Берга-то понять - всей жизни не хватит. Он такой же: двух, трёх, нет, многодонный. Сколько его ни выводи на чистую воду, всегда оказывается, что в рукаве у него ещё один туз.

Вроде поддался на мои уговоры пригласить Романа, но что на самом деле у него было на уме? И за то, как он едва заметно усмехается, глядя на эту пару, пожалуй, добавлю третий камень на чашу весов. За то, что мне его никогда не разгадать. За то, что он умеет балансировать между работой и семьёй, между друзьями и недругами, между недосказанностью и чужими домыслами.

Вот о чём он сейчас думает? Помогает Максу размалёвывать книжку-раскраску, слушает одну из историй, которыми всегда щедро делится Каланча, а сам лыбится, как чеширский кот. И даже спрашивать не буду.

Танец заканчивается. А Юля со Славкой собираются уходить: время позднее, добираться далеко, дома маленькая дочь.

Идём с Алексом проводить их на улицу.

- Куда?! По каким делам? - возмущаюсь я на обратном пути, когда Алекс обнимает меня, чтобы согреть, и сообщает, что ему тоже надо ехать.

- По важным и неотложным, - прижимает он меня к себе спиной, стискивает, растирает мои руки.

- Алекс, у тебя сегодня день рождения. У тебя гости. Здесь вся твоя семья, - пытаюсь вырваться, но он не отпускает.

- Ты моя семья, - целует он меня в шею. - И ты устала. Поэтому я отвезу тебя домой, укрою тёплым одеялом, поцелую крепко на ночь, а сам уеду.

- Нет, - хнычу я обиженно. - Или ты останешься, или я поеду с тобой.

- Не сердись. Я сделал всё, что ты просила. Всем позвонил, всех пригласил. Позволил тебе устроить этот праздник. И с радостью согласился на него прийти. Даже разрешил тебе шептаться с этим Колчановским, пока он тебя бессовестно лапал.

- Вот ты сволочь! Да мы просто разговаривали и танцевали, - снова пытаюсь вырваться я с возмущением. Да я даже про Полину и гостиницу ничего ему не сказала, хотя именно ради этого и пригласила. Но как-то глупо оказалось выступать адвокатом да разбалтывать то, что сообщила мне Полина по секрету.

- Спасибо за чудесный день, моя неугомонная. Но я правда должен ехать. И здесь все взрослые люди, чтобы не понимать, что беременность требует бережного отношения к здоровью, - буквально вносит он меня в зал и сразу обращается к гостям: - Мы приносим свои извинения. Но я должен отвезти жену домой.

Обнявшись со всеми на прощание, мы уходим.

- Вика, пока! - машет мне вслед рукой Макс. Он сидит на руках у Романа, и даже боюсь представить, что сейчас чувствует Полина. Скажет она ему? Или как с Алексом: сначала позволит привязаться к ребёнку, а потом огорошит?

- Ты специально оставил их, чтобы они могли поговорить? - делаю я попытку выпытать у Алекса его мотивы, планы, тайны - как повезёт.

- Нет, родная моя, - улыбается он. - Думаю, они найдут и время, и место и без меня. Мне правда нужно ехать. К Демьянову.

- Он поправился?!

- Можно и так сказать.

- Я с тобой! - устраиваюсь я на сиденье так, словно не собираюсь выходить из машины, когда мы приедем. Только если он выведет меня силой.

- Нет, - произносит он спокойно, и его взгляд красноречиво говорит о том, что он именно так и сделает.

Ладно, хрен с тобой, тиран несчастный! Я отворачиваюсь к окну, давая понять, что тогда буду играть с ним в молчанку. Но чёртов Берг и не собирается со мной разговаривать - кому-то звонит. Отвечает зло, коротко, односложно, пока я слушаю радио, которое всегда включает Михаил.

- Чёрт! - удар по спинке кресла заставляет меня повернуться. И ещё один удар кулаком, теперь уже по сиденью. Алекс откидывается к спинке. Вижу, как ходят желваки. И лицо у него такое: не подходи - убьёт.

Не знаю стоит ли сейчас к нему лезть, но остаться в стороне и промолчать тоже не могу.

- Что-то случилось?

- Нет.

И за это очередное по счёту «нет» мне становится обидно.

- Я и так не лезу в твои дела. Но хоть какие-то элементарное объяснения я заслужила? Ответы на свои вопросы?

- Я уже ответил: нет. Ничего не случилось. Хочешь ответы, задавай свои вопросы, - снова лезет он в телефон и начинает тыкать по клавишам.

Не знаю, о чём его спросить. Но точно не об этом звонке, что так вывел его из себя.

- Скажи, отчего умер муж Полины?

- Орлов? - даже не поднимает он головы от экрана. - Сердечный приступ. Обширный инфаркт.

- Настоящий? Или это Полина позаботилась? - я тоже злюсь.

- Считаешь, она могла? - снисходит он до косого взгляда в мою сторону и вновь утыкается в телефон.

- Не знаю. Ты мне скажи. Опостылевший старый муж. Молодая вдова, наследница его состояния. Иногда она мне кажется настолько отчаянной и одержимой, что, наверно, и на убийство могла бы пойти.