- Отчаянной, как в случае с этим журналистом? - и вид у него такой, словно он спросил, не слышала ли я прогноз погоды на завтра. Уже невозмутимый. Чего никак не скажешь обо мне. Мои нервы сдают.

- Ты знал про журналиста?! - я вырываю у него из рук телефон, чтобы наконец взглянуть в его бесстыжие глаза.

- Вика, - он протягивает руку ладонью вверх, но вместо того, чтобы вернуть телефон, я только дальше прячу за собой. - Ты как-то меня недооцениваешь. Ну, неужели ты думаешь, я позволю затевать что-то у меня за спиной или пущу это на самотёк? С твоей способностью влипать в неприятности? С твоим безрассудством?

- Но меня там не было. В той гостинице. И близко.

Чёрт! Уже жалею, что не взяла предложенную Полиной запись. Уже интересно, что же там.

- Зато Полина была, - подтягивает он меня к себе, словно и не замечая, что, скорее из вредности, но я всё же сопротивляюсь.

- Значит, Роман там оказался не случайно? Ты же в курсе да, что они там встретились?

- Скажу тебе больше, - улыбается он и явно нарывается: держит мои руки силой и прижимает меня к спинке сиденья. - Это я его пригласил туда. И он не ожидал там увидеть Полину не меньше, чем она его.

- Но зачем? - Не могу сказать, что я боюсь его. Но первый раз, как я вернулась, Алекс держит меня силой. Держит так, что я чувствую себя совершенно беспомощной. И эта уязвимость, и зависимость словно относят меня в то время, когда он действительно был груб. Он умеет быть таким животным, а я уже и забыла это. Дёргаюсь. - Алекс!

- Прости, - он моментально отпускает. Но я уже ничего не хочу. Ни ответа на свой вопрос, ни ехать с ним, ни уж тем более знать, куда он поедет сам и зачем. Мне плохо. Мне тошно. Мне страшно, что на самом деле я его совсем не знаю.

- Никогда так не делай. Слышишь? Больше никогда, - я выскакиваю из машины, едва она останавливается. И мне кажется, что это он идёт за мной. Но, к моему великому разочарованию, дверь в подъезд мне придерживает Михаил. А машина Алекса, взвизгнув на повороте, стремительно уезжает.

- Михаил, спасибо, что проводили, - открываю я дверь квартиры. - Может, чаю? Пока приедет такси?

- Не откажусь, - кивает этот невозмутимый и незаменимый мужчина спортивного телосложения. - Но такси - это вряд ли. У меня приказ быть с вами, пока Александр Юрьевич не вернётся.

47. Алекс



Не знаю, что на меня нашло. Наверно, я просто устал. Наверно, тупо сдают нервы, когда приходится контролировать всё, даже собственную жену. Когда всех и вся вынужден подозреваешь. Когда любая мелочь может оказаться роковой, а кругом - одни идиоты.

И как бы я жену ни любил, ни берёг, ни дорожил, именно она оказывается первой, когда из меня начинает переть эта неконтролируемая ярость. Хотя вовсе не она виновата в том, что всё вдруг затрещало по швам. Вся тщательно выстроенная схема, все выношенные с таким трудом планы - и всё коту под хвост после единственного звонка.

- Какого хрена? Вот скажи мне, Ефремыч, какого хрена тебе приспичило звонить своему псу до того, как мы поговорим?

Все формальности с приветствиями и дружескими объятиями мы, конечно, соблюли. И домик его в три окошка, больше похожий на двухэтажный сарай, я осмотрел со всем вниманием, но мне уже сообщили о его встрече с Полканом, и меня просто выворачивает наизнанку от бешенства.

- Угомонись. Угомонись! - остужает меня своим ледяным властным тоном бывший тесть, когда я мечусь по мансарде, в которой кроме его кровати, продавленного кресла да тумбочки ничего и не поместилось.

- Какого хрена ты говорил с Полканом? - врезавшись башкой в балку, я всё же падаю в кресло, потирая лоб. - Он же продался Грому. Там же всем, и твоей женой, и твоими людьми помыкал Громилов.

- Полкан делал то, что ему было велено. И дальше будет делать, чтобы ты о нём ни думал, - он садится на свою кровать. Такой худой, постаревший, осунувшийся, скребёт плохо выбритую щёку, но глаза его с прищуром смотрят колюче, внимательно, холодно, словно проверяя меня на прочность. - А вот в какое дерьмо ты влез по самые уши, ты в курсе?

- В курсе, - отворачиваюсь я.

В единственном окне, распахнутом в ночь, видна тонкая полоска огней: то ли мост, то ли просто дорога, а может, большой город видится отсюда лишь мерцающей полосой на горизонте. В саду стрекочут цикады. Слышен лай собак. И в развевающие занавески ветер приносит запах цветущей сирени. Тёплый летний вечер. Благодать, если откинуть обстоятельства, которые меня сюда привели. Только их, увы, не откинешь.

- И что ты собираешься делать?

- Даже не знаю, стоит ли тебе теперь говорить, - вдыхаю полной грудью сладковатый запах. И как никогда хочется бросить всё и свалить. Вот прямо далеко-далеко. И насовсем. Или эта чёртова сирень, и этот проклятый день рождения на меня так действуют?

- И не говори. Давай я тебе скажу, - Ефремыч вздыхает. - Разводись, идиот!

- Нет, - трясу я головой, но он только усмехается.

- У тебя нет другого выхода. Девчонка беременная. И ждёт твоего ребёнка. Ты их обоих погубишь из-за своего упрямства. Обоих, Сань. Ты не сможешь их защитить. И ты не хуже меня это знаешь. Как бы ни закончились выборы. Кто бы ни победил. Тебе не простят. Разведись, откажись от ребёнка. И им ничего не будет грозить. И тебя через них не достанут.

- Им и так ничего не грозит, - я встаю. Снова налетаю на балку, но в этот раз успеваю увернуться. Опираюсь руками о верх окна. Жадно хватаю ртом воздух. - Только мне. Даже если отдам «Айсберги».

- Айсберги-хуясберги, - звучит мне в спину хриплый голос. - Ты же понимаешь, там кроме клубов ещё всего столько. И все договора трёхсторонние. Всё долевое. Взялись-то за меня, но и без тебя там уже ну никак. И как моей жене выбора не оставили, так и твою не пощадят. Избавь девчонку от такой участи. Если она тебе дорога - особенно. Порви с ней все связи. Дай всем понять, что ничего она для тебя не значит. Что ребёнок не твой. Сейчас иначе нельзя. Когда она будет втянута в эту мясорубку, уже будет поздно. Это я тебе и как друг, и как отец говорю.

- Не убедил, - сажусь я на подоконник к нему лицом. - И давай начистоту. Ты думаешь, может дойти до того, что ей будут руки выкручивать, чтобы я подписал какие-то бумаги? Да я и сам бы их уже подписал, если бы это было так просто. Не в одной недвижимости дело, Демьян. В схемах, по которым всё это работало. В сферах влияния. Во всём том сложном механизме, когда всё связано: банки, коммунальное хозяйство, муниципалитет, частный бизнес, - загибаю пальцы. - Ну, закрыли «Айсберги», расторгли договора аренды - и всё встало. Где налоги в казну? Не платятся. Где откаты муниципалитету? Иссякли. Где все те мелкие частные конторки, которые снабжали нас всякой хренью, начиная от туалетной бумаги и заканчивая средствами дератизации, занимались ремонтом, обстирывали, кормили? В жопе. Клиника, которая медосмотры проводила, и та уже заскулила. И офисы без работающего клуба опустели, не тот интерес, не та проходимость, не тот и доход. А дальше - больше. Сломать твой Гром всё сломал. Но сам же на бобах и остался. Потоптался как слон в посудной лавке. А смысл? Все эти «нужные люди», которые доверяли нам, к нему не обратятся. Там как за оголённые провода: голыми руками не схватишься. Надо репутацию иметь. И он-то не его сынок тупоголовый, понимает, что погорячился. И без меня там хрен что наладится. Или без тебя. Мне ещё могут руки повыкручивать, но моей жене уж точно ничего не грозит, пока она далека от этого бизнеса, как север от юга.

- Да, когда всё это работает, это не те деньги, что можно на одной недвижимости собирать, - покачивает он головой. - Недвижимость должна приносить доход, а то на одних налогах разоришься. Но все ли это понимают?

- Так это ты у своего Грома и спроси. Ты же на него ставку сделал. А потом лежал два месяца пускал пузыри.

- Гром, Гром, - поднимается Демьянов, кривляясь. - Что ты прицепился к этому Грому. Я просто выбрал меньшее из зол. По дружбе.

- Ой ли, - смотрю прямо ему в лицо. - Значит так это теперь называется? Значит, жену твою он трахал тоже по дружбе? Чтобы без тебя не заскучала? Такой жест доброй воли - в топку дровишек подбрасывать, пока муж в коме. По очереди с сынком. Не знаю уж, как там они между собой договаривались...

- Заткнись, - и «сука» я читаю по его дёргающимся губам. - Неужели ты думаешь, твою жену эта участь минует? - зло усмехается он. - Кто бы из них ни пришёл к власти, рано или поздно, а они ткнут в твоё незащищённое брюшко, мальчик мой. А твоё самое слабое место и искать не надо - беременная баба. Победишь - накажут, проиграешь - растопчут. Сделают так больно - и не рад будешь, что родился. И если ты думаешь - это я так, тебя попугать, то спроси у моей жены. Разводись, дебил, к чертям собачьим! И слушай, что я тебе говорю!

Он идёт к кровати, давая понять, что разговор закончен. Но не для меня.

- Да пошёл ты! - дожидаюсь, когда он развернётся. Когда уставится на меня своим стальным серым взглядом. - Всю жизнь я тебя слушаю, Ефремыч. Всю мою грёбаную жизнь. Саня надо. И Саня делает. В этом поединке лечь. В этом нужна зрелищность - стоять, никакого партера. Жениться на Светке? Да говно-вопрос! Ну как же, надо заканчивать с этой карьерой, пока последние мозги не вышибли. Вот тебе клуб. Вот тебе деньги. А потом что? Четыре года ада и всё: ни семьи, ни детей. Только твои указания. Только твои проекты. Шага не ступить без твоего надзора. Я сыт тобой по горло, Демьян! Делай что хочешь, а у меня семья, жена, ребёнок. И это всё, что мне нужно. И я не дам их в обиду, потому что не полезу в бутылку, как ты. Если ничего не выгорит, значит не выгорит. Я не гордый: проиграю - значит проиграю.

- А если выиграешь? Думаешь, победителей не судят? Думаешь, сможешь поставить все точки так, что ни одна тварь потом не захочет отомстить?

- Думаю, да. По крайней мере, постараюсь. А ты, если уж мне друг, то лучше не мешай.

- А если нет, то что?

- То я тебя уже не смогу защитить.

- Знаешь, в чём твоя беда, Санёк? Слишком ты сентиментальный.

- А знаешь в чём твоя? - встаю я, уворачиваясь от балки. - Ты мне до чёртиков надоел, - рывком дёргаю ручку, рискуя оставить это жилище без двери. Оборачиваюсь напоследок: - И, кстати, у меня есть отец.

Шаткая лестница скрипит под моим весом, грозясь обрушиться. Да пусть хоть весь этот курятник завалится, мне всё равно. Не прощаюсь с Верой, не реагирую на молчаливые кивки охраны. Запрыгиваю машину, зло хлопаю дверью. Двигатель взревает, когда с места жму в пол педаль газа. И под грохот гравия из-под колёс, картечной дробью обстреливающего забор, покидаю к чёртовой матери это место.

Ну вот и поговорили! А я так ждал, когда он поправится. Так надеялся на его помощь, совет, поддержку. Ну, вот и дождался: «Разводись!»

И хуже всего, что он прав. Что для меня нет ничего важнее моей малышки, но именно я для неё сейчас - самая главная угроза.

Только как? Как ей это сказать? Где найти слова, чтобы объяснить и не поджечь этот сухой порох недоверия, что всегда готов вспыхнуть где-то у неё внутри. Мне проще руку себе отрезать или вырвать язык, который скажет, что мы должны расстаться.

Слепя фарами, навстречу проносится до боли знакомый автомобиль. Наденька. Ну кто бы сомневался, что после своей «шестёрки» Полкана, Демьянов захочет видеть жену.

Не ожидал я, что с ним мы окажемся по разные стороны баррикад. Не мог даже и подумать, что и ему придётся противостоять.

Как это ни горько, но он прав: я слишком сентиментален.

Серый, как старая застиранная рубашка, рассвет встречает меня на въезде в город. Пустые улицы расстилаются ковровыми дорожками мокрого асфальта. Но для меня сегодня это словно дорога на эшафот.

Сразу с порога начать невыносимый для меня разговор или лучше с утра? - ещё мучает меня вопрос, когда, проверив карманы, вспоминаю, что ключи я забыл. Не хочется Вику будить, но звоню.

Раз. Другой. Третий. И удара с третьего вышибаю эту дверь, когда на звонки так никто и не отвечает.

Плечо невыносимо болит, но это не имеет значения - квартира пуста. Ни Вики, ни Михаила.

И только оба их телефона по очереди отвечают на мои звонки, трезвоня на пустом кухонном столе.

48. Виктория



Выломанный замок неожиданно удивляет. Хотя, чему я удивляюсь? Если Алекс вернулся раньше и не застал меня дома... Это же был Алекс?

Михаил заходит первым, каким-то чудом протискиваясь в небольшую щель. Я же толкаю дверь, освобождая себе проход, и она распахивается со страшным скрипом.

- Вика! - подскакивает мне навстречу муж, и моё имя больше похоже на вскрик. На взволнованный вскрик. Господи, он же с ума тут сходил! Господи, как я ему скажу, что мы должны расстаться?