- Зачем же ты...? - рассеянно показываю на раскуроченный замок. - Ведь у Аллы Конс...

Алекс не даёт мне договорить. Стискивает в объятиях.

- Вика! Слава богу! Родная моя!

Обнимаю его поперёк туловища. Нет, нет, только не расплакаться. Я должна быть сильной. Я должна держаться. В чужой прокуренной машине я ещё как-то себя уговаривала, но сейчас, прижимаясь к его груди, у меня совсем не получается найти слова.

- Всё хорошо, Алекс! Всё хорошо, - выдавливаю я из себя. И пока он ощупывает моё лицо, заглядывает в глаза, ужасаюсь тому, как он выглядит. Он словно постарел на двадцать лет за эти несколько часов. Ввалившиеся глаза, тёмные круги, трясущиеся губы. Наверно, он меня уже похоронил, столько пережитого горя на его лице, что я не знаю, смогу ли сейчас сказать то, что собиралась. Я просто снова обнимаю его, зарываясь носом в его рубашку.

- Господи, где ты была? - гладит он меня по голове. - Миша, какого хрена...

- Алекс, он не виноват, - перебиваю его, поднимая голову. - Я сама согласилась поехать. Правда, я думала, что ты там тоже будешь. Ведь ты сказал, что тебе надо к Ефремычу.

- Ты ездила к Демьянову? - я просто физически ощущаю, как всё обрывается у него внутри. И он знает. Он всё знает. Всё, о чём попросил меня его старый друг и наставник.

- Приехали его люди, Александр Юрьевич, - подаёт голос Михаил. - Очень спокойно, культурно. Извинились за поздний визит. Объяснили, что разговор срочный. Виктория Викторовна приняла решение поехать. Ни оставить записку, ни взять с собой телефоны нам не разрешили.

Берг ничего не говорит. Он просто выдыхает, тяжело, мучительно. И просто мотает головой, как конь, закусивший удила. Наверно, только бранные слова идут ему сейчас на язык, но он открывает и закрывает рот, но их не произносит.

- Едь, Миш, домой, - кидает он ключи от машины.

И измученный, не спавший всю ночь, уставший, как и мы все, Михаил уходит, не задавая никаких вопросов.

- И что он тебе сказал? - Алекс подпирает дверь стулом, чтобы она хотя бы не открывалась. Но едва он меня отпускает, я понимаю, что ноги меня просто не держат.

- Не важно, что он сказал, - бреду я к кровати и, опускаясь на её зовущую мягкость, понимаю, что я сейчас ничего не хочу. Не то что говорить, а даже рот открывать. И не хочу ни переживать, ни думать, ни вспоминать все те увещевания, что произносил Демьянов. Я даже поделиться ими не могу. Но я и не хочу. Ничего. Только лечь и закрыть глаза.

Именно так я и делаю, завалившись на бок. Заботливые руки Алекса разувают меня, укладывают ноги на кровать, нежно стягивают через голову платье, кутают в уютную пижаму, накрывают мягким одеялом. И я чувствую всё это сквозь своё небытьё, готовая вот-вот отключиться, но, когда матрас прогибается под сильным телом Алекса, меня прорывает.

Прорывает слезами, которым я так и не дала пролиться.

- Я знаю, что так надо, - обнимаю я его за шею, глажу по голове, по лицу по плечам. - Не думай об этом. Не беспокойся за меня. Делай, что должен. Мы справимся.

- Вика, нет, это не обязательно, - его руки делают те же движения. Мы как слепые, что только ненадолго прозрели. Словно пытаемся наглядеться друг на друга впрок. И страшно даже думать, что мы последний раз вместе перед долгой разлукой.

- Это обязательно, Алекс, - я произношу это вслух, и где-то там, внутри, оборванной струной что-то подсказывает мне, что я всегда это знала. Что не может быть так хорошо долго. Обязательно что-то случится. Нас разлучат. Нам придётся расстаться. - Но ты не должен из-за этого переживать. Это просто часть плана. Пусть не самая лучшая, но важная. И я обещаю: со мной всё будет хорошо.

- Я буду тебе писать. У меня плохо получается с этими маленькими кнопочками, но я буду учиться.

- Нет, - улыбаюсь я, утыкаясь в его шею. - Иначе будет только хуже, если твоё сообщение отследят. Но зато у тебя будет стимул побыстрее со всем этим закончить.

- Да, - я чувствую, как он кивает. - Ты уже знаешь, куда поедешь?

- Знаю, но я тебе не скажу. И не пытайся искать со мной встречи. Как бы ни было тяжело. Мы справимся. И я вернусь. Очень скоро. Ты даже и не заметишь.

- Да, ты всегда возвращаешься.

- Я уезжаю уже завтра, то есть сегодня. И не пойми меня неправильно, но будет лучше, если, когда я проснусь... - голос мой срывается, но чувствую, как он снова кивает.

- Меня здесь не будет, обещаю. Только заклинаю тебя: береги себя. Ешь вовремя. Одевайся теплее.

- Алекс, лето на улице.

- Это неважно, ты же и летом умудришься простыть.

- Ладно, - шмыгаю носом. - Буду кутаться в тёплый плед от сквозняков, много есть, читать только хорошие добрые книжки, радоваться тому, что есть, регулярно навещать врача. И когда мы снова встретимся, ты меня наверно, не узнаешь, такой я стану толстой и неуклюжей.

- Это я ни за что не пропущу.

- Обещаешь? - смотрю в его улыбающиеся глаза.

- Клянусь, - целует он меня в лоб. Обнимает и ещё даёт мне последние указания, а потом говорит что-то очень приятное, нежное, ласковое, но я уже не разбираю слов, слышу только его голос под звук которого засыпаю.

А когда просыпаюсь, в раздёрнутые шторы комнату заливает солнце. Оба кролика сидят, прижавшись друг к другу в солнечном квадрате. С улицы доносится шум города и весёлые крики детворы. Кто-то снова жарит рыбу. Всё как всегда. В этом мире словно ничего и не изменилось.

Только рядом со мной больше нет Алекса.

Я стараюсь об этом не думать, собирая вещи, которые могут мне пригодиться. Алекс сказал: три месяца. Всё должно решиться в течение трёх ближайших месяцев. И, скидывая в сумку купальник, шлёпанцы и крем от загара, я усердно настраиваюсь, что это недолго. И до конца лета уже всё закончится.

Представляю, что я еду в какой-нибудь загородный санаторий. А как мне объяснила Крошка, её дача именно на такое место и похожа. И я настраиваюсь, что это пойдёт на пользу прежде всего малышу - свежий воздух, овощи и ягоды прямо с грядки.

- Да брось ты это старьё, - Крошка критически осматривает то выломанный замок, то тёплую кофту, которую я пытаюсь засунуть в переполненную сумку. - Там всего достаточно. А уж бабушкиных вещей особенно.

Она кивает своему водителю. Мужчина подхватывает чемодан. Валерия выходит вслед за ним, но ждёт меня на площадке. А я ещё мечусь, то собираясь втайне прихватить с собой рубашку Алекса, то сомневаясь, не позвонить ли соседке.

- Сам выломал, сам пусть и ремонтирует, и беспокоится о своём добре, - фыркает Крошка, разрешая мои сомнения. И поучает уже в машине: - Угораздило же тебя к нему вернуться. Ещё и залететь. На что ты надеялась? Что этот бабник исправится? Или что этому эгоисту нужен ребёнок?

Эту байку про свою измену Алекс придумал сам. И кто-кто, а уж Крошка точно знает, что он именно такой. И охотно мне верит. И легко соглашается помочь. Клуб бывших Алекса Берга в действии.

- Люди не меняются, подруга, - обнимает меня Валерия. - Но не стоит из-за этого кобеля плакать. Поверь мне, он сволочь, каких поискать.

И, вытирая слёзы, я надеюсь, за эти три бесконечных месяца ей всё же не удастся меня в этом убедить.

49. Алекс



Этот хитрый жук Демьянов всегда всё делал по-своему.

И ведь знал, что я не соглашусь на развод, и тут же уложил меня на обе лопатки. Сумел убедить Вику. И двух зайцев одним выстрелом: показал моё самое слабое место, как легко до него добраться, и одновременно заставил меня так испугаться за жену, что я в одну секунду понял: соглашусь на что угодно - на развод, на лоботомию, на кастрацию без наркоза, только бы с ней ничего не случилось. Что я в самую глубокую задницу засуну всю свою гордость и принципы, лишь бы она была в безопасности.

Только как мне на самом деле трудно без неё, лучше не думать. Как невыносимо возвращаться в опустевший дом. Как мучительно просыпаться в одинокой постели, когда со сна ещё кажется, что она рядом, но рука натыкается на холодную подушку. И никаких вкусных запахов, и никакого поцелуя на ночь. Обыденных приятных мелочей, из которых, оказывается, и складывается счастье.

Я без неё устал. Стал злым, нервным, желчным. В общем, тем Бергом, каким я всегда и был. До неё. Жестоким, раздражительным, циничным.

И стойкое ощущение, что вся эта суета не имеет значения, раз моей девочки нет рядом, только усугубляет мой сволочизм.

Правда, этой суеты так много, что можно себя загружать до беспамятства и ни о чём больше не думать.

- Кофе, Александр Юрьевич? - моя новая секретарша раздражает меня тем, что все свои вопросы предпочитает задавать лично, а не в коммутатор. Проверяет жив ли я или уже намертво врос в рабочее кресло и одеревенел?

- Неси, - даже не поворачиваю голову от монитора.

Чёртов Донской прислал черновой вариант видеоинтервью, прежде чем опубликовать. Такой стал щепетильный. Не просто прогибается - стелется. И сразу бывших работников нашёл, которые в меня верят, и собрал целых хорал тех, кто сказал много добрых слов в адрес бывшего начальника. Даже шлюшек этих, что трясли грязным бельишком, пожурил. А после освещения во всех новостях открытия «Айсберга» расстарался этот журналёныш пуще прежнего.

На войне все средства хороши. Хоть идея у Полины, конечно, и возникла дикая: напоить его, привезти в гостиницу, привязать к кровати, поразвлекаться и снять это на видео, но она сработала. Правда, лично участвовать она в этом не собиралась. Обратилась к профессионалам, заплатила, и парня подставили по полной программе - он даже испугаться не успел. Проснулся с жуткой головной болью, ему предъявили компромат и пояснили, что поступил он плохо и свою ошибку надо бы исправить.

Как известно, того, кто продался один раз, всегда можно перекупить. Но в данном случае отрабатывать свои грехи парню в очочках приходится бесплатно. И я прижал бы его грубее, но платить ему за это никто всё равно не собирался. Он признался, что всю эту профанацию заказал Гром, вот пусть и радуется, что дали ему возможность свою карьеру журналиста не слить в унитаз. Пусть крутится.

Дохожу в записи до самого щепетильного места.

- Расскажите о вашей личной жизни, - заглядывает в свои бумажки журналист. - Вы недавно женились?

- Оставлю это без комментариев, - спокойно улыбаюсь я с экрана. - Не будем уподобляться жёлтой прессе. Вы же серьёзный журналист, верно?

- Д-да, да, - нервно поправляет очки Донской и переходит к следующему вопросу.

Останавливаю запись, когда Нина приносит кофе.

- Там должна приехать Надежда Андреевна, - смотрю на часы. - Грудью на амбразуру не надо. Она звонила. Пусть проходит.

- Хорошо, - кивает Нина, и вижу, как скользит глазами по экрану монитора. Вздыхает. Хочет сказать мне что-то, что мне явно не понравится, но под моим тяжёлым взглядом сникает.

Пусть сочувствует Вике, пусть считает меня тупоголовым тираном, пусть ненавидит и общается с моей женой - всё пусть. Пусть все верят, что я гад, не умеющий держать свою ширинку застёгнутой. Пусть. Так надо.

Для полноты картины даже прошу Нину посмотреть не ошибка ли в документе, тыкая наугад пальцем в строку, а сам устремляю заинтересованный взгляд в вырез её блузки.

Её глаза вспыхивают праведным гневом, но жду, что, выходя, она сильнее обычного начнёт вилять задницей. Хорошо бы ещё облапить её как-нибудь или лучше нежно поправить за ушко огненно-рыжую прядь? А то мою руку на чужой ягодице моя вспыльчивая девочка может мне и не простить. Хотя ведь рыжая ей и не скажет. Или скажет? Вспоминаю острые коготки жены, зло впивающиеся в мою кожу. Чёрт, ну зачем я об этом подумал? Даже не посмотрел, как Белка вышла.

И интервью не досмотрел: Надежда нарисовалась, как секундная стрелка, ровно в назначенный час.

Отправляю Донскому указание вырезать кусок про личную жизнь, когда, скупо поздоровавшись, Наденька подплывает к столу.

- Держи, - кидает она документы. И вздох вырывается из её груди, но, похоже, вздох облегчения. - Все мои акции теперь принадлежат твоей жене. Это копии, чтобы ты мог ознакомиться. Там ещё по просьбе Демьянова я тебе приложила документы на расторжение нашего брака и аннулированное завещание, что было в твою пользу.

Не удивлён. Даже рад. Такой груз с моих плеч. Даже невольно улыбаюсь - первая хорошая новость за последние дни. Если что, теперь меня не прибьют за Демьяновские активы. А сам пусть делает с ними, что хочет: хоть Громилову их отдаёт, хоть отписывает церквушке, у скромного здания которой он когда-то по молодости так же скромно жил.

- Что, даже не присядешь? - откладывая в сторону документы, наблюдаю, как Надежда возвращается к двери.

- Присяду, просто кофе себе закажу у твоей новой подстилки.