Он не защищал Алекса, но умолял простить дурака. Ради малыша дать ему шанс. И находил такие проникновенные слова, что, честное слово, я бы Берга уже простила, уже поддалась бы на уговоры, если бы не должна была выглядеть непримиримой.

И этот развод для отца, наверно, будет большим ударом. Большим, чем для Полины. Но они на редкость выступили единым фронтом. Хотя, по логике вещей, должны бы встать на сторону Алекса, хоть он и не прав.

Полина, выслушав по телефону мои слёзы (это было несложно, так я невыносимо скучала первые дни по Алексу, что слёзы и не высыхали), тут же явилась с советом не торопиться с решением его казнить.

Выслушав и её железобетонные аргументы, я, честное слово, уже простила бы Алексу и большие прегрешения, чем какой-то случайный срыв. И поверила бы, что его подставили. И она убедила бы меня, что ничего не было, даже если бы я своими глазами всё видела. Только я ещё не забыла, как активно Полина пыталась нас разлучить. Как подозревала меня и в корыстных интересах, и в том, что это не ребёнок Алекса. Поэтому просто выслушала, но, конечно, своего решения не изменила. Несмотря на то, что теперь Полина неожиданно заняла позицию строго противоположную.

Она уговаривала меня забыть о том, что существует понятие «развод», остыть, соскучиться как следует, поговорить с мужем, выслушать, а потом только принимать решение.

Более того, взялась меня опекать. Возить по аква-гимнастикам, массажам и салонам красоты. Показала три шикарные клиники, чтобы я выбрала, в какой из них буду рожать. Наняла человека, который два раза в неделю обучает меня светским манерам и разным тонкостям этикета и ведения бесед. И сама даёт мастер-классы, как разбираться в вине.

Полина со всей своей одержимостью явно решила взрастить во мне несокрушимую уверенность в себе. И сделать из меня светскую леди, такую, что действительно будет соответствовать статусу моего мужа. Чтобы я везде чувствовала себя уютно: на вечеринках, и в респектабельных домах, и на светских приёмах, хоть к английской королеве на чай меня приглашай.

И гора брендовой одежды, в том числе купальников, в одном из которых нарисовалась у большого бассейна Белка, - тоже заслуга Полины.

Моя подруга-тряпичница Ленка на неё просто молится, на эту гору и на сестру Алекса. А я махнула рукой, смирившись, что мне не повредят ни уверенность в себе, ни шмотки, ни аква-аэробика, и просто ждала решение Берга, которое он сегодня и озвучил.

Теперь даже интересно, как Полина отреагирует на развод.

Она приезжает, когда несчастная рыжая Белка уже мажет покрасневшую кожу средством после загара, проклиная свою беспечность. А Ленка дрыхнет, передав полномочия нянчиться с неугомонным Ванькой мне.

Я даю Полине документы. Но вид у неё такой, что ей, кажется, всё равно.

- Ясно, - она кивает, возвращая их мне, ознакомившись.

И дальше весь вечер ведёт себя также рассеянно. Отвечает невпопад. Над ужином, который заботливая Маргарита Алексеевна накрывает в саду, о чём-то напряжённо думает. И вообще выглядит отстранённой и озабоченной.

И только когда Нина уезжает, а Ленка уходит, она поднимает на меня усталый взгляд.

- Я понимаю, что в твоём положении сообщать плохие новости, наверно, жестоко. Но, мне кажется, ты должна знать.

Чайная ложка падает у меня из рук на пол.

Усилием воли заставляю себя не спросить: Алекс?

Нет, я физически не могу это спросить - эти слова застрянут у меня в горле, но первым всегда идёт на ум самое страшное.

- Полина, что случилось? - слышу я свой голос словно со стороны.

- Демьянов умер.

51. Алекс



Стоять не пепелище жутко.

Тлеют догорающие доски. Истошно воняет дымящийся утеплитель. Двухэтажный сарай, в котором жил Ефремыч, сложился как карточный домик и выгорел почти дотла, забрав его с собой.

Вера плачет на плече у мужа. Я слышу только её всхлипы, пока из обрывков фраз, что остались в моей голове из её рассказа, пытаюсь сложить картину произошедшего.

Врача здесь вообще не должно было быть, она уехала домой, как обычно, под вечер. Но под утро подскочила, словно что-то почувствовала, стала искать телефон. А когда оказалось, что она забыла его здесь, не раздумывая, и приехала. И попала в самый разгар пожарища.

Огонь, подхваченный ветром, неистово пожирал ветхое строение. Гул, смрад. Жар стоял такой, что выгорел почти весь сад плюс зацепило соседский забор. А стреляющий шифер разлетался на десятки метров.

По свидетельствам охраны, вспыхнуло именно на втором этаже, где Демьянов спал один. И пожар распространялся с такой быстротой, что дверь уже почернела, пока они пытались её открыть. И не успели отойти, когда дверь вырвало, словно взрывом. Лестница на второй этаж тут же занялась и рухнула. Одного из парней увезли в больницу с ожогами, второго - с переломом ноги. И сделать уже ничего не смогли. А пока приехали пожарные, строение выгорело дотла. Пожарные и извлекли останки.

Я стою у сгоревшей дотла сирени. И даже сквозь гарь и копоть чувствую её сладковатый запах. Горько. Больно. Невыносимо тяжело. И рыдания Веры рвут душу в клочья.

Наверное, я никогда не смогу себе этого простить. Нет, не того, что оставил Демьянова без своей охраны. Это было его решение. А того, что наш последний разговор был таким злым. Что мои последние слова были о том, что он мне не отец. Что я больше так и не приехал. Что не сказал ему спасибо за всё, что он для меня сделал.

Едва сдерживаю защипавшие глаза слёзы. Нет, не здесь. Не сейчас.

- Видимо, бросили что-то в открытое окно. Что-то очень горючее и едкое, - выводит меня из задумчивости Седой, положив руку на плечо. - Сначала просто разлилось и заполыхало, а когда рвануло саму ёмкость и вышибло дверь, занялось в полную силу.

- Вера говорит, он ещё и на снотворном настоял. Потому что после всех этих лекарств очень страдал от бессонницы. Они никак не могли его нормальный цикл сна восстановить, - похлопав его по руке, отхожу от погибшей сирени.

- И охрана, поди, расслабилась, спала, - уходит вслед за мной с пепелища Седой.

- А где Полкан? - оборачиваюсь на его виновато притихших людей.

- Поехал на опознание, - отвечает мой безопасник. - Езжай и ты, Алекс. Что толку тут ползать? Какое бы заключение ни дали пожарные, поджог или несчастный случай, а Демьянова уже не вернёшь.

И его справедливые слова сушат душу похлеще пустынных ветров.

Напрасная надежда во мне ещё отказывается принять действительность. Упрямство ещё пытается доказать, что, если бы Демьянов меня послушал, всё было бы иначе. Боль жжётся и кусается, заставляя скрипеть зубами. И какая-то вселенская усталость накатывает волнами до тошноты.

- Надежде звонили? - ещё оборачиваюсь у машины.

- Она сказала, что не будет его хоронить. Просила сообщить дату и время, - вздыхает Седой.

- Ясно. Сами, - отвечаю я и, уже захлопнув дверь машины, набираю Полину. - Орлов же был довольно влиятельным человеком? Подскажешь мне контору для организации подобающих похорон?

Как оказалось, два года назад все траурные обязанности взвалил на себя отец. Как выяснилось, за это время мало что и изменилось. И именно его помощь и поддержка в эти тяжёлые дни пришлась как никогда кстати.

- Честное слово, если бы я знал, что пригожусь тебе для этого, то предпочёл бы ещё пару десятков лет не знать о твоём существовании, - шепчет он мне в траурном зале, глядя на заваленный цветами закрытый гроб.

- Если бы я знал, что так получится, и я бы многое сделал не так. А это кто? - спрашиваю, чтобы отвлечься от тяжёлых мыслей, когда очередной дорогой «костюм» ставит венок из живых цветов.

- Это из министерства транспорта, - даёт отец краткую справку. - Марат... чёртов склероз! Не помню, хоть общался лично.

- В общем, тоже нужный человек, - резюмирую я, подавив тяжёлый вздох. Единственный человек, которого я хотел бы сейчас видеть рядом - моя жена. Не на похоронах, конечно, здесь ей делать нечего, а вообще. Но именно она стала и единственной недоступной для меня роскошью. А стоило ли оно того?

И снова задаю себе этот вопрос, когда уже на кладбище к нам с отцом присоединяется Селиванов.

- Я искренне соболезную, Алекс, - прикладывает руку к груди этот высокий худой мужчина лет пятидесяти, с таким интеллигентным лицом, украшенным очками в тонкой металлической оправе, что ему бы на канале «Культура» передачи вести об искусстве. И то, что он замминистра спорта, кажется нелепейшим недоразумением.

Я киваю, а потом мы оба, не сговариваясь, поворачиваемся в сторону обоих Громиловых. Старший, тоже кучерявый, но с тёмным цветом волос и поблёскивающей в них сединой, даже трёт платком покрасневшие глаза. И такая искренняя скорбь на располневшем с годами лице.

Младший кладёт цветы. И оба они тоже подходят высказать соболезнования.

Стоило ли оно всё жизни человека? Стоит ли оно всё таких жертв?

Ведь смотришь вокруг - все мы одинаковые люди. Все из плоти и крови. И вроде все выглядим нормальными, адекватными, деловыми, современными. А всё так же убиваем друг друга за кусок добычи, как дикари.

С трудом сдерживаюсь, чтобы не отвернуться. Стискиваю зубы до скрежета, чтобы не плюнуть в заплывшую рожу. Все свои последние нервы, я, похоже, оставлю сегодня на этом кладбище.

К гробу подхожу попрощаться последним. После Надежды. Вот кому хладнокровия не занимать. Она хоть и в тёмных очках, но ни трясущихся губ, ни дрожащих рук. И тонкие каблуки так прочно держат её на земле, что она ни разу не спотыкается, когда уходит и оставляет меня одного. Вот такая любовь.

- И вот такая жизнь, старина, - кладу я руку на гладкое полированное дерево. - Прости меня за все жестокие слова, что я тебе сказал. Прости и за те добрые, что не успел сказать. Надеюсь, что ты, старый циник, и так знал обо мне всё. Ведь ты был мне самым близким человеком на свете. Спасибо тебе! Надеюсь, когда-нибудь свидимся...

Мне даже слышится его хриплый голос: «Надеюсь, нескоро!». Почему-то уверен, что на моих похоронах он сказал бы именно так. А ещё добавил бы: «Ты как знаешь, Санёк, а я ещё небо покопчу!»

Какая жестокая ирония. Откоптил.

Слёзы застят глаза. И уже как в тумане вижу, и как опускают гроб, и как летит из моей руки вниз пригоршня песка.

Вот и всё!

Только пропади оно всё пропадом!

Где-то в середине поминок, сумев влить в себя лишь полстопки водки, я срываюсь, прыгаю в машину и выжимаю до упора газ.

Есть только одно место, где я сейчас хочу быть. Только один человек на земле, которого хочу обнять и просто поплакать. Только в её руках я смогу поверить, что всё ещё будет хорошо. Просто услышать её голос. Вдохнуть её запах. Прижать к себе и забыть обо всём хоть ненадолго.

Подрезавшая меня машина, заставляет нажать на тормоз так резко, что если бы не встроенная антиблокировочная система, колеса бы заклинило.

Но машина и так идёт юзом. Каким-то чудом выруливаю на обочину, но столкновения всё равно не избежать. Пусть вскользь, но всё же сношу бок тёмного седана. И выскакиваю из машины с твёрдым намерением, если не убить этого идиота - водителя, то уж точно покалечить.

Но и он бросается мне наперерез.

- Какого чёрта, Полкан?! - начисто забываю я имя бывшей Демьяновской «шестёрки».

- Остынь, Алекс! - он получает толчок в грудь, но не сдвигается с места.

- Что за нахрен?! - я не просто рычу, я реально готов его порвать. Вцепиться в его лживую глотку. Стереть тварь с лица земли.

- Угомонись! - откидывает он меня. С усилием, но всё же откидывает. - Не делай глупостей! Не езди туда, Алекс!

- Ты мне не указ! - вцепляюсь в его грудки. - Демьянова я бы ещё послушал, но тебя - нет.

- Я тебе и не указываю. Я обещал тебя остановить. И я выполню своё обещание, чего бы мне это ни стоило. Потому что, если ты сейчас к ней поедешь, смерть Демьяна будет напрасной. Слышишь меня?

Он даже не убирает мои руки. Просто смотрит прямо в глаза, и в том, что он будет биться до смерти, но не отступит, исполнит приказ, я даже не сомневаюсь. Что-то есть в его взгляде, отчаянное, упрямое, честное, что заставляет меня остановиться.

- Что же вы, Егор Михалыч, наделали? - отпускаю я его одежду и пячусь, пока не упираюсь спиной в машину.

- Надеюсь, мы всё сделали правильно, Алекс, - вырывается из его груди тяжёлый вздох. - Только ты теперь не подкачай. Делай, что должен. А время нас рассудит.

52. Виктория



- Всё хорошо, - сжимает мою руку Полина. - Клянусь тебе, Вика, с ним всё хорошо. Он держался как кремень. Ни один мускул на лице не дрогнул ни когда к нему Громилов подошёл, ни когда Наденька приехала. Вот прямо как ты сейчас, - улыбается она. - Неужели так и не хочешь с ним поговорить? Ведь любишь, переживаешь, страдаешь. И он так же.