Наталья Майорова - Глаз бури

Софи почти кричала. Еще ей хотелось топать ногами и что-нибудь разбить. Матрена комкала в руках неопределенного цвета и фасона кофту. Семен понимающе кивал головой и бормотал под нос из медицинской латыни. Кирилл тупил взгляд и старался не смотреть на полураздетую барышню Софью Павловну (Олю и Матрену – товарищей по коммуне – он почему-то искренне не воспринимал как женщин. С Софи это не получалось).

– Я держала в руках это письмо, – спокойно и вразумительно сказала Оля. – Ты упоминала, что Туманов с трудом умеет писать, да я и сама говорила с ним. Письмо написал человек нашего с тобой круга, получивший законченное образование и учившийся каллиграфии…

– Да попросил какого-нибудь семинариста переписать! – упорствовала Софи.

– Софи, я была там, а тебя там не было! – возразила Оля. – И я не слепая. Туманов, может быть, трижды негодяй, но он не писал сам себе этого письма! Если ты отказываешься ехать, то я сейчас сама поеду к нему и все расскажу.

– Никуда ты одна на ночь глядя не поедешь, – проворчал Сергей. – Если до утра нельзя обождать, я с тобой поеду.

– И я, – качнул головой Кирилл.

– Правильно, поезжайте втроем, и скажите там все, что нужно, – поддержала идею Матрена. – Софи нужно прийти в себя после всего. Довольно уж она сегодня наездилась.

– Матрена, давай свои кофту и юбку, я еду, – Софи решительно поднялась с кровати. Глаза ее, обметанные глубокими тенями, светились между тем ясным, отчетливым огнем. Губы потрескались. – Да еще, пожалуй, господа, если есть, одолжите мне что-нибудь вроде шинели. Нынче мне уж до моды все равно, лишь бы не мерзнуть…

К парадному, ярко освещенному электрическим огнями подъезду клуба уже начали съезжаться гости. Коляски и экипажи теснились на отведенной для них площадке. Для кучеров возле специальной будки горел костер. Мартынов, находящийся при исполнении, распахивал двери и с достоинством кланялся гостям.

На подошедшую ко входу Олю он взглянул так, как будто она была по меньшей мере майором, и едва не взял во фрунт. Софи ничего не поняла, но улыбнулась забавному зрелищу.

– Здесь мы не пойдем, – быстро сказала она своим спутникам. – Там уже началась игра и прочее. Ни к чему. Я знаю, где черная лестница, это быстрее. Кто-нибудь из прислуги Туманова отыщет.

Едва молодые люди приблизились к дверям, как они распахнулись, какой-то вихрь подхватил Софи, ее ноги оторвались от земли и закружились по воздуху.

– Соня! Соня! Сестричка! Нашлась! Нашлась! – восторженно повторял Гриша, кружа сестру. Невозмутимый Аркадий стоял позади него и довольно улыбался.

– Мы с Сергеем теперь, пожалуй, назад поедем? – сказал Кирилл. – Раз так, то чего нам тут?

Оля согласно кивнула. Сергей обвел всю сцену любопытным и жадным взглядом, но возражать не стал.

– Почему вы здесь? – строго спросила Оля, когда Гриша, наконец, опустил Софи на землю. Девушка прикрыла глаза и оперлась на руку брата.

– Мы нашли больницу, где был Касторский. Там сказали, что он в себя пришел, и что за ним уже прислали из Дома Туманова и увезли. А после из полиции приходили… Вот мы и поехали сюда. Видели этого Калину… Ничего он не знает… Да что теперь! Соня! Я так рад!

Разгромленный интерьер покоев Туманова внешне не произвел на Софи никакого впечатления. По-видимому, из-за обилия недавно пережитого она попросту утеряла способность чему-нибудь удивляться.

По зову Иннокентия Порфирьевича Туманов пришел откуда-то из недр клуба. Увидев Софи, он на мгновение замер, как собака на стойке, потом быстро подошел к ней, взял ее руки в свои, заглянул в глаза.

– Софья! Скажи, только по правде скажи, как с тобой?

– Со мной все в порядке, Михаил Михайлович, – механически ответила Софи. Взгляд ее куда-то уплывал, лоб над бровями резала поперечная мучительная морщина. Хозяин клуба стоял перед ней, словно оцепенев, не в силах сдвинуться с места и ничего предпринять.

– Туманов! – вскрикнула Оля. – Да что вы ее пытаете! Она же сейчас, после всего, в обморок упадет. Отпустите ее и очнитесь сами! Вот Софи! Освободилась своими силами. Что у вас?

– Да, да, Ольга, ты права! Иннокентий! – Туманов обернулся к Иннокентию Порфирьевичу, который буквально поедал бледную Софи ласковым, умильным взором. – Отмени сейчас же все! Все, слышишь?!.. Мне плевать, кто что скажет! Ты слышишь меня?!

– Я-то по своей части все, что можно, исправлю, – негромко сказал управляющий, не обращая никакого внимания на грозное рокотание в голосе хозяина. – А вот вам бы следовало немедля озаботиться о покоях для Софьи Павловны и ее друзей. Глядите сами, барышня на ногах стоит из последней возможности…

– Покоях?… – растерянно переспросил Туманов. – Но у нас же нет… Не у шляпниц же… И здесь нельзя…

– Красный кабинет имеет отдельный вход на галерею и место уединения при нем, – напомнил Иннокентий Порфирьевич. – Если послать Таню постелить на диванах…

– Я сейчас поеду домой, – отчетливо сказала Софи. – Туманов, дайте мне денег на извозчика. У Оли я больше просить не могу, у нее самой нету. Я вам после верну.

– Куда – домой? Что ты говоришь – домой?

– Домой – это в Калищи, под Лугу. У меня там дом, при школе. Вы не знали?

Голос Софи казался ломким, как стекло. Гриша мучительно кривил губы, пытаясь из наличной картины понять, что такого есть между сестрой и этим нелепым и странным Тумановым. Аркадий размышлял о том, далеко ли до этого красного кабинета и не надо ли, пока Софи не упала, взять ее на руки и отнести туда, где, по крайней мере, будет на что ее положить.

– Софья! Ты никуда сейчас не поедешь! Я тебя не пущу! Иннокентий! Пусть приготовят для барышень красный кабинет и еще что-то для брата и этого… как вас, Андрей? Аркадий? Значит для Аркадия!.. Софья! Я завтра дам тебе денег и чего хочешь, и Ольге твоей теперь же денег дам, потому что она слово сдержала, и тебя ко мне привела (в этом месте глаза Гриши, Аркадия и Иннокентия Порфирьевича сделались просто квадратными, а Оля пятнисто покраснела), но только сейчас ты здесь останешься, у меня! Не могу я сейчас тебя отпустить, слышишь – не могу! –

С этими словами Туманов протянул руки к Софи, управляющий невольно напрягся, а девушка отшатнулась и сильно ударила хозяина заведения по лицу. От неожиданности все присутствующие позабыли дышать. Туманов и не подумал закрыться, ладонью стер кровь с разбитой губы.

– Бей еще! – глухо сказал он. – Сильнее бей, не бойся. Заслужил делами. Не сложится по-другому, так хоть отметила от тебя на память останется.

– Туманов, вы с ума сошли, да? – словно просыпаясь, с какой-то необычной для нее робостью спросила Софи. – Что мне Оля говорила, это письмо, и прочее… Вы что, действительно собирались все бросить и уехать? Или это опять такая дурацкая игра?

– Какая игра, Софья, что ты говоришь! – с жаром вскричал Туманов. – Да если б в этом распроклятом письме было сказано, чтоб я немедля после получения его застрелился…

Туманов замолчал, потому что дальше говорить было нельзя. Нельзя было даже начинать, и все присутствующие это понимали, и каждый из них по-своему хотел бы в этот момент очутиться где-нибудь в другом месте.

– То – что? – тихо спросила Софи.

– Я бы застрелился, – также тихо и равнодушно ответил Туманов.

Иннокентий Порфирьевич коротко всхлипнул, а Оле Камышевой на одну маленькую короткую минутку вдруг сделалось совершенно наплевать на революцию и народное благо. У Гриши дергалась под глазом какая-то жилка, а в целом он выглядел так, словно у него сейчас начнется припадок. Аркадий жалел о Семене с его животным магнетизмом, ему казалось, что коллективный сеанс последнего был бы сейчас очень уместен для завершения картины.

– Я останусь до завтра, Михаил, – сказала Софи. – И вправду на ногах не стою…

– Вот и хорошо, Софья, вот и славно! – облегченно засмеялся Туманов. – Сейчас там все изготовят и ляжешь спокойно… А я тебе тут, знаешь, мопсиков в подарок прикупил…

– Мопсиков?! Каких мопсиков? – удивилась Софи и неуверенно улыбнулась, вспомнив шоколадного мопса Элен и слопанные им какашки.

Поздним утром молодые люди завтракали в большом зале клубного ресторана, устроенном в правом крыле дома с дикой, азиатской роскошью. Шелковые ковры, бархат, хрусталь, бесшумные предупредительные официанты, до хруста накрахмаленные скатерти и салфетки с монограммой «ДТ», в углу, в яшмовой кадке – удивительное дерево из серебряной проволоки с листочками и плодами из самоцветов, на ветвях которого застыли разноцветные райские птицы.

– Из Парижу, – похвастался Иннокентий, который время от времени подходил к гостям, чтобы дополнительно узнать, нет ли каких пожеланий. – Из ихнего королевского дворца. Когда они там у себя, прости Господи, революции делали, все по рукам пошло. А Михаил Михайлович и прикупил кое-чего по случаю. Прибыло вместе с мосье Жаком, нашим кухонным гением… Не желаете ли еще чего покушать?

– Премного благодарны, Иннокентий Порфирьевич, – улыбаясь, за всех (остальные по разным причинам пребывали в состоянии молчаливой меланхолии) ответил Аркадий и выразительно погладил себя по животу. – Вкус у всего преотменный. Глазами рады бы и еще поесть, да в брюхо больше не лезет.

– И на здоровьичко, – ласково улыбнулся управляющий. – Экипаж для господ и Ольги Николаевны изготовлен. Доставит вас куда прикажете. А вы, Софья Павловна, по-прежнему намерены отсюда прямо в деревню отправиться?

– Разумеется, – кивнула Софи. – Оля, я для Дуни Водовозовой письмо оставлю, чтоб они с матерью не беспокоились. Сумеешь передать?

– Давайте мне, Софи, я передам, – неожиданно для всех сказал Аркадий.

После этой реплики повисло молчание. Все знали, чем оно вызвано, и не знали, как разрешить.

С прошлого вечера и доныне хозяин клуба, обеспечивая гостям всяческие удобства, сам не показывался на глаза. «Может быть, он ждет, что я его позову? – гадала Софи. – Или, напротив, не желает меня больше видеть? Да ведь у него еще, небось, и дел невпроворот, после вчерашнего-то скандала… Пока всем объяснишь…»

– А где же Туманов? – решилась она, завершив обильный завтрак последней тарталеткой с базиликом и паюсной икрой. – Надо ж нам, наверное, с ним попрощаться. Или он уже по делам отбыл, пока мы спали?

– Михаил Михайлович оставил все имеющее происходить на ваше, Софья Павловна, полнейшее усмотрение, – с какой-то торжественной нелепостью заявил управляющий. По-видимому, он старался в точности передать дух того, что, как он полагал, велел ему сказать Туманов. – Ежели вы соблаговолить изволите, то в моем непременном сопровождении («и при канделябре!» – мысленно дополнила прозрачные тумановские соображения Софи), просит вас хозяин пожаловать в клубную контору для разговора о случившемся инциденте, в интересах пресечения дальнейших злокозненных попыток…

– Иннокентий Порфирьевич, миленький, а вы по-человечески сказать не можете? – взмолилась Софи. – Чего Туманов от меня теперь хочет?

– Я тебя одну к нему не отпущу! – быстро сказал Гриша.

– Тебе, Гриша, на занятия давно пора, – отпарировала Софи. – А Иннокентий Порфирьевич – мой лучший защитник, и делом это доказал превосходно, – в этом месте Софи ласково улыбнулась лисичке-управляющему, а тот – смущенно потупился. – Так что ж – Туманов?

– Хочет, чтоб вы с Нелетягой поговорили, а тот после – своей методой обещал злодея вычислить, – вполне внятно сообщил Иннокентий Порфирьевич. – По мне же – каждому свое, и надобно было бы в полицию обратиться, а Нелетяга этот – охальник, только языком работать хорош.

– Что ж за Нелетяга? Не знаю такого… Впрочем, ведите! – вздохнула Софи.

Трудно сказать, каких именно действий и намерений ожидала она от Туманова, но его желание немедленно начать собственное следствие и использовать ее в его интересах почему-то разочаровало девушку. Вчерашняя сцена безумного, публичного объяснения вновь показалась ей дикой, наигранной и нелепой.

При всей своей наблюдательности Софи затруднилась бы сказать, кто и как обыкновенно использовал комнату, в которую теперь привел ее Иннокентий Порфирьевич. Помещение казалось удивительно безликим. Даже казенный дух в нем отсутствовал. Единственным примечательным моментом был вид из окна. Высокое, стрельчатое, ничем не занавешенное окно выходило в темный облетевший сад, за которым густые осенне-зимние невские воды делились на Большую и Малую Невки, а за ними, в свою очередь, виднелись парки и дворцы Каменного острова.

Туманов сидел у окна на стуле, который казался ему мал, напротив же, в кожаном кресле развалился небрежно одетый, худощавый человек с жидкой остроконечной бородкой и темными кустистыми бровями. Полуприкрытые глаза человека внимательно изучали вошедших.

Софи сразу догадалась, что человек в кресле и есть Нелетяга, впрочем, она больше глядела на Туманова. Хозяин клуба, напротив, на нее не смотрел вовсе. Был он землисто бледен, помят, тусклоглаз, в углу губ присох струп, при взгляде на который сердце Софи тоскливо и болезненно сжалось.