– Софья. Софья Павловна Домогатская. Ты с ней знаком.

– Однако, Михаил…

– Что ты хочешь сказать?

– Ничего. Я абсолютно ничего не хочу говорить по этому поводу. Ты сам меня вынуждаешь. Я пришел говорить абсолютно о другом.

– Говори же. Садись куда хочешь и говори. Что тебе дать выпить? Или поесть?

– Того и другого. На закуску я бы предпочел мясо. Его нынче нигде толком не сыщешь.

– Так пост же… – равнодушно напомнил Туманов.

– Вот именно, – согласился Иосиф, уселся в кресло, обитое серой кожей, и закинул ноги на низкий столик. – Значит, мясо. Распорядись… И один вопрос, коли уж так: как ты себя теперь здесь чувствуешь?

– Щекотно.

– ?!

– Иногда кажется, что на мне пробиваются не то веточки, не то корешки. Как будто я прямо сейчас превращусь в дерево или заколошусь, или врасту где-нибудь, или еще чего в том же роде. Бывает, вроде, и хочется даже… Спасаюсь, гляжу на картинку, где эти дерутся…

– А! Бедняга Парсифаль!

– Почему бедняга? Что не сумел эту чашку удержать? Как ее там?

– Грааль? Нет. Грааль – это всего лишь символ. Печальный символ самоактуализации этого мира. Обрести его в личное или даже в коллективное пользование нельзя по определению. А бедняга он потому, что так и не сумел разгадать свою истинную природу и примириться с ней. Как я его понимаю!

– Зато я не понимаю ни хрена! Рассказывай, наконец, по делу!

– Как будто это я тебя все время отвлекаю! Это я, видите ли, пригласил в игорный дом всяких химиков, и устроил из своих комнат грядку со шпинатом! – картинно обиделся Иосиф, явно напрашиваясь на утешения и извинения. Утешения воспоследовали в виде огромного дымящегося и исходящего соком куска жаркого, переложенного тушеным картофелем, золотистыми пикулями и свежей петрушкой.

Утолив первый голод и отхлебнув вина, Нелетяга аккуратно вытер пальцы и рот салфеткой и приступил к рассказу.

– Сейчас ты будешь смеяться, мой герцог. Но это будет, уверяю тебя, горький смех. В прошлый раз мы насчитали шестерых информированных и вроде бы первично заинтересованных лиц. Простая задача: найти того, чьи деловые или уж личные интересы так или иначе пересеклись с твоими – и злоумышленник у нас в руках. За истекшее время я более-менее проверил всех…

– И что ж? – не сдержался Туманов.

– Пожалуй что, старая баронесса Шталь тут не причем. На первый, да и на второй взгляд не просматривается абсолютно никаких причин, зачем ей тебя изводить и желать тебе гибели или иных неприятностей. Ты, кажется, говорил, что никогда не пересекался делами с ее вторым покойным мужем, бароном?

– Если только по мелочи. Ничего крупного не было. Я бы запомнил.

– Значит, баронессу можно исключить. Все остальные участники давнего гадания – ВСЕ! Слышишь, Туманов? – имеют те или иные причины тебя ненавидеть и желать тебе всего самого нехорошего.

– Ух ты! Я где-то даже польщен. Расскажи поподробней.

– Начну с самого очевидного. Я отыскал деревню и имение, в которой, по всей видимости, держали в плену девицу Домогатскую…

– Ну! – вскричал Туманов, отставил бутылку, из которой прихлебывал вино и возбужденно ударил кулаком по ладони. – Молодец, Иосиф! Стало быть, мы уже сейчас все знаем!

– Погоди. Дослушай. Деревня называется Турьево, расположена недалеко от Любани. Для верности следовало бы свозить туда Софью Павловну, но есть факты, которые позволяют не подвергать ее нервы такому испытанию…

– Что за факты?

– Имение, расположенное в полутора верстах от деревни, зовется Ряжские Пруды, и является старым родовым гнездом дворянского рода Ряжских…

– Константин!

– Истинно так. После кончины почтенного батюшки, Николая Вениаминовича Ряжского, имением совместно владеют его дети – Мария Николаевна Помигина (в девичестве Ряжская) и Константин Николаевич Ряжский, наш с тобой фигурант и знакомец. Мария Николаевна по слабости здоровья почти непрерывно живет в Италии, за границей, следовательно, в имении и вообще в Петербурге не появляется. Сам Константин Николаевич так же предпочитает свободное от трудов время проводить не в деревенской глуши, а в более цивилизованных местах, вроде той же Италии, куда он регулярно ездит повидаться с сестрой (по слухам, они очень дружны с детства), крымских или германских курортов. Имение полу заброшено, однако продавать его он не собирается, возможно, из каких-то сентиментальных соображений. Последний раз его видели в родовом гнезде прошлой весной, когда он с друзьями приезжал, чтобы поохотиться на уток и половить налимов в речке Ряжке.

– Но как же тогда?…

– Неизвестно. Есть несколько гипотез. Во-первых, Константин Ряжский мог побывать в своем имении инкогнито. Во-вторых, мог специально проинструктировать слуг (их там всего четверо, все – немолоды) о том, что говорить, если кто-то будет его посещениями интересоваться. И, наконец, третья гипотеза: кто-то другой специально подставляет Ряжского, как объект возможного расследования. Здесь надо учитывать и то, что побег бодрой девицы Домогатской, по-видимому, все же не планировался. Следовательно, по первоначальному плану она вовсе не должна была узнать, где именно находилась в плену. В свете этого третья гипотеза выглядит, на первый взгляд, слишком сложной и изощренной. Но, поскольку мы пока не знаем наверняка, с кем именно имеем дело, я бы не сбрасывал ее со счетов… Итак, родовое имение Ряжские Пруды. Что у нас еще есть за Ряжского? Не так уж и мало. Еще с твоих слов я понял, что пересечение ваших деловых интересов несомненно. Теперь, наверное, стоит вслух озвучить масштаб, – Туманов кивнул. – Игорный дом под названием «Золотой Осел» (название отличное, несомненное очко в пользу Константина Николаевича), которым Ряжский владеет через подставных лиц – это прямая конкуренция Дому Туманова…

– Это я ему конкурент. «Золотому Ослу» уже три с лишним года, мы же открылись всего полтора года назад…

– Детали, Михаил, детали, – Нелетяга раздраженно помахал рукой. – Не отвлекай меня от главного, иначе мы вообще никогда не разберемся в этой паутине… Итак, «Золотой Осел». Дела в нем идут ни шатко, ни валко, и возникновение Дома Туманова, несомненно, здорово подкузьмило Константину Николаевичу.

– Константин, конечно, ушлый жук, – снова вмешался Туманов. – Если не знать, так и не поверишь, что из этих… аристократишек. Все доходное носом чует, как потомственный рыночный меняла. Если бы стала ему возможность разорить меня, иным способом под монастырь подвести – он бы ни мгновения не колебался. Но подсылать убийц, красть девиц, черные кареты, черные маски… Как-то не верится мне. Не его это…

– Возможно, – терпеливо согласился Нелетяга. – Но, кроме имения и «Золотого Осла», есть еще подряды на канатной фабрике и льняная мануфактура, которую ты осенью увел прямо из под его носа. По деньгам, насколько я понял, это выходит куда серьезней, и уже без всякого куража, на который вы оба в своих клубах играете…

– Все равно! – упрямо сказал Туманов. – Не верю я, что Константин станет в черной карете…

– Ты слушать будешь или нет?! – разозлился Иосиф. – Если ты лучше меня все знаешь, так сам злодея и ищи! И вот о чем своей головой подумай: мы все время считаем на одного. А если они парой объединились? Или тройкой? Скажем, у Константина своя выгода, а у Ксении или, положим, у графини К. – своя? Тогда можешь черную карету представить?

– Тогда, пожалуй, могу, – медленно кивнул Туманов. – Но какое ж Ксении-то до меня дело? Вообразить нет сил. В любовниках я у нее не был, мануфактуру из под носа не уводил…

– Ксении, Михаил, нынче, как и тебе, тридцать пять лет исполнилось. Для бабы это возраст критический. Тело и мозги теряют прежние очертания, расплываются у кого вместе, у кого – поврозь. Думают они в это время так: что было, то мое, а что не вышло, то уж и не выйдет никогда. Глянем в этом аспекте на Ксению. Детей у нее нет. То ли по ее вине, то ли по мужниной, кто теперь скажет? Родители умерли. Собак и кошек она терпеть не может. То есть, холить и лелеять абсолютно некого. Муж есть. Но к добру ли? Знаешь Ксениного мужа? – Туманов опять кивнул. – То-то и оно. Игрок, пьяница, бездельник, бабник, ни одной юбки в кордебалете мимо не пропустит, сама Ксения его месяцами не видит. Все имения и недвижимость заложены-перезаложены, прислуге жалованье и то, бывает, нечем заплатить. Горничная мне по секрету рассказала, что новые простыни из двух старых сшивают…

– Ну надо же! – удивился Туманов. – А такой богатый дом был. До чего же глупы оказались! Но я-то тут причем?

– Ты, мой герцог, людей не хуже меня знаешь, – Иосиф по-новому скрестил ноги на столике, отпил из бокала вина, потянулся и закусил виноградом, который стоял в вазе рядом с его ботинком. – Только прикидываться любишь сиротой казанской… Ну да ладно, хочешь от меня услышать, слушай. Жизнь, значит, у Ксении по всем статьям не удалась. Надо ей при такой жизненной позиции виноватых найти или не надо?

– Надо, наверное, – нерешительно согласился Туманов. Сам он давно отказался от мысли найти людей, виноватых в его жизненных проблемах, но к женщинам, как к существам зависимым и неполноценным, до знакомства с Софи относился с долей пренебрежительной снисходительности. – Вот муж у нее обалдуй порядочный…

– Вот и глупо! Муж, каким бы он ни был, это как бы часть ее самой. Обвинить во всем его, значит и себя тоже не пощадить. Нет, это вовсе не годится. Если хочешь знать, по нынешней Ксениной теории во всем виновато проклятие.

– Как-кое проклятие? – изумился Туманов. Мистическая часть мироздания стопроцентно находилась за границами его интересов.

– Для наполнения жизни хоть какими-то впечатлениями Ксения периодически устраивает у себя своеобычные сборища. Насколько я понял, там занимаются всякими малопочтенными с точки зрения нормального материалиста, но модными нынче вещами – спиритизм, гадания, выступления и откровения всяческих посещающих столицу шарлатанов. Мне удалось войти в доверие к одному из постоянных посетителей ксениного салона (в этом месте Туманов весело усмехнулся, а Иосиф опустил глаза и прикусил губу с выражением искренней боли. Туманов не глядел на приятеля и ничего не заметил). Он мне многое объяснил. Остальное я достроил сам с помощью операции синтеза. И вот что получается. Шестнадцать лет назад вместе с Глазом Бури в их семью вошло нечто мистическое, что могло быть, в зависимости от обстоятельств, повернуто и к добру, и ко злу. Саджун во время гадания сказала лишь часть правды, и воспользовалась силой камня в своих интересах. Когда же камень исчез, у Мещерских все пошло наперекосяк. Если камень вернуть, то все опять наладится…

– Что наладится? – ошеломленно спросил Туманов. – Что теперь может наладиться?

– Этого я не знаю. Экзальтированные дамы средних лет для меня, сам понимаешь, загадка. Тебе виднее.

– Но ведь Глаз Бури давно в Бирме, в короне ихнего Будды!

– Ксения не знает об этом. Если она каким-то образом пронюхала про твою дружбу с Саджун и связала ваши прошлые и нынешние ипостаси, то она вполне может думать, что камень по-прежнему у вас и именно ему вы обязаны своей удачей. Сам говорил, вполне возможно узнать, что за последние пятнадцать лет он не всплывал ни на одном аукционе. Вообразить себе, что вы украли его, чтобы вернуть в храм – на такое ни у кого фантазии не хватит. Так что Ксения по-прежнему считает именно себя истинной хозяйкой камня и полагает, что у нее все права на него. В конце концов, это ее наследство. Получив камень, она может его просто продать и в результате иметь собственные, независимые от мужа средства. Выкупить какое-нибудь из имений, жить там, читать книги, заниматься астрологией и спиритизмом… Ну, черт ее знает, что ей там еще надо!

– Но у нас нет этого дурацкого камня! Может быть, если сказать ей, представить какие-нибудь доказательства… В конце концов, я могу купить ей новые простыни!

– Не дури, Михаил! Чтобы что-то объяснить ей, тебе придется самому признаться в воровстве и подставить под удар Саджун! И откупиться от Ксении теперь тоже невозможно. Никакое количество денег не компенсирует ей загубленную, как она полагает, жизнь. И не забывай, она княжеского рода. От любых подачек бывшего кухонного мужика ее ненависть к тебе только возрастет. К тому же вовсе не обязательно, что за всеми твоими неприятностями стоит именно Ксения…

– Но кто же тогда?! Константин не станет возиться с ряжеными…

– Есть еще следователь, Густав Карлович Кусмауль.

– Тысяча морских чертенят! Ну и имечко! Тот самый, что ли?

– Именно тот самый!

– Жив, курилка! Сколько ж ему лет? Он мне, помнится, уже тогда старым казался. Я думал, он давно в отставке или уж вовсе помер.

– Густав Карлович по-прежнему состоит на службе, ежедневно час посвящает немецкой гимнастике, обливается для поддержания здоровья ледяной водой, катается, несмотря на преклонные года, на модном велосипеде, а для продления жизни пьет какой-то особый кефир по методе естествоиспытателя Мечникова.