Дуня объявилась у подъезда особняка Головиных, что само по себе было удивительно до чрезвычайности. Они никогда и ничего не говорили по этому поводу, но Софи как-то знала, что Дуня недолюбливает Элен. Не мудрствуя понапрасну, она объясняла это ревностью одной подруги к другой, и даже испытывала по этому поводу какое-то неотчетливо лестное чувство.

Софи заехала к Элен после спектакля в Александринском театре, куда они ходили на Варламова. Сама Софи по ее доходам купила бы за 17 копеек место в райке, но Василий настоял на том, что это глупый снобизм, раз у них все равно арендована ложа (один билет в которую стоил 13 рублей 80 копеек). Софи легко изгнала из своего сознания строгий образ Матрены (который что-то говорил и грозил пальцем) и позволила себя уговорить, так как, живя с Тумановым, привыкла слушать оперу и смотреть спектакли из ложи или партера (Михаил предпочитал ложи, ориентируясь на то, что в них сподручнее спать, Софи из этих же соображений заказывала партер).

– Дуня! Что ж ты здесь? Зайдешь? – воскликнула Софи, завидев подругу. Головнины тактично отошли в сторону и заговорили меж собой.

– Нет! Мне с вами… с тобой поговорить надобно, – Дуня ежилась и пожималась, словно замерзла. Вечер между тем был по-весеннему теплый и ветра не было совершенно. – Скажи ей… Элен скажи, что ты нынче со мной поедешь. У меня извозчик тут. Поедем к нам. Маменька чаю даст… Хотя ты ж из театра, наверное, в буфете накушалась…

– Хорошо, – серьезно кивнула Софи. Экономная Дуня разорилась на извозчика – это что-то да значит. – Я попробую объяснить. Хотя она все равно обидится…

– Пускай! – Дуня махнула рукой.

До самого дома Дуня молчала. Софи тоже не лезла с инициативой, вспоминала спектакль, дремала. Окна домика на Петровской были приветливо освещены, Мария Спиридоновна стояла на крыльце, закутавшись в шаль и вглядываясь в темноту.

«Хорошо все же, когда тебя родной человек ждет и встречает,» – мимолетно подумала Софи.

Чай был сладким, баранки с кунжутным семенем – вкусны. Софи жмурилась, клевала носом, волей обрывая подступающий сон. Мария Спиридоновна подробно расспросила Софи о театре, припомнила театральных кумиров своей юности, после извинилась, отпросилась в постель. Ее, понятное дело, отпустили с охотой.

– Я хочу умолять тебя! – сказала Дуня.

– О чем? – сон мигом слетел с Софи.

– Боюсь все время, что ты слушать не станешь.

– Говори, ты ж знаешь, я для тебя много готова сделать. Уж послушать-то…

– В том-то и дело, что не для меня.

– Для кого ж просишь? Для Семена?

– Семена? Причем тут Семен?!

– Говори же. Чего тянуть?

– Я начну с краю, ты потерпи, мне так легче. И не волнуйся, во мне красноречия немного, я скоро к делу перейду… Ты знаешь, что нынче весна, на Неве лед для ледников готовят. Мне еще девчонкой смотреть нравилось, я всегда ходила. Это ж хитро все. Большие параллелепипеды «кабанами» зовут, ты знаешь? Сначала пилами вырезывают длинные полосы с гирями под водой. Потом пешнями откалывают «кабаны»… Когда они уже на лед вытащены, так на солнце сверкают красиво, всеми цветами радуги. Как огромные алмазы.

Я нынче шла вдоль Невы, гляжу – «кабанов» делают. Спустилась поглазеть. Как раз тащили «кабана» из воды. Лошадь с санями пятили к майне, дровни специальные уже под воду спустили. Дальше надобно удлиненные задние копылья подвести под «кабан» и там зацепить. Кто-то из рабочих полез в майну, и что-то там у него не сладилось. Вдруг все назад поползло, лошадь копытами скользит, крик, шум, треск… Кто-то кричит: «Руби постромки!» – это, чтобы лошадь спасти, но ведь там же, в майне, едва не под кабаном, человек! Ежели отпустить, так его «кабан» всяко за собой и утянет! Но что ж? Это работа опасная – все знают, хотя и платят за нее хорошо, и охотников немало. Я, понятно, замерла, и все, кто глядели – тоже. Баба какая-то принялась визжать, так ее по шее спроворили – не мешай! А там, в майне, уж и надежды никакой нет. Вдруг один из тех, что лошадь понуждал и дровни тянул, бросил все, скинул тулуп и – в майну. Исчез. Думали – сгиб и этот. Но вдруг выныривает, и того, первого, за волосья держит. Кричит: «Тащи! И постромки режь!» – И еще – ругань несусветная, чтоб побыстрее. Тут остальные мигом сориентировались, этих на лед вытащили, пока их волной от тонущего «кабана» и дровней не смыло, другие лошадь высвободили, третьи уж костер на жестяном листе ладят, чтобы «утопленники» от холода не сомлели. Вокруг все разом вздохнули, загалдели, кто-то «ура!» закричал. Я уж хотела было прочь идти… Но тут второй-то рабочий, спаситель, разделся едва не донага, и я его признала…

– Это, конечно, был Михаил Михайлович Туманов, – усмехнулась Софи, глядя в стол. – Вполне на него похоже. Я уж прежде поняла. Только гадала все – спасется или уж потонет…

– Софи! – с ужасом воскликнула Дуня. – Тебе что ж – безразлично, будет он жив или нет?!

– Да нет, почему? – Софи пожала плечами. – Ты уж меня в злодейки-то не пиши, чтобы живому человеку погибели желать… А только…

– Я после говорила с ним, – поспешно прервала подругу Дуня. – Спросила: зачем?! Он видел, что я перепугалась страшно, шутил со мной, смеялся, ругался, так… Рассказывал, что уже видал это во сне, в кошмаре. Что тянет веревку и не может отпустить. Ты знаешь? – Софи удивленно кивнула. – Софи! Он хочет умереть! Смерти ищет! Ты понимаешь?!

– Ну и что ж с того? Такая у него конституция напополам с биографией получилась. Ищет, стало быть, найдет рано или поздно. Я-то тут что могу поделать?

– Софи, умоляю тебя, вернись к нему! Только ты можешь его удержать!

– Сейчас, разбежалась… Глупость ты, Дуня, какую-то говоришь. Право, я даже и подумать не могла, что ты такая чувствительная. Ну что я могу с ним теперь сделать? Он и прежде, до меня, был таким. Я просто подвернулась, и тоже – едва с ума не сошла, не говоря уж об остальном. Хорошо, что вовремя улизнуть успела. Нынче вот в себя потихонечку прихожу, опять жить начинаю… Чего ж ты от меня хочешь?

– Он погибнет без тебя!

– Дуня, милая, пойми, он и так, и так погибнет. Он уж все задачи, которые себе назначил, выполнил сполна, все всем доказал, а еще чего-то придумать не может. Образования не хватает, или другого – я не разберу. И – что ж я? Он меня, считай, сам выгнал…

– Он себя клянет за это неустанно, – тускло сказала Дуня. – И когда я спросила: «хотели б вы ее вернуть?» Ответил: «под каленое железо пошел бы, лишь бы назад пришла!»

Вполне осознав Дунины слова, Софи невольно вздрогнула и поморщилась.

– Господи, если бы ты знала, как же мне надоели все эти его безумные выходки и позы!

– Так ты не пойдешь?… – с какой-то отчаянной решимостью в тоне спросила Дуня.

– Не пойду… И что ж? – Софи взглянула на подругу с удивлением и любопытством. – Что ж ты сделаешь? Заставишь меня?

– Нет, – Дуня покачала головой. – Я знаю, что тебя заставить нельзя. Я по-другому сделаю…

– Что ж?

– А это тебе знать не надо…

– Вот даже как? – Софи была удивлена неприятно. Впервые со дня их знакомства ее создание открыто выступило против своего Пигмалиона.

– Именно так, Софи. Тебе нет дела до того, жив он или мертв – пускай. Мне – есть, из этого я и действовать буду…

– Исполать, – ровно улыбнулась Софи. – А я теперь, пожалуй, поеду…

– Куда?! – мигом всполошилась Дуня. – Куда ты поедешь?! Ночь! Оставайся здесь и… я не хотела, Софи, но… ты все равно понять не сумеешь… Останься же!

– Погоди, Дуня, не суетись! – Софи говорила спокойно и холодно. Как будто ледяным ветром повеяло в жарко натопленной комнате. – Я нынче Элен обещала с ней поболтать, но уехала с тобой. Ничего, между прочим, ей не объяснив. Сейчас возьму извозчика и поеду к ней, утешать… Изволь. Твои дела и планы до меня, действительно, не касаются…

– Софи! – Дуня поняла, что ее бросают, и торопилась встрять, пока окончательных слов еще не было сказано. Слезы страха и отчаяния выступили у нее на глазах. Как же она будет без Софи?! – Погоди! Постой! Останься! Я тебе все объясню! Коли он тебе безразличен совершенно…

– Милая Дуня! – видно было, что Софи едва сдерживает себя, но причину этого Дуня угадать не могла. – Я сейчас не расположена больше о Туманове говорить. Ежели ты захочешь, то мы потом к этой теме вернемся… Сейчас же я уйду, но это вовсе не тебе в укор, а только долженствование мое перед Элен… Не провожай меня и не волнуйся…

Из всей реплики взволнованная Дуня поняла только то, что будут еще встречи и разговоры, а, значит, ее не бросают окончательно.

– До свидания, Софи, – пробормотала она. – Спасибо тебе.

– До свидания, дорогая, – ответила Софи, ослепительно и неуместно улыбаясь. Как будто она стояла теперь не в бедной и низенькой гостиной дома Водовозовых, а в роскошной бальной зале, освещенной сотней ламп. Дуня даже зажмурилась от ее улыбки.


Ночью огороженная прутьями майна была освещена по углам фонарями, чтоб предупредить неосторожных возчиков и пешеходов. Поодаль от нее, на жестяном противне на льду горел костер. Отсветы от пламени костра и колеблющихся на ветру фонарей забирались вглубь уже вытащенных из проруби и поставленных на попа «кабанов», создавая в них и окрест столь причудливую и богатую игру света, что взгляд, упав на нее, невольно завораживался и тонул, не в силах оторваться.

Софи сама на знала, зачем она пришла сюда, на лед ночной Невы. Разумеется, она не хотела и не надеялась застать здесь Туманова. Он уже сыграл в это, и теперь, скорее всего, спит пьяный в своих апартаментах в игорном доме или утешается в объятиях умелой красавицы.

Что ж ей здесь? Но почему-то тянуло взглянуть, восстановить в памяти немудреный Дунин рассказ, расцветить его красочными подробностями, так, как умеет Софи… Может, Софи явилась сюда в интересах своего творчества? Так же, как когда-то отправилась на прогулку в Чухонскую слободу, в которой и повстречала… Фейерверк ледяных огней поможет ей в этом. Поможет?

На фоне костра четыре сгорбленные, неуклюжие в тулупах черные фигуры казались не людьми даже, а сказочными чертями, или троллями, если взять на английский лад. Немного людей решалось ходить в самую ночь по весенней Неве и лед вокруг искристого круга далеко расстелился черным пустынным ковром. Дымящаяся майна казалась входом в самую преисподнюю. Город с его огнями и многообразной ночной жизнью удалился куда-то в неописанную даль. Бесконечная отчужденность четырех фигур от всего мира вдруг больно поразила Софи. «А ведь один из них сегодня днем едва не погиб, – вспомнила она. – И что будет завтра, когда работы возобновятся? Помнят ли они об этом теперь? Или живут здесь и сейчас, как звери в лесу, не знающие часа своей смерти и ни разу в жизни не задумавшиеся об этом?»

Отчетливо понимая, что ее присутствие возле проруби неуместно и даже опасно, Софи тем не менее продолжала приближаться. Сидящие у костра люди глядели в огонь и, разумеется, не замечали ее. Передавая друг другу штоф с водкой, они что-то жевали, перемежая выпивку и закуску потребной для их состояния беседой. Вместе с порывом влажного ветра до Софи долетел взрыв грубого смеха, между бородой и усами расположившегося к ней лицом мужчины блеснули белые зубы. Отсвет вспыхнувшего от ветра костра озарил лицо с грубыми, изуродованными шрамом чертами…

– Туманов! – невольно вскрикнула Софи.

Трое из сидящих мужчин разом вскочили на ноги. Четвертый, пытавшийся последовать за остальными, пошатнулся и опрокинулся назад.

Туманов прыжком перемахнул через костер, и как-то сразу очутился прямо перед Софи, схватил за плечи. Близко увидев ее расширившиеся от испуга глаза, отпустил, упал на колени, став ниже ее ростом.

– Ты пришла сюда, Софья… Это не случайно…

– Ле мизерабль, – прошептала Софи и продолжила по-французски, тоже опустившись на колени на лед и вплотную глядя в лицо Туманова, в его дикие глаза с огромными зрачками. – Я умирала тысячу раз, каждый раз, когда думала о том, что больше никогда тебя не увижу, не заговорю с тобой…

– Я тоже, – по-русски прошептал Туманов, но девушка не обратила внимания на смысловое совпадение реплик и продолжала.

– Когда тебя нет, все остается на своих местах, но не светит солнце. Весь мир в сумерках. Ты можешь объяснить мне… Я знаю, что так можно прожить жизнь. И даже не очень устать от нее. Но почему мне опять хочется гореть в твоем пламени? Ты можешь это понять?

– Я могу, – по-французски, с чудовищным акцентом, но вполне понятно ответил Туманов. Софи вздрогнула и отшатнулась. Потом рассмеялась. Конечно! Как же она могла забыть о том, что Туманов одинаково плохо говорит на всех языках Европы?! Он при ней читал записку, написанную на английском языке, и как-то, веселясь, напевал ей фривольную французскую песенку.

– Я был ни жив, ни мертв. Но вот ты пришла, Софья, и говоришь со мной по-французски. Ты не хочешь, чтоб я понял… Но я давно знаю. И у меня опять нет слов… Ни на одном из языков… Только руки, которые хотят тебя ласкать, но я боюсь снова испугать тебя…