– Ты хочешь сказать, постарел? – ухмыльнулся он, прожевав.

Мужчина и женщина лежали рядом на ковре. Туманов был совершенно обнажен. Саджун завернулась в одно из своих покрывал – темно-розовое с лиловыми цветами.

– Нет, я хорошо владею русским языком. Как бы не лучше тебя. Говорю то именно, что хочу сказать. Ты вырос и стал мужчиной. В любви. Теперь уже не я веду тебя за собой – ты мог бы… Здесь, у вас, многие, мужчины по виду, так и не вырастают… Ты не таков…

– Ну, куда мне до тебя… – лениво потягиваясь, протянул Туманов. – Ты – богиня, а я – простой смертный…

– Когда мы соединяемся по любви, мы оба – боги, – Саджун внимательно оглядела большое тело мужчины, прицокнула языком. – Ты был на солнце без рубахи. Где? Я знаю, что у вас это не принято…

– Да, был, – согласился Михаил. – Раза два за лето вставал с мужиками на покос. Руки размять и спину. Солнце ярое, потом шкура на плечах лупилась. Заметно?

– Заметно, – улыбнулась Саджун и снова потянулась к мужчине. Он обнял ее и оба притихли.

– Нет слова «вечность», – сказала Анна Сергеевна время спустя. – Все вещи и люди проходят мимо нас, как картины в вашем волшебном фонаре. И мы проходим мимо. Это хорошо, что мы повстречались на этой дороге, ты согласен, мой Михаэль?

– Это счастье, моя Саджун, – серьезно ответил Туманов.


Он рассмеялся, а она распахнула слегка как будто бы сонные глаза, вытянулась во весь рост, кажется, даже приподнялась на цыпочки…

Все виделось ему, как на сцене любимых ею театров. Группы людей разошлись в стороны и вот-вот должны были запеть финальные партии. Последний раз сменили декорации, кто-то невидимый взмахнул палочкой, заиграли увертюру… Но тут сцену заволокло дымом, лица актеров начали расплываться и путаться между собой, а ее, единственную оставшуюся четкой фигуру, он видел последовательно в разных костюмах и масках.

…Строгое синее платье с белым воротником, запах пороха и судорожно сжатые пальцы на рукоятке маленького пистолета.

…Шелковый перелив тяжелых, распущенных волос, вышитая ночная сорочка. Склонившись над ним, она ласкает губами очередной рубец на его теле, совершенно не замечая реакции на ее ласки. У нее – серьезное лицо человека, готового к умственной работе. На столе над его головою раскрытый блокнот ждет очередной истории.

…Очки-пенсне на остром носике, близко-близко черные от ярости глаза, запах сирени от волос, ладони, изо всех сил упертые в его грудь.

…Маленькая меховая шапочка, упавшая на снег, пронизанный разноцветными искрами. «Ле мизерабль…»

…Проклятое рубиновое ожерелье на ослепительной коже, горящее одним цветом с воспаленными губами.

…Белое долгое тело на узкой девичьей кровати. Его грубая ладонь с обгрызенными ногтями на ее белом животе. И ладонь, и живот живут какой-то своей жизнью и ведут свой разговор. Лицо лежащей женщины почти бесстрастно.

…Вызывающее черное платье с коричневыми кружевами по корсажу. Его носительница смотрится черным вестником среди празднично одетых людей. Удушающий запах ландышей, надменно вздернутый подбородок.

…Летняя городская ночь. Редкий силуэт прохожего зыбкой тенью мелькнет по стенам уснувших домов. Охапка бледной сирени почти светится в руках женщины, мокрые от сиреневой росы, зовущие губы полуоткрыты.

И наконец, темно-красный шелк ее последнего наряда, символически похожего на неугасший язык пламени. В темных глазах – отчужденность и непроницаемая тайна.

Пусть будет так. Все мы проходим мимо. Если нет богов, или они бессильны, пусть властвует дхарма, нелепо похожая на огромную вселенскую шарманку. Как фигурки, ездящие по кругу в итальянских часах, поблагодарим друг друга за встречу. Если сумеем, если хватит сил. «В конце концов, еще один шрам на моей шкуре уже не имеет особого значения», – цинически думает он, и принимается остервенело, до мяса обгрызать заусенцы на пальцах.


Ариша, подпоясанная рушником, чтобы масло не брызгало на юбку, жарила на сковороде грибы.

– Гляньте, Софья Павловна, как красиво выходит, – позвала она.

Софи отложила книгу, вышла в закуток, торжественно именуемый кухней.

– Вот эти, красные – это моховички, белые – сыроежки и боровики, а черные с синевой – подосиновики, – объяснила Ариша. – Картина прямо!

Разноцветные грибы на сковороде и впрямь смотрелись красиво, а главное, дивно пахли. Софи облизнулась.

– Скоро ль готово? – спросила она.

– Грибы-то уж сейчас. Так еще надо картофелю уварить, к ним-то, – заметила Ариша.

– Знаешь, Ариша, я, пожалуй, картофель ждать не буду, – просительно сказала Софи. – Так съем. С хлебом и сметаной. Очень уж приглядно. Слюнки текут… Молочко ведь у нас в крынке осталось?

– Непорядок, – вздохнула Ариша.

С тех пор, как Софи взяла Аришу в прислуги, ее беспорядочному питанию пришел конец. Экономная Ариша, используя самые дешевые продукты, умудрялась всегда готовить по крайней мере два блюда. И «кусочничать» барышне не давала. Оказывала, как называла это Софи, «психологическое давление». Не то, чтоб возражала или ругалась (на такое девушка и помыслить осмелиться не могла), просто стояла в дверях немым укором, сунув руки под передник, а когда Софи, читающая в кресле и машинально жующая горбушку с вареньем, поднимала вопросительный взгляд, говорила кротко и указательно: «Похлебка поспела. Горяча и духовита. Принесть?»

– Ну Аришечка, ну дай грибочков тарелочку, ну один разочек! – умильно запела Софи.

– Ну ладно, – уломалась Ариша. – Сейчас сметаны покладу, припеку и…

Договорить Ариша не успела.

Петя Безбородко вошел необычно решительный, со складкой между светлых бровей. Вслед за ним влетел запах скошенных лугов, лошади и нагретой кожи. Ариша от внезапного смущения юркнула за плиту вместе с деревянной ложкой, которой мешала грибы, и даже не поздоровалась с гостем.

– Здравствуйте, Софья Павловна! Вот, приехал узнать, как вы, да и вообще… Давно не видались.

– Что ж, проходите… проходи, Пьер.

Петя прошел, сел в кресло, положил ногу за ногу, смотрел многозначительно. Софи терялась в догадках. Аккуратные слова и фразы летали от одного к другому, как у господских детей, играющих на лужайке в яркий, но давно надоевший им мяч. Обмен словами длил время. От напряжения у Софи заболела голова и захотелось в туалет. Боль пульсировала в висках и внизу живота вместе с тиканьем настенных ходиков. Ариша бесшумно хлопотала на кухне.

– Оттого, что этот человек оказался недостоин вас, Софья Павловна, вам нет резона хоронить себя заживо! – как продуманный заранее афоризм произнес Петя.

– Оказался недостоин? – вскинула голову Софи. – Ты так это понимаешь? А как же то, что уж вскоре после нашего с тобой последнего разговора я сама побежала к нему, едва ли не силой снова залезла в его жизнь и в его… в его постель?…

– Я это никак не понимаю, – решительно ответил Петя. – И знать не хочу, а для чего тебе теперь со мной такие разговоры вести – и вовсе разобрать не сумею. Себя ли ты, Соня, хочешь помучать? Или меня? Более здесь никого нет – ты заметила?

– Да, правда, ты правду говоришь. Прости. Я не в себе, должно… Так ведь это понять можно. Ты для чего приехал, Петя? У тебя вид человека, ждущего случая, чтобы сказать… Что? Тебя из Гостиц подослали? Так передай им, что ты меня нашел покудова для куртуазного общения непригодной. А иного им ведь и ненадобно, ты знаешь…

– Меня никто не подсылал, как ты, Соня, выражаешься. Да и странно было б… Я по своей воле приехал. И хочу вам… тебе сказать… это ты верно угадала…

– Что же? Скажи, Петя, скорее, не томи.

Молодой человек встал с кресла и видимо побледнел, лицо его сделалось глупым и значительным одновременно. Софи, с любопытством вглядываясь в происходящие на ее глазах метаморфозы, по привычке попыталась оценить Петину красоту или некрасоту и, как и прежде, не нашла ответа.

– Я хочу, чтоб мы нынче венчались. Парадным образом или тайно, это мне все равно, как ты захочешь.

– Пе-етя! – Софи тоже вскочила, подошла к гостю вплотную, взяла в свои его холодные влажные руки. – Ты разве с ума сошел, такое мне предлагать! Мне! Что Мария Симеоновна скажет?!

– А что? – Петя отнял руки, с вызовом наклонил голову, словно собираясь бодаться. – Что такого? Туманов твой убежал, уехал, убрался из России, надо надеяться, навсегда. Более ничего и никого между нами не стоит. Маменька пошумит, пошумит, да и перестанет. А мы ж и прежде всего собирались пожениться. Ты разве позабыла?

– А то, что было, что потом случилось, разве для тебя это вовсе значения не имеет? – недоверчиво спросила Софи, приглядываясь к молодому человеку и словно о чем-то раздумывая.

– Если ты позабудешь, так и я готов позабыть!

– Как же позабыть-то?! – растерянно и как-то совершенно по-детски переспросила Софи.

У Пети перехватило дыхание от жалости. Он перекривил губы и шагнул вперед, раскрывая объятия. О том, что Софи Домогатскую невозможно пожалеть, он от волнения позабыл. Девушка буквально отпрыгнула в сторону, расправила плечи и заговорила ровно и отчетливо:

– Пьер, я очень благодарна тебе. Поверь, то, что ты сказал, это много для меня сейчас значит. Я тебя любила и люблю, как друга и как близкого человека. Теперь мне это особенно ясно. Ты великодушен без меры, моим кровным родным до того далеко, как до звезд. Но то, что ты предлагаешь, оно никак, никак невозможно. Мне жаль, но… Пьер! Я в тягости, жду ребенка от Туманова. И травить его по народным рецептам, как мне уж моя бывшая горничная Ольга предлагала, не стану. Пусть Туманов меня предал и сбежал, вины ребенка здесь нету, его нельзя за то убивать. Он мой, и пусть он будет.

Петя долго молчал, склонив белокурую, изящно вылепленную голову. Софи, сказав все, без сил опустилась на кресло и скрестила ладони внизу живота. Мимо окна, наискосок и вниз, золотыми лодочками проплывали падающие березовые листья.

– Господин Безбородко! Софья Павловна! – послышалось от порога. – Может, вы картофелю с грибами в сметане откушаете? Пока у вас перерыв в разговоре случился. А то горячее все, стынет…

Ариша комкала в руках полотенце, на бледных щеках горели алые пятна.

«Все слышала! – догадалась Софи. – Но о чем же радеет? Неужто надеется, что мы договоримся?… А чего? С ее, крестьянской точки зрения… Небось, Вера моя тоже присоветовала бы… выйти за Петю обманом, а там уж… Нет!»

– С удовольствием откушаю грибов и картофелю, – весело сказал Петя. – Подавай, Ариша. Совсем позабыл: я же как раз малосольных огурчиков привез. Хрустят, как свежие, с гряды. Хочешь, Соня, огурчиков? Наша кухарка о том лете беременна сыном была, так она мне говорила, что в таком положении как раз на солененькие огурчики и тянет. Лопала их едва ли не два фунта зараз. Или это не у всех?

Софи, как крупная прислушивающаяся гончая, попеременно наклоняла голову в стороны и разглядывала Петю, словно надеясь, что при очередном изменении ракурса он либо как-то понятно изменится, либо исчезнет совсем.

– Петр Николаевич, – наконец, осторожно осведомилась она. – Ты понял ли, что я тебе сказала?

– Чего ж тут не понять? – Петя пожал неширокими плечами. – Дело обыденное. Ты с ним жила, теперь в тягости. А он сбежал. В каждом первом романе описано.

– И что ж?… – Софи выжидающе вытянула шею, сделавшись похожей на азиатскую черепашку, которых на потеху детям продавали на рынке узкоглазые туркмены.

– А тут, понятное дело, являюсь я, – по-прежнему весело объявил Петя. – Весь такой белый и сияющий. Поэт и рыцарь влюбленный. И говорю…

– Пьер! – оборвала Софи, вскакивая. Голос ее сорвался на визг. – Ты что ж, все равно хочешь, несмотря на ребенка!..

– И говорю… – не обращая внимания на слова Софи, вдруг – горяч, полон задора, даже кокетлив. – Презрев голос умудренного разума, внушенный воспитанием целый кодекс правил, впервые – баловень судьбы!

«С каким теперь врагом я не осилю встречи?

Сюда, наваррец, мавр, Кастилья, Арагон,

Все, кто в Испании бестрепетным рожден;

Спешите тучами, грозой объединенной,

На бой с десницею, так дивно вдохновленной,

С моей надеждою сразитесь все зараз:

Чтобы сломить ее, мне мало будет вас!»

(«Сид» Корнель)

И сразу вслед, спокойно, даже слегка равнодушно:

– Ну разумеется, хочу. Что ж это меняет? Маменька не поверит, но я уж большой мальчик, и знаю, что когда мужчина с женщиной живут, от этого дети случаются. А этот ребенок… что ж… Родишь, тогда и решать будем. Захочешь, отдадим на воспитание к хорошим людям, многие так делают, когда позабыть хотят. А не захочешь, я его признаю, будем растить… Наполовину он твой, да и в Туманове, я слыхал, талантов немало. По нынешнему капиталистическому времени может и вполне удачный экземпляр получиться, особливо если к моей маменьке на выучку отдать… Но то тебе решать… Моих детей ты ведь тоже рожать станешь, если… Что ж, Софи, коли уж так все обернулось, тянуть и вовсе нельзя, давай, что ли, обвенчаемся поскорей, пока…