Что ж делать с неожиданным и нежеланным ребенком? Беременность и роды у вдовы – событие настолько однозначное, что уж другого и повода не надо, чтобы падчерицам открыть на безнравственную мачеху настоящую охоту, – так или приблизительно так размышляла госпожа N. Получится у них или нет, – неизвестно, но уж репутации Николеньки, как сыну своей матери и уж, для общества выходит, неизвестно какого отца, все это наверняка повредит.

Поразмыслив еще, госпожа N принимает единственное доступное ее пониманию решение – беременность скрывать от всех до последнего, родившегося ребенка немедленно и тайно снести в воспитательный дом. А покуда никто не должен ни о чем знать, чтобы даже малейший слух не просочился в общество знатных и ждущих добычи гиен.

Единственным человеком, с которым госпожа N решила поделиться сокровенным, оказался Ефим. Ей казалось, что он имеет право знать, да и кто-то же должен будет отнести ребенка в воспитательный дом немедленно после рождения. Сама она явно не сумеет, а слугам доверять нельзя, так как среди них вполне могут быть болтуны и даже шпионы ненавистной родни.

Ефим выслушал новость по виду равнодушно, по-извощицки сгорбив могучие плечи и не глядя полюбовнице в лицо.

Далее госпожа N довольно бодро справляется со всеми трудностями своего положения, а в положенный срок вполне самостоятельно, как русская баба в борозде, производит на свет здорового младенца мужского пола. Обмыв его и завернув в заранее приготовленные пеленки и одеяльце, она вручает ожидающему Ефиму младенца и конверт с деньгами, и велит отнести все это в воспитательный Дом при больнице святой Ефросинии.

Ефим, не сказав ни слова, удаляется.

Увы! Мы никогда не узнаем, какие бури бушевали в тот осенний день в сумрачной первобытной душе ломового извозчика Сазонова. Вместе с младенцем его видели в нескольких по очереди кабаках, в которых он пытался напиться, но никак не мог достигнуть искомого. Тем, кто прислушивался к его неразборчивому бормотанию, вскоре становилось ясно, что он окончательно разочаровался во всем и замыслил погубить и себя, и младенца, полагая, что таким путем младенец избегнет уготованных ему мучений жизни и немедленно попадет в рай. Случайные собутыльники пытались утешить и уговорить его, но он никого не слышал и не слушал.

Тело Ефима нашли неделю спустя у берега реки Пряжки. Опознали его легко по своеобычному, псевдорусскому костюму, в который одевала своего кучера госпожа N. Когда ей сообщили о смерти Сазонова, она, уже совершенно оправившаяся после тайных родов, выказала все приличествующие случаю сожаления, признала, что Ефим был запойным пьяницей и выразила готовность оплатить похороны или оказать денежную помощь его родным, ежели таковые сыщутся. Родных не сыскалось.

Вам, должно быть, уж любопытна судьба младенца. Видимо, твердо порешив расстаться с постылой жизнью, Ефим все же в последний миг прозрел все чудовищное зло умышляемого им, не осмелился погубить с собою и сына-младенца, и выбросил его прямо на набережной, положив вместе с одеяльцем в какую-то случайную коробку.

Дальнейшая судьба несчастного ребенка прямо связана с судьбой девицы известного поведения по кличке Шарлотта. В тот туманный, промозглый вечер она безуспешно поджидала клиентов на набережной, но вместо клиентов наткнулась на живого младенца, лежащего в помойке. Подобрав его, она, не колеблясь, принесла его в единственный известный ей приют – дом терпимости, в котором она жила, и который в ту пору располагался на Большой Мастерской улице.

Чудесное появление выброшенного в помойку младенчика произвело необыкновенное оживление следи девиц, которые и сами собой представляли не что иное, как отбросы городского общества. Посовещавшись между собой, и, что удивительно, заручившись вялым согласием мадам, они порешили не сдавать дитя в воспитательный дом, где оно непременно помрет, а оставить покуда у себя в качестве живой игрушки. Названной матерью младенчика сделалась Шарлотта, которая отнеслась к своим новым обязанностям со всей возможной для существа подобного рода серьезностью.

К сожалению, Шарлотта имела слабую грудь, и спустя без малого три года скончалась от чахотки – судьба вполне обычная для уличных девиц, но печальная для нашего младенца, который к тому времени как раз начал разговаривать и как-то осознавать мир.

Из дома терпимости его не выгнали и после смерти Шарлотты. Кормили до отвала, и одевали когда мальчиком, а когда и девочкой. Думаю, что всех фантазий присутствующих не хватит, чтобы вообразить, среди каких извращений человеческой природы рос наш младенец и чему он был сначала свидетелем, а потом, скорее всего, и участником. Большого, неуклюжего и достаточно сильного для своих лет мальчишку кликали Мишкой-Топтушкой, Мишенькой, Мишастиком. Некрещенный, он полагал, что это и есть его имя. Про свое происхождение он доподлинно знал лишь то, что однажды, туманным вечером его отыскали в помойке и спасли от верной гибели добрые руки ветреной и несчастной Шарлотты. Этот рассказ про туман и стал впоследствии истоком его также выдуманной фамилии.

Мишке исполнилось где-то около семи лет, когда какое-то неизвестное для нас происшествие привело к тому, что он сбежал из своего первого и единственного на тот момент дома. Может быть, слишком жестокое обращение кого-то из клиентов, может быть, смутное ощущение неправильности происходящего с ним, может быть, какой-то разговор и воздействие кого-то из девиц… Но одно остается достоверным: семилетний Мишка навсегда покинул воспитавший его дом терпимости и ушел жить на улицу.

Далее мы опять же имеем слишком отрывочные сведения, чтобы доподлинно восстановить оставшееся ему детство. Он, несомненно, воровал, попрошайничал, работал трубочистом и разносил газеты, играл в азартные игры и в самые тяжелые моменты не брезговал теми навыками, которым его обучили в раннем детстве… Потом он как-то научился читать и прочел достаточное количество романов, чтобы воспылать нормальной юношеской страстью к путешествиям. В четырнадцать лет он, по-видимому, спрятался в трюме отплывающего из Петербургского порта судна и покинул Россию.

– Господи, какая кошмарная судьба! – Аннет передернула плечами и закуталась в шаль. Потревоженная ею кошка недовольно выпустила когти. – Эта ваша госпожа N… Вы как будто бы пытаетесь ее оправдать… Обречь своего ребенка на такое… Ей нет оправдания!

– Ты никогда не была в ее положении, Аннет, – задумчиво произнесла Наталья Андреевна. – Хорошо судить других в тепле и покое, когда твой мир не рушится по досточкам…

– У нее ничего не рушилось, мама. Самое страшное из того, что ей угрожало, это осуждение общества, к которому она и так-то не принадлежала…

– Ну да. И будущее первенца. Этого, ты полагаешь, мало? Она была молода и просто испугалась, как всякая на ее месте…

– Соня же не испугалась, когда потом сошлась с ее сыном! – выпалила Аннет.

После этой реплики в комнате повисло молчание. Только кхекал в своем углу старик, да ходики на стене отсчитывали минуты.

– Ну раз вы все хотите услышать о госпоже N, вернемся к ней, – Густав Карлович потер сухие ладони. – Все эти годы, пока Мишка рос в публичном доме, она не теряла времени зря. Освоившись со своим богатством и положением, она начала достаточно активно показываться в свете, и заводить знакомства, которые, по ее мнению, могли бы оказаться полезными подрастающему Николаю. Юноша по-прежнему обнаруживал блестящие способности практически по всем предметам и дисциплинам, а к тому был безукоризненно воспитан и почтителен со старшими. Сама госпожа N не то, чтобы набралась знаний и образования, но научилась быть занятной собеседницей, и едва ли не светской львицей, используя для этой цели свой природный ум, зрелую физическую красоту, здравый смысл и отменную наблюдательность. Гувернеры и кучера были решительно изгнаны из ее покоев, круга общения и сердца. Спустя пару лет после огорчительного инцидента с Ефимом к госпоже N посватался престарелый барон, из старых немецких фамилий, призванных на Русь еще Петром 1. Барон был дважды вдов, достаточно эксцентричен для немца (например, он много лет коллекционировал насекомых и держал обширные коллекции в комнате, смежной с супружеской спальней), не имел детей и считался вполне обеспеченным господином (Хотя и не таким богатым, как первый муж госпожи N).

Госпожа N немедля ответила согласием на лестное предложение. Сыграли свадьбу. Не смея ни на что надеяться из-за предыстории позднего брака, барон, тем не менее, мечтал о наследнике. Госпожа N воплотила его мечту меньше чем через два года после венчания. Слухи ходили разные, но все прихлебатели барона и новообретенные подружки баронессы в один голос утверждали, что маленький баронет – точная копия отца. Счастливый отец примирился даже со странным именем, которое молодая супруга выбрала для будущего немецкого барончика. Младенца назвали Евфимий…

– Но зачем? В чем смысл, как вы полагаете? – заинтересованно спросила Мария Симеоновна. – Она что ж, никак не могла забыть извозчика?

– Разумеется, нет. Я думаю, здесь все было проще и жестче. Всем известно, что мы, немцы, сентиментальны. Но эта сентиментальность у нас не затрагивает глубоких слоев личности, как это случается у русских. Она как бы лежит на поверхности. Все свои надежды госпожа N связывала только и исключительно со старшим сыном. Для воплощения этих надежд он с самых ранних лет подвергался жесточайшей муштре во всех возможных проявлениях, а после поступления в Пажеский корпус и вовсе почти не появлялся дома. Но все женщины и большинство мужчин имеют потребность с кем-то играть и кого-то баловать. Младший сын баронессы подвернулся ей крайне вовремя – он превратился в милую и желанную игрушку. Отсюда такое странное решение – она просто назвала следующую игрушку именем предыдущей.

– Ужас! Я же говорю: ужас! – Аннет некрасиво скривила лицо. – Я не осталась бы с этой женщиной в одной комнате. Ни минуты! Таких надо убивать!

– На самом деле все не так уж ужасно, – примирительно сказал Кусмауль и улыбнулся. Непримиримость Аннет вдруг напомнила ему об ее исчезнувшей неизвестно куда старшей сестре. – Вспомните, что ни у кого из нас нет над головой нимба. И лучше всего нам будет оставить суд на долю закона и его служителей. Это поняли еще древние римляне, а они, уж поверьте, вовсе неплохо разбирались в возможностях человеческой природы…

А мы пока продолжим наше исследование событий. Тем более, что на сцену как раз выходит новые герои. И в первую очередь это – его величество Случай или Провидение, как вам будет угодно.

Судьбе было угодно распорядиться так, чтобы во время своих скитаний по разным странам юный Михаил познакомился с восточной танцовщицей Саджун. Они сошлись очень тесно, так тесно, как только могут сойтись мужчина и женщина, и вместе прибыли в Россию. У Михаила не было никаких определенных целей, тогда как цель Саджун была четко определена: она вознамерилась вернуть в храм на своей родине украденный оттуда огромный сапфир, известный в Европе под именем Глаз Бури. На лондонском аукционе помянутый сапфир вполне официально приобрел и привез в Россию старый князь Мещерский.

Саджун проследила след камня и приехала в Россию вслед за ним. Используя влюбленного в нее Михаила, она с истинно азиатской хитростью придумала и осуществила сложнейшую интригу, в результате которой сапфир был украден во время сеанса восточного гадания, проводимого в особняке Мещерских помянутой Саджун. Украл сапфир Михаил, который с недавних пор служил у Мещерских под именем кухонного дурачка Мишки. Надо сказать, что взаимодополняющие роли дурачка и восточной гадалки парочка исполнила поистине виртуозно. Все понимали, что дело с сапфиром нечисто, но никто не мог ухватить ниточку за ее конец.

Дело распутать не удалось и оно, казалось, было забыто.

– А что ж двигало этой Саджун? – поинтересовалась напряженно слушающая Ирен. – Почему она всем рисковала ради этого камня? Религиозные взгляды?

– По-видимому, нет. Насколько я смог уразуметь, камень был украден из буддийского храма, а Саджун не исповедует буддизм, она поклонница каких-то еще более древних языческих культов. Возможно, для заботы о судьбе камня у нее были какие-то личные, неизвестные нам причины…

Камень через опять же неизвестных нам посредников вернулся в Бирму, в корону Будды, однако сама история на этом не закончилась, так как Случай вмешался в него еще раз. На знаменательном сеансе гадания у Мещерских присутствовали шесть человек. Двоих из них мы уже знаем. Это были госпожа N и ее младший сын, подросток Евфимий. Остальные четверо: княгиня Мещерская с дочкой Ксенией, подружка Ксении Зинаида, будущая графиня К. и молодой человек по имени Константин. После исчезновения сапфира допрашивали на месте или вызывали в присутствие всех гостей и, разумеется, слуг. Где-то и как-то по ходу дела госпожа N случайно увидела кухонного дурачка Мишку. Сходство его ухваток с погибшим извозчиком Сазоновым сразу поразило ее наблюдательность, но тогда она сочла его чисто случайным. Впоследствии воспоминание о нем не раз тревожило ее, и как-то, не удержавшись, она даже мимоходом справилась о дурачке у княгини. Княгиня сообщила ей, что дурачок украл какую-то безделицу, был выгнан с позором, и по-видимому пропал где-то на дне петербургских трущоб, где ему самое место. «Впрочем, он был одним забавен, – заметила Мещерская. – Мог перемножать и делить в уме. Огромные числа. Ксения иной раз его даже к своим гостям звала. Предварительно загнав в баню и переодев в чистое. Так что если хватит у него ума прибиться к какому-нибудь бродячему цирку…»