— Никита, — строго одернула его Нина, — осади назад. Я еще ничего не решила. И вообще я предпочитаю обходиться без посторонней помощи.

— Чучхе, — напомнил Никита. — «Все сама, сама, сама». — Он привлек ее к себе. — Решайся. Я люблю тебя. Вот видишь, я сказал. Все будет хорошо. Все будет просто отлично.

— И все-таки мне страшно, — призналась Нина. — Помнишь, ты спрашивал про травмирующий опыт? — Никита торопливо кивнул. — У меня кое-что было. Только это не то, что ты думаешь.

— А что? — Он опять усадил ее. — Что это было? Расскажи мне.

— Тебе это покажется глупым…

— Нет, не покажется. — Никита решительно сжал ее пальцы. — Рассказывай.

— Это случилось, когда мне было семь лет, — начала Нина. — Я пошла в первый класс и подружилась с Тамарой. Это было хорошее время: моя мама еще сама ходила. Сама шила. Это потом у меня ни минуты не стало свободной, а в первом классе… Короче, как-то раз после школы мы прибежали домой к Тамаре, уж не помню зачем. Она живет на бульваре в большом сталинском доме со статуями. Его часто в кино показывают как примету эпохи. Ну, Тамарину маму ты знаешь.

Напряженно слушавший Никита кивком подтвердил, что знает.

— Она очень властная, деспотичная женщина. Правда, ко мне она всегда относилась по-доброму, — продолжала Нина. — Но в тот день… Мы ворвались в квартиру такие веселые… А она говорила по телефону и совершенно нас не замечала. Меня поразило, что она плачет. Она говорила по телефону, и у нее слезы катились по щекам. Она смотрела прямо на меня и не видела. Говорила кому-то в трубку: «Он опять ушел». Я сразу поняла, что она говорит о Тамарином отце. Он несколько раз уходил из дома — это я уже потом узнала — и возвращался, но в конце концов ушел совсем. А тогда я впервые увидела, как она плачет и переживает. Как видишь, я этот случай помню до сих пор. Я стояла, смотрела, как она плачет, и… Знаю, это звучит смешно, но я дала себе нечто вроде клятвы. Сказала себе, что меня никто и никогда не заставит вот так плакать.

— То есть ты дала обет безбрачия? — криво усмехнулся Никита.

Она сразу замкнулась, выставила колючки.

— Я так и знала, что ты не поймешь.

— Ошибаешься, я все прекрасно понимаю. Даже не буду говорить, что она — Тамарина мама — сама во всем виновата. В таких случаях всегда виноваты двое. Мой отец тоже ушел из семьи, и я тебе уже рассказывал, как это отразилось на моей матери. Но бабушка уверяла, что я на него совершенно не похож. Нина, послушай, — заговорил он горячо, — я ни за что на свете не причиню тебе боль. Я скорее готов сам пострадать. Я понимаю, тебе страшно, но ничего, это пройдет. Ты привыкнешь. Пора тебе выбираться из своей ямы. А в коммуналку ты все равно больше не вернешься. Я ее расселю.

— Супермен! — насмешливо фыркнула Нина, высвобождаясь из объятий.

— Да какой я супермен! — с досадой воскликнул Никита.

Она натолкнула его на новую мысль. Он возбужденно вскочил и опять прошелся по комнате. Кузя жалобно заскулил, видя, что они ссорятся. Никита наклонился к нему и ласково потрепал по голове.

— Ничего, старик, прорвемся. Нина, послушай. — Он снова сел. — Я без тебя жить не могу. Я просто сдохну. Околею. Думаешь, я преувеличиваю? Ничего подобного. Помнишь, я тебе рассказывал про женщину-психиатра? — заговорил он торопливо. — Ну, как я показывал ей Оленьку?

Нина кивнула.

— Это Данина бабушка, — продолжал Никита. — И она дала мне три года.

— Три года чего? — нахмурилась Нина.

— Три года жизни. Два уже истекли. Нет, физически я здоров, — уточнил Никита, — но я не умею отдыхать. Я трудоголик. Это ничуть не лучше любой другой зависимости. Я работал как безумный и не мог остановиться. Сперва, когда я только начинал, мне надо было прорваться, раскрутиться, утвердиться… Потом я воевал с конкурентами. До сих пор воюю, но теперь им меня уже не достать. Потом я на работе прятался от Оленьки. В общем, втянулся… а может, всегда был такой. Мне сорок три года. У меня нет ни жены, ни детей. Она сказала, что это очень опасно. Софья Михайловна, Данина бабушка.

— Погоди. Но у тебя же есть яхта… — робко возразила Нина.

— А у меня и на яхте есть ноутбук, — с горечью усмехнулся в ответ Никита. — Отстоял свою вахту — и к компьютеру. Только с тобой я бросил эту вредную привычку. Вот мы с тобой сколько пробыли в Литве? Чуть больше трех недель. За все это время я не прикасался к компьютеру. Ты что, мне не веришь? — спросил он, вглядываясь в ее лицо. — Давай я тебя с Софьей Михайловной познакомлю, она подтвердит. Нет, я тебя с ней обязательно познакомлю, мы ее на свадьбу позовем. Но сперва скажи: ты мне веришь?

— По-моему, ты все это выдумал. Насчет моего благотворного влияния, — пояснила Нина. — Я только прибавила тебе работы.

— А я, заметь, не возражаю. Отдых, как сказал кто-то умный, это умение переключаться на другие занятия. Послушай, нас просто Бог вместе свел. Смотри, сколько совпадений: Маклаков, Зоя Евгеньевна, Оленька, Чечеткин…

— Сплошной негатив, как говорят наши политтехнологи, — вставила Нина.

— Ну, допустим, но суть-то не в этом! — втолковывал Никита. — Мы были обречены на эту встречу! И потом, почему сплошной негатив? Мы оба, хотя и не вместе, были на концерте Курентзиса… и бог знает на скольких еще концертах. Твоя подруга вышла замуж за моего друга. Если бы ты не попала в тюрьму, мы бы познакомились на свадьбе.

— На свадьбе ты бы меня не заметил.

— Откуда ты знаешь? В Литве я на тебя сразу запал, с первого взгляда. — Никита посмотрел на Кузю. — Вот кто нас познакомил. Наш главный позитив. — Он вдруг вскочил и опустился на корточки перед псом. — Выручай, Кузнец. Меня она не слушает. Может, хоть ты на нее повлияешь? Отдашь ее за меня замуж, а? Я тебя посаженым отцом сделаю.

— Тяф! — ответил Кузя и подал Никите лапку.

У Никиты сердце замерло и рот открылся сам собой. Справившись с изумлением, он осторожно взял пальцами хрупкую мохнатую конечность.

— Ты видела? — обернулся он к Нине. — Нет, ты это видела? Это не я, это он сам! Все, теперь тебе не отвертеться! Пацан сказал — пацан сделал!

— Тише, не кричи. Кузя не переносит крика, у него очень чуткий слух. — Нина подошла, присела рядом с Никитой на корточки и нежно провела ладонью по золотистой собачьей головке, приминая тотчас же вновь вставшие торчком острые ушки. — Хочешь выдать меня замуж, да, Кузя? Хочешь сбыть меня с рук, да?

— Не морочь голову псу! Что значит «сбыть с рук»? Он при тебе останется. Или ты при нем, я уж не знаю. «Ведь нельзя же, согласись, поместить всю свою привязанность в собаку», — хитро прищурился Никита, вновь цитируя бессмертную книгу. — Спасибо, друг, — опять обратился он к Кузе. — Век не забуду!

Он распрямился и обнял Нину. Несколько минут они стояли обнявшись и молчали.

— Давай вещи перенесем в мою спальню, — предложил Никита. — В нашу, — уточнил он.

— Может, это неудобно? — встревожилась Нина. — Я уже привыкла к этой комнате… Мне очень нравится этот столик.

— Есть еще один вариант. Идем. — Никита схватил ее за руку и потянул за собой. Они вышли из комнаты, в коридоре он толкнул какую-то дверь. — Вот смотри. Это Ольгина бывшая спальня.

Нина с интересом огляделась. Средних размеров комната неправильной формы, с множеством интересных ниш, была совершенно пуста. О прежней хозяйке напоминали разве что шелковые китайские обои, расписанные вручную райскими птицами, и золоченая лепнина на потолке.

— Обои можно сменить. — Никита словно читал ее мысли. — Вон там, — он кивнул на внутреннюю дверь, — гардеробная. Моя спальня рядом. А ванная у нас будет общая. На столик никто не покушается, он твой. А мне знаешь что нравится? Твой буфет. Откуда он у тебя?

— Купила по объявлению. Его отдавала буквально за копейки одна пожилая пара. В Израиль уезжали. А мне было очень удобно: туда слона можно спрятать. Я его сама реставрировала, — гордо сообщила Нина. — Отскоблила старый лак и все покрасила заново. Это было еще до Кузи, при нем ничего бы не вышло. Лак слишком сильно пахнет.

— Буфет отлично встанет у меня… у нас в столовой, — сказал Никита. — Там как раз не хватает чего-то в этом роде. В понедельник вызову перевозчиков, скажи только, на какой день. Чтоб не было никаких примерок, никакой суеты.

— Погоди, у меня и без того голова кругом идет. Мне надо привыкнуть к этой мысли.

— Вот до понедельника и привыкай. — В кармане у Никиты зазвонил телефон, он вынул его, взглянул на определитель и сразу помрачнел. — Да, папа.

Нина хотела выйти, но он ее удержал.

— Я тут неподалеку, — говорил знакомый голос в трубке. — Решил к тебе заглянуть, если ты не против.

Слова прозвучали нестерпимо фальшиво. Для очередного «как только, так сразу» было еще рановато. Никита тут же догадался, что это Чечеткин засылает парламентера.

— Да, заходи. Я предупрежу охрану.

— Что-то случилось? — встревожилась Нина, увидев, что он черен, как туча.

— Нет, все в порядке, — солгал Никита. — Это мой отец. Я с ним внизу поговорю.

Он вышел и спустился по лестнице вниз, на ходу набирая номер домовой охраны. Звонок в дверь раздался буквально через пять минут. Никита решил принять отца в библиотеке. Ему не хотелось впускать такого ненадежного человека к себе в кабинет.

Библиотека, огромная комната, от обилия книг казалась маленькой и уютной. Здесь стоял мягкий сафьяновый диван и такое же кресло, письменный стол с настольной лампой под зеленым абажуром, а перед столом — современное эргономичное кресло под бархатным чехлом, чтобы не выбивалось из обстановки.

Никита усадил отца на диван, а сам сел в мягкое кресло.

— Я тебя слушаю, папа. У тебя ко мне какое-то дело?

Игорь Юрьевич постарел. Он все еще мог считаться интересным мужчиной, но время и беспорядочная жизнь взяли свою дань. Кожа лица, вся в мелких суетливых морщинках, углублявшихся при каждом мимическом движении, стала пастозной, нездоровой. Благородная седина уже заметно редела, выдаваясь «вдовьим мыском» на лбу. Появился второй подбородок. Игорь Юрьевич явно знал об этом. В разговоре он то и дело вскидывал голову и вытягивал шею, чтобы скрыть недостаток.

— Видишь ли, сынок, — Игорь Юрьевич, видимо, решил начать издалека, — я понимаю, я был не самым образцовым отцом.

— Почему был? Ты все еще мой отец.

— Гм… да. Видишь ли, дело в том, что я встретил одну женщину…

— Очередная вечная любовь? — насмешливо осведомился Никита.

— Я понимаю твою иронию, наверное, я это заслужил, но… ты никогда прежде не был так зол.

— Ну что ты, папа, тебе показалось. О какой сумме речь?

— Речь идет не о деньгах. — Игорь Юрьевич выпрямился с видом оскорбленного достоинства и вздернул подбородок. — Эта женщина… У нее двое детей от первого брака, и старший сын уже взрослый, он живет в Америке. В Пало-Альто. Это под Сан-Франциско.

— Я знаю, где это, — кивнул Никита. — Я там бывал. Неплохое местечко.

— Она может воссоединиться с сыном…

— Понял. Она пойдет паровозом, а ты прицепом.

— Откуда в тебе этот цинизм? — возмутился отец.

— Жизнь такая, — пожал плечами Никита. — А в чем проблема-то? Ты хочешь уехать в Америку? С этой женщиной? Пожалуйста, я — за. Совет да любовь.

— Ты не понимаешь. — Игорь Юрьевич тяжело вздохнул. — Я не хочу на старости лет жить на социальное пособие.

— А говорил, речь не о деньгах, — засмеялся Никита.

— Я не хочу просить деньги у тебя. Я могу достать их в другом месте И раздать все свои долги. А ты, Никита, можешь мне в этом помочь. Я буду обеспечен на всю жизнь! Я верну тебе сполна все, что занимал!

— Я никогда об этом не просил. Мне ты ничего не должен, забудь об этом. У тебя много других долгов?

— Да нет, все по мелочи, но я хочу их вернуть. А главное, я там не буду стеснен в средствах.

— И что для этого нужно? — спросил Никита, хотя заранее знал ответ.

Он не ошибся.

— Сынок, ты напрасно поссорился с Валерий Иванычем. Не знаю, что у вас там за счеты, но уж в последней услуге ты не можешь ему отказать.

— Он что, на тот свет собрался? — засмеялся Никита.

— Он тяжело болен, над этим смеяться грех, — укоризненно покачал головой Игорь Юрьевич.

— Извини, ты сказал о последней услуге, вот я и…

— Ему нужно срочно перевести деньги за границу, — перебил сына Игорь Юрьевич. — Уж один-то транш ты мог бы взять на себя.

— Нет, — жестко ответил Никита. — Сколько он тебе пообещал?

Игорь Юрьевич смутился, ему неприятно было, что сын видит его насквозь. Но жадность пересилила стыд, он заговорил возбужденно, даже с придыханием.

— Десять миллионов, представляешь? Десять миллионов долларов! На эти деньги я мог бы жить, горя не зная!