Елена Кривская - Глинтвейн на двоих

Как хорошо было ей теперь! Как хорошо, что в тот момент она нашла в себе силы овладеть ситуацией и не только остыть самой, но и остановить Игоря! Счастье, что и он вовремя одумался и не стал делать попыток довести до конца начатое.

— Извини, Аня, — говорил он, опомнившись, я не знаю, что со мной произошло…

— Я не понимаю тебя, Игорь. Десять минут назад ты уверял что не можешь без Марины.

— Я и теперь скажу то же самое. Просто я совсем потерял голову. Понимаешь, вы обе чем-то похожи — своей естественностью, что ли. К тебе я пришел как к другу. А Марина, понимаешь… она такая… Видела, какие у нее глаза? Зеленые-зеленые… Такие бывают, наверное, у русалок. Я вдруг представил себе, что никогда больше не увижу этих глаз…

— Странные вы люди… — заговорила Аня, — ты знаешь, что-то похожее она говорила мне о тебе — после той встречи у меня… помнишь? Что же вы друг с другом не поделите? Пальму первенства?

— Она, правда, что-то такое говорила? — оживился Игорь. — Удивительно. В глаза она мне такого ни разу не сказала… Послушай, Ань, может быть, все-таки есть надежда…

— Надежда всегда есть, — отвечала Аня. — Попробуем что-нибудь придумать.

Таким образом, они остались друзьями. А то, что едва не произошло между ними, осталось их общей тайной, которую вряд ли стоило поверять профессору или Марине.

— Как поездка? Все благополучно? — спросила она у профессора, еще полусонная.

— Лучше, чем я ожидал! Великолепная организация, экскурсия в Афины, прекрасные доклады. Ты знаешь, мои коллеги из Британского университета…

— Рада за тебя. Что ты привез для меня? — спросила она, одеваясь, чуть капризным тоном.

Он преподнес ей огромную краснофигурную вазу, точную копию античных образцов.

— Это лучше всего будет смотреться в твоем кабинете, — сказала она. Видно было, что ваза ее впечатлила, но она как-будто ожидала еще чего-то.

— У меня есть особый подарок для тебя, — улыбнулся он, — но это я хотел бы подарить тебе на Рождество…

— Ты не забыл, что мы встречаем Рождество вместе? — напомнила она.

Они пили кофе и разговаривали, переходя с одной темы на другую. Профессор, она заметила, тяготился какой-то неприятной мыслью, и она предчувствовала, что ей придется в чем-то объясниться. Наконец, он спросил:

— Ко мне никто не заглядывал?

— К тебе лично — нет, — ответила она, глядя прямо ему в глаза. — Но, вообще, заходили. Во-первых, твоя жена… не знаю, как сказать, бывшая или настоящая… Во-вторых… Игорь заходил…

Он сделал удивленные глаза.

— Тебе интересно, о чем мы беседовали? — продолжала она. — Я могу пересказать. Хотя это займет много времени.

— Хотелось бы все же знать, хотя бы в общих чертах, — заметил он. — Ты знаешь, я чего-то недопонимаю… Ну, жена, — это ясно, она не могла еще забыть дорогу сюда. Но вот Игорь… По-моему, я его не приглашал. И он знал, что я в отъезде. Все это довольно странно… Я ведь не ошибся, ты имеешь в виду того самого молодого человека? Который способствовал моей поездке?

— Он самый, — спокойно подтвердила она. — Да, он приходил. Мы с ним в дружеских отношениях, разве ты не знал?

— Ты мне не говорила, — покачал он головой.

— Разве? Тем не менее это так. Твой адрес он знал по визитке которую ты сам ему вручил. У него возникла серьезная проблема. Он просил помощи. Все это очень сложно. Я тебе потом…

— … все объясню? — и они оба рассмеялись.

— Нет, серьезно, это запутанная история… Ну, вот, я вижу, ты сердишься, — сказала она, заметив между его бровей знакомую складку. — Хорошо, я постараюсь в нескольких словах объяснить, в чем тут дело. Дело в том, что Игорь… словом, я познакомила его с моей подругой — помнишь, мы о ней говорили? — и между ними… завязался роман…

— Не слишком ли много романов у твоей подруги?

— Может быть, и слишком, но, милый, могу ли я ее осуждать? Она необычная девушка, у нее своя жизнь, я не могу вмешиваться… Видишь ли, у них поначалу все было хорошо, хотя временами они отчаянно ругались, и я боялась, что что-нибудь такое произойдет… Так и вышло. Они поссорились. Вернее, она порвала с ним. Он страшно переживал, даже плакал, ты представить себе не можешь…

— Ты его успокоила? — невинно спросил профессор.

— Да… немного привела его в чувство. А потом мы на его «тойоте» объездили полгорода, пока ее разыскали. И еще полдня уговаривали, чтобы она укротила свое упрямство и вернулась к нему. Правда, через полчаса после примирения они опять разругались, но на этот раз, кажется, не насмерть. Мне кажется, что для них любовь — как спорт, кто выиграет. В данном случае, она — явный лидер, а он, несомненно, попал к ней под каблук. Надолго ли? И мне-то каково от всего итого, представляешь? — ластясь к профессору, пожаловалась Аня.

— Да, непростая ситуация, — согласился профессор. — Но, извини пожалуйста, не кажется ли тебе, что слишком много чужих проблем падает на твои хрупкие плечи? Мало тебе своих?

— Хватает и своих, — вздохнула Аня. — Я об этом столько передумала… И, знаешь, что теперь мне кажется, что моя жизнь до того, как я встретила тебя, — во многом ошибка. Она была странная и суматошная, эта жизнь. Я надеялась, что стоит пожить у тебя — и эта странная жизнь уйдет в прошлое. Не тут-то было! Ты сам видишь — моя прежняя жизнь тянется за мной, как шлейф. И пока я ничего не могу с этим поделать, хотя по-настоящему мне нужен только ты. Только ты помог бы мне справиться… Слушай, увез бы ты меня куда-нибудь отсюда — на годик или два, а?

— Ладно, — сказал он, что-то соображая, — довольно об этом. Мы справимся с твоими проблемами. А теперь послушай меня, я все же хотел бы кое-что рассказать тебе о моей встрече с британскими коллегами… Кстати, я слышал, ты успешно изучаешь английский?

Весь вечер профессор демонстрировал Ане слайды с изображением афинского акрополя и Парфенона. На какое-то время ей передался благоговейный трепет перед священными руинами, но зрелище беспорядочно нагроможденных камне, полуразрушенных колонн и портиков в конце концов стало утомлять ее. Она стала даже чуть-чуть капризничать, особенно когда увидела слайд, где профессор и доцент Денисова были сняты рядышком, на фоне Эрехтейона. Аня заявила, что устала, хочет ужинать и спать.

Пока профессор готовился ко сну, Аня принялась разглядывать ту самую краснофигурную вазу, поворачивая ее, приглядываясь к рисункам и тихонько посмеиваясь. Потом, когда был погашен яркий свет и загорелся ночник, вернувшийся профессор нашел ее, уже раздетую, свернувшуюся клубочком, под одеялом. Почувствовав его прикосновение, змейка мгновенно выпрямилась и затрепетала, обвиваясь вокруг него.

Потом Аня, в новой для нее, чуть капризной манере, заявила, что хочет попробовать, «как на вазе».

Профессор, прекрасно знавший, что изображено на вазе, послушался ее. В этом новом для него положении он имел удовольствие созерцать ее стройную, выгнутую, с матовой кожей спину, белые круглые ягодицы. Не видя лица возлюбленной, он услышал продолжительный стон. Когда, обессиленные, они улеглись рядом, Аня тихонько засмеялась.

— О чем ты?

— Все вспоминаю краснофигурную вазу… Кто это вытворяет там эти штуки?

— Это Дионис, бог вина и веселья. В компании со своими менадами.

Ее смех зазвенел под самым его ухом.

— Что ты все смеешься?

— Знаешь, я представляла тебя в роли Диониса, когда ты принимаешь зачет у молоденьких студенток в коротких юбочках…

— У тебя богатое воображение.

— Не обижайся. Просто я никак не могу прийти в себя после… Я предложила это положение, чтобы заодно проверить себя… Не боюсь ли быть униженной в любви…

— И каков результат?

— Ничего не боюсь, ни чуточки. Когда я с тобой, мне всегда хорошо. Спи.

Макагонов вновь собирал весь цвет подведомственного ему учреждения у себя на даче — на этот раз не по поводу своего дня рождения, а чтобы встретить Рождество. Должно было прибыть высокое академическое начальство, кроме того, Макагонов пригласил несколько человек из вузов — тех, с кем хотели поддержать дружеские отношения. Он нашел возможность придать событию официальный характер — и, соответственно, отыскал богатых спонсоров. В итоге ожидался роскошный стол, обилие спиртного, был даже заказан небольшой еврейский оркестр.

В список избранных на этот раз вновь попал профессор Кленовский. Макагонов, конечно, узнал о его поездке в Грецию, и это возымело действие. Кроме того, Макагонов по-прежнему чувствовал нечто вроде вины за то, что случилось более года назад. Выдавая свои поступок едва ли не за дружескую услугу, он сам, очевидно, не считал ее таковой.

— Дружище, забудем старое, — говорил он по телефону, — мне тяжело переживать этот конфликт. Теперь, надеюсь, все стало на свои места? По крайней мере, я уже не стою между вами…

— Благодарю, все действительно стало на свои места, — сдержанно отвечал профессор. — И я даже благодарен тебе…

— Вот и прекрасно, — обрадовался Макагонов, даже не дослушав, почему профессор благодарен ему. — Рад, что у тебя все образовывается. Слышал о твоих успехах, поздравляю. Еще раз повторю, что я рад. И знаешь что? Твое возвращение следует отметить. Мы тут скромной академической компанией собираемся встретить Рождество. Присоединяйся. Серьезно, я тебя приглашаю. У меня на душе будет спокойнее, ей Богу, если ты придешь и выпьешь со мной мировую.

— Отчего бы не прийти, — все так же сдержанно говорил Кленовский. — Но есть одно обстоятельство… я не могу бросить даму…

Макагонов пришел в восторг.

— Так ты, очевидно, не вполне меня понял? — воскликнул он. — Я ведь именно этого и хотел — увидеть вас обоих у меня… как будто бы ничего не произошло… Ну, рад за тебя вдвойне. Словом, я ожидаю тебя… вместе с дамой.

— Отлично, — проговорил профессор, мы будем вместе с дамой.

Цвет науки, собиравшийся на даче у Макагонова, представлял из себя ученых мужей с их женами, ученых дам с мужьями, но на их фоне попадались и довольно странные гости — одинокие профессора, доценты и одинокие аспирантки, еще какие-то странные суетливые молодые люди, не относящиеся, по всей видимости, к породе ученых. Один лишь хозяин знал функцию и предназначение каждого гостя, а также тот повод, по которому он был сюда приглашен. Ни одного неожиданного лица здесь не было.

За собравшимися зорко следила вернувшаяся из длительной стажировки за границей профессорша, жена Макагонова. После разборки, учиненной мужу за роман с Викторией, она свирепо и зорко следила за разношерстным собранием, стараясь определить среди смазливых мордочек аспиранток очередное увлечение своего супруга.

Из столовой поплыли дразнящие запахи деликатесов, еврейский оркестр настраивал скрипки, но время еще не пришло. Ожидалось несколько высокопоставленных гостей. Кленовский с супругой также еще не прибыл, и именно по их поводу велось оживленное обсуждение. Гости, ожидая на обширной веранде, разделились на группы. В одной — пожилые, солидные ученые мужи, в другой — дамы. Молодежь держалась отдельно. И всюду говорили о профессоре Кленовском, как будто по чьему-то приказу. Впрочем, на это провоцировала сама ситуация — ожидаемое появление профессора с беглой, но прощенной супругой. Кое-кто находил эту ситуацию пикантной, особенно дамы помоложе. Дамы более почтенного возраста называли Викторию стервой, а профессора — тряпкой и напряженно ожидали появления «тряпки» со «стервой».

Ромочка, прибившийся к неостепенившимся молодым ученым, со смехом рассказывал прошлогоднюю историю — о том, как он напоил профессора, как тот упал носом в салатницу, а в это время босс развлекался с профессорской женой. Ситуация получалась в духе «Декамерона» Боккаччо, и молодежь взорвалась смехом.

Мужчины вели себя солиднее. В должной мере оценив отношения Кленовского с супругой, они заговорили о его поездке в Грецию.

— Старик, наверное, на седьмом небе от счастья, прикоснуться к священным руинам…

— Стоило ли его посылать? Неужели нельзя было отправить кого-нибудь помоложе? Уверен, что Аргус вернулся оттуда разочарованным. В его представлении Греция иная. Ту Грецию, времен Перикла и Аристофана, не вернуть. А человек помоложе мог бы использовать поездку с толком. Наладить связи…

— Может быть, Аргус тоже мечтает продвинуть карьеру?…

— Аргус? Ему недостает для этого энергии и хватки. Сдал он что-то в последнее время… По крайней мере, мне в университете про это говорили…

— Ну, на это есть вполне понятные причины…

— Нет, но я все-таки не понимаю. Говорят, он прибудет сюда с супругой. Значит, принял? Это, право, какая-то клоунада. Ведь всем известно, что в этом самом доме…