Розалин Майлз - Глориана

Лучший дворец в Англии, построенный на века.

Я вцепилась в него обеими руками. Да! Мое!

Теперь для полного счастья мне недоставало только моего лорда.

И он вернулся, в огненном камзоле, из перехваченных золотым шнуром разрезов рукавов выглядывала золотая парча, — и что же я? Я готова была съесть его золотые пуговицы. Да, веселье будет бесподобное, как я и мечтала — как и должно быть…

Стоял солнечный май, зима давно кончилась, Бесс вернулась ко двору, счастливо исцелившись и от водянки, и от слабости к моему Рели. А поскольку, как я знала точно, он к ней и раньше был равнодушен (я нарочно подсылала к нему Роберта, и Рели высмеял само предположение, поклялся спасением души, что любит меня и никогда не женится), то теперь и он и она не обращали друг на друга ни малейшего внимания.

Даже несчастная Сидни немного оправилась, сняла вдовий траур, охотно улыбалась моим лордам в присутствии и вместе со всеми дразнила сэра Уолтера его «ньюфаундлендом».

Однако в тот вечер мой лорд был не в духе и, как ребенок, не успокоился, пока не испортил настроение и мне. Опираясь на подлокотник моего трона, наблюдая за танцующими и рассказывая о Франции, о тамошней бойне, о том, как часто видел смерть, почти касался ее, смотрел ей в лицо, он вдруг сказал:

— Смерть и желание идут рука об руку, леди. Мне двадцать четыре, и кто знает, когда позовет смерть? Если я умру на вашей службе, как лорды Лестер и Уорвик, не оставив потомства, мой род прервется. Мужчина обязан жениться, обязан стремиться к браку.

— Жениться? И не заикайтесь! И думать не смейте!

Он замолк. Однако у меня на душе осталось беспокойство — он пригласил на танец попрыгушку Бесс Трокмортон, потом, правда, танцевал с Радклифф и несколькими другими дамами, но затем снова с Бесс. Мало того, она о чем-то его с жаром расспрашивала и опасливо косилась в мою сторону.

Может быть, все-таки спокойнее, когда он во Франции…

Но не могла я с ним так скоро расстаться!

А пока я изводилась сомнениями, привели ее.

Близилось время обеда, небо наконец прояснилось после дождливого утра, мой лорд прислал с конюшни сказать, что лошади готовы. Мы собирались выезжать, и помеха была исключительно некстати.

— Черт побери, кто это?

Стражники втащили в комнату огромную жирную бабищу — шея мощная, что твой дуб, харя поперек себя шире, исполинские груди выбились из-под сальной повязки, соски в грязных потеках. Господи, и это чудовище — мать? — перемазанная, вонючая…

От нее разило прогорклым выменем и хлевом.

Меня замутило, я в отчаянии обернулась к своим дамам:

— Нюхательную соль, скорее! И пошлите за благовониями! Кто эта женщина?

От группы стражников отделился Роберт:

— Кормилица, мадам, арестована в Детфорде за пьяную драку. Болтала во хмелю, и я решил, что вам интересно будет это услышать. — Он повернулся к женщине:

— Говори. Расскажи Ее Величеству, что сказала мне.

Поблескивая хитрым звериным глазом из-за спутанных косм, словно только что опоросившаяся свинья, она запричитала:

— А вы, ваша честь, обещаете, что меня не вздернут?

— Обещаю, что вздернут, — ласково сказал Роберт, — сию же минуту, если не заговоришь.

И она рассказала, сморкаясь, всхлипывая, божась и постоянно умоляя ее не вешать. Некая придворная дама оказалась в интересном положении, тайно разрешилась на квартире в Ист-Энде, родила мальчика и наняла эту свинью в кормилицы. Сразу после родов в дом приходил джентльмен и был восприемником на крестинах младенца — высокий лорд с курчавыми темно-русыми волосами, слегка сутулится при ходьбе…

— Довольно. — Роберт кивнул стражникам. — Уведите ее.

Я на мгновение перестала ломать руки:

— Не… не вешайте ее за это…

Роберт улыбнулся.

— Вполне достанет и хорошей порки. Если бидлы постараются, ты, женщина, возможно, лишишься части кожи с нижней половины твоих телес, — дружелюбно сообщил он женщине, — но, судя по твоим габаритам, потеря невелика. За жизнь свою можешь не бояться, пока держишь язык за зубами.

Бабу уволокли, но ее крики из-за двери еще долго вторили моим.

Придворная дама и джентльмен, отец ребенка.

Я знала, кто они.

Роберт терпеливо ожидал, что я прикажу.

Я подняла руку:

— Прикажите мистрис Трокмортон оставаться в своей комнате. И пусть ко мне немедленно приведут лорда Эссекса — под вооруженной охраной.

Он пришел бледный, дрожащий, в сопровождении стражников, которые, видя унижение своего героя, выглядели ничуть не лучше того.

— Мадам, что это значит?

— Изменник! — завопила я. — Вы женились на ней, на Бесс Трокмортон, у нее от вас ребенок!

— Изменник? Я? — Он походил на человека, который тонет в трясине и не может спастись. — Нет, Ваше Величество! — Он едва шевелил побелевшими губами. — Я не женился на ней, и детей у меня нет. Между нами ничего не было.

— И почему же, сэр, почему, — взвыла я, — я обязана вам верить?

Он запрокинул голову, набрал в грудь воздуха и закрыл глаза.

— Потому что, дражайшая миледи, изменник, которого вы ищете, — не здесь, это не я… потому что я… я уже женат.

Он стоял передо мною в моем покое, скалясь, как пес, и думал, что я по-прежнему счастлива его видеть. Из Ирландии он привез стихотворца Спенсера, тщедушного, коротко и некрасиво остриженного на манер проклятых пуритан, в бедном черном наряде с завязками на воротнике, словно у клерка, — впрочем, он, похоже, и был теперь клерком. В другое время я приняла бы его тепло и даже сейчас старалась держаться вежливо.

— Если не ошибаюсь, мастер Эдмунд, до отъезда в Ирландию секретарем губернатора вы служили у графа Лестера?

Он поклонился рывком:

— Вашему Величеству, надеюсь, приятно слышать, что то был мой первый и самый лучший покровитель. — Нервный смешок. — Он благосклонно относился к моим маленьким сонетам, любовным стишкам, которые я назвал «Аморетти», и хотел, чтобы я писал пасторали.

Да, а еще он использовал ваше перо для нападок на мой предполагаемый брак с Франциском Анжуйским, я отлично помню, что вы написали тогда «Сказку мамаши Хабберд». Ладно, не будем поминать старое — они оба теперь мертвы.

— Пасторали, мастер секретарь? Так вы верите, что в тот золотой век мир был лучше, мужчины верны, клятвы нерушимы и честь еще не превратилась в пустой звук?

Рели воззрился на меня, прощупывая мое настроение. Потом весело вскочил:

— Раз уж речь зашла о пасторалях, мадам, велите этому человеку открыть вам свое сердце. Он пишет поэму, замечательную уже тем, что будет длиннейшей из написанного в вашу честь! Эпическую поэму, которая поспорит с «Энеидой» — да и с «Одиссеей» Гомера — и на веки вечные утвердит ваше неоспоримое место как поэтической музы этих островов, богини, которую все мы любим и чтим.

Он повернулся к беспомощно хлопающему глазами Спенсеру и потрепал его по плечу:

— Прочтите Ее Величеству отрывок!

Стихотворец без долгих слов начал:

Достойный рыцарь устремился вдаль,

Навстречу великому приключению,

Что поручила ему величайшая Глориана…

— И все про меня? Все в мою честь? Что ж, сэр, даю вам свое благословение.

— В таком случае, Ваше Величество, могу ли я… — Он едва осмеливался просить. — Могу ли я умолять вас о милости… чтобы вы любезно позволили… могу ли я назвать ее в вашу честь — «Королева фей»?

— Называйте!

— О, мадам! — И он, раскрасневшийся от успеха, убежал договариваться с издателем.

Мы остались одни.

Теперь я могла поиграть с Рели, как он играл со мной.

— Вина, сэр? — ласково улыбнулась я. — Милорд Эссекс сказал мне, что хочет жениться. Я ответила, что считаю это изменой, прогнала его от двора и велела сидеть в поместье, пока придумаю наказание. Каково ваше мнение на этот счет? Что вы думаете о женитьбе?

Уловила ли я тень тревоги в глубине этих по-прежнему чудных синих глаз?

— Я думаю, — осторожно начал он, нащупывая почву, — что это почетные узы, которые наш Господь назвал священными…

Он говорит «священными»? Колкость напрашивалась сама собой.

— Однако наш Господь не женился!

Рели натянуто хохотнул:

— Однако мы, Его недостойные дети, слабы плотью, и нам трудно следовать Его примеру…

О да, сэр, извивайтесь своей слабой плотью сколько хотите, вы у меня на крючке!

— А распространяется ли Его заповедь на деторождение? — спросила я как бы между прочим.

Теперь он вспотел, верхняя губа под тугими черными завитками усов покрылась тонкой пленочкой страха. Однако годы, проведенные в боях, закалили его нервы. Он не дрогнул.

— Да, мадам.

— Разумеется, если мужчина и женщина спят вместе, они рано или поздно приживут младенчика, вы согласны?

Теперь он понял. И принял мужественно.

— Ваше Величество совершенно правы — тайное станет явным.

— Ладно, сэр, убирайтесь прочь.

Я не любительница отрывать паукам ноги и смотреть, как они корчатся в тщетной попытке уползти. Поэтому я его отпустила. Однако не успел он поклониться, взглянуть на меня и выйти в двери, как я уже кликнула одного из кавалеров.

— Пусть ко мне немедленно явится капитан гвардии с вооруженным отрядом.

Чтобы взять под стражу.

И препроводить изменника в Тауэр.

Шли вы из Святой Земли,

Уолсингам, Уолсингам,

Повстречать мою любовь

Не случалось вам?

Как узнать, о коей речь?

Многих встретил я тогда

По пути или навстречь:

Кто туда, кто сюда…

Не бела и не черна,

Но яснее, чем рассвет,

Столь великих совершенств

На земле и в небе нет.

Доводилось повстречать:

Ликом — ангел во плоти,

Нимфе царственной под стать

Так смотреть, так идти.

Здесь она меня забыла,

Здесь ни с кем я не знаком,

А бывало — в бой водила,

Нарекла своим бойцом.

Верная любовь в душе,

Словно в пламени, живет.

Не стареет, не болеет,

Не изменит, не умрет.

Он посылал из заключения эти и другие любовные мольбы, но я была непреклонна. Вернее, я заболела от ярости, занемогла от расстройства чувств — впрочем, расстроились не только чувства, как всегда, от переживаний у меня скрутило живот. Елена, Уорвик и горничные смущенно смотрели в пол, когда я, воняя нужником, выходила из уборной.

Одна Елена не растерялась, шагнула вперед и спокойно взяла меня за руку.

— Послать за доктором Лопесом, мадам, или еще за кем из врачей?

— Нет, не надо, — плакала я. — Они не вылечили меня от измены лорда Лестера, не вылечат и теперь.

Подошла Радклифф с серебряным подносом, на котором были бокал миндальной настойки и вишневые вафельки.

— Ваша милость с утра ничего не кушали, пожалуйста, возьмите хоть чуть-чуть для подкрепления сил…

Я отмахнулась. Однако любовь и нежная тревога в ее глазах пронзили меня до глубины души, я не могла более сдерживаться.

— О, Господи, — запричитала я, — неужели все снова, как с Робином? Или это Божья кара за то, что я зажилась на этом свете? Видеть, как события повторяются и вновь переживать прежние муки?

Уорвик и Радклифф уложили меня в постель, Елена взяла за руку и ровным голосом, из которого так и не изгладился шведский акцент, зашептала на ухо:

— За тем исключением, мадам, что Ваше Величество никогда не любили, — она замялась, — и не привечали сэра Уолтера, как лорда Лестера. А сейчас у вашей милости по-прежнему есть любовь лорда Эссекса.

Уорвик наклонилась с другой стороны.

— Госпожа, отхлебните чуточку лекарства, которое приготовила Радклифф, — оно очень сильное, вы сразу уснете…

Любовь Эссекса… Я начинала дремать. Да! Она, по крайней мере, у меня есть, истинная правда. Он ежедневно шлет мне нежные и мужественные любовные послания: «Я женился не ради себя, но ради нее — из жалости… я вынужден был ее пожалеть…»

Я сжала руку Уорвик:

— У мерзавца Рели нет даже такого оправдания. Он спал с ней из похоти! И под самым моим носом.

И притом несколько лет — по меньшей мере два года…