– Да разве кто-нибудь сможет его сберечь лучше, чем я?

– Если б ты повесила его в своей комнате, вряд ли бы это понравилось твоей бабушке.

– Я бы вешать не стала, я бы убрала.

– Неважно, – возразила Симка. – Уверена, Эдита Павловна в гневе страшна. Да и не в гневе тоже… Не может этот портрет быть в безопасности в доме Ланье. Вот Шелаев тебе его и не отдал.

Я помолчала. Симка была права, но… Я пожалела, что лежу на пледе и не могу им укрыться. Те самые вчерашние мурашки вновь поползли по коже, я почувствовала температурный озноб. Не нужно искать ничего хорошего в этом человеке, не нужно. «Запрещено, – жестко выдал мой мозг. – Чужой слабостью (а особенно моей) Клим воспользуется немедля, ему хватает секунды, чтобы выхватить шпагу и сделать выпад, в его душе нет сострадания и самой обыкновенной доброты. Лишь игра и ненависть к Ланье». Я была резка в своих суждениях и категорична, но кто-то другой внутри меня сглаживал фразы, точно ластиком подтирал буквы, хвостики, знаки препинания…

– Я могла отдать картину на хранение тебе, и проблема бы решилась.

– Во-первых, – продолжила Симка защищать моего врага, – Клим Шелаев не знает о моем существовании, да если бы и знал, почему он должен доверить постороннему человеку то, что имеет для него определенную ценность?

– Какую?

– Например, память об отце.

– Ерунда.

– О-о-ох, – театрально протянула Симка. – Мы понятия не имеем, что у него там в душе.

«Я никогда не спрашивал у женщины разрешения, но…»

– Имеем, – уверенно произнесла я и горячо добавила: – Кошмарный ад.

Она засмеялась, а успокоившись, с иронией сказала:

– Ну он же дал тебе ключи. Можно приходить и смотреть.

– Все его поступки – месть Эдите Павловне. Представь, как бы Шелаев радовался, если бы я ходила и смотрела на портрет. Одна из Ланье по собственному желанию навещает его квартиру… Какое удовольствие он бы испытывал только от одной мысли об этом.

– Мне так жаль, что я его не увижу, – задумчиво ответила Симка.

После разговора я еще почти час лежала на кровати и перебирала фразы. Я их складывала стопочкой, раскидывала в стороны и вновь собирала. Я делала из них ступеньки, и они вели вверх, строила колодец, и тот гулким эхом тянул вниз, на глубокое дно… «Вот в таком колодце мне и придется лежать, если однажды Эдита Павловна узнает, что я ходила в гости к Шелаеву», – сделала я вывод и прогнала воспоминания прочь.

Наверное, первый раз я серьезно задумалась о платье. Если на вечере будет Симка, это же совсем другое дело… Я подошла к шкафу, оглянулась на тумбочку, вспомнила черные и белые камни кольца, подаренного мне Шелаевым, и с удовольствием подумала: «Я не надену тебя, даже не надейся». Если б в эту минуту рядом оказался Клим, я бы посмотрела на него с подчеркнутым вызовом. «У вас все же нет власти надо мной. Ни капельки. Я свободна от ваших стратегических планов, от…»

В дверь постучали, а затем она медленно открылась, и в мою комнату, не дожидаясь ответа, неторопливо зашел Семен Германович. Я никак не ожидала его увидеть и поэтому замерла, не меняя позы. «Похоже, в моей жизни наступила черная полоса. Очень жирная и очень черная», – тяжело прошагала мрачная мысль, я приготовилась к худшему.

Дядя выглядел по-домашнему, но в то же время торжественно. За первое впечатление отвечала красно-коричневая вязаная жилетка, за второе – белая накрахмаленная рубашка. В руках он держал коробку, обернутую зеленой бумагой.

– Не помешал? – спросил Семен Германович, глядя на меня напряженно и внимательно, но выражение его лица оставалось спокойным и мягким.

Развернувшись, я помотала головой:

– Нет, я… собиралась навести порядок в шкафу.

Дядя подергал рыхлым носом, поморщил лоб, огляделся и посмотрел на меня.

– Здесь уютно, хоть я и не люблю левую часть дома, – произнес Семен Германович, подошел к комоду и положил на него коробку. – Это тебе, Настя. – Он сцепил пухлые пальцы на животе и добавил назидательным тоном: – Знания повредить не могут. Я рад, что ты много читаешь, совершенствуешься и в самое ближайшее время начнешь обучение в университете. Именно я обратил внимание Эдиты Павловны на это заведение. Экономика – то, с чего всегда нужно начинать. Остальное приложится.

Слова дяди проходили сквозь меня, как солдаты проходят сквозь туман. Отвести глаз от Семена Германовича не получалось – его появление, коробка-подарок, подчеркнутое внимание, забота… Раньше дядя предпочитал воздействовать на меня несколько иными способами, и теперь его поведение уж точно являлось подозрительным.

Отогнав прочь воспоминания, я покосилась сначала на часы, а затем на окно. Наверное, нужно было что-то ответить, но больше всего хотелось, чтобы Семен Германович покинул комнату как можно скорее и никогда не возвращался. Пожалуй, я бы даже отошла к окну, чтобы сократить расстояние между нами.

– Полагаю, тебя ожидает прекрасное будущее, – добавил Семен Германович и сделал попытку улыбнуться, но у него не получилось. Щеки раздвинулись, губы превратились в кривую линию, глаза блеснули.

Помедлив, дядя вышел из комнаты, плотно закрыв дверь. А мой взгляд остановился на зеленой коробке… О, я знала, мне потребуются неимоверные силы, чтобы заставить себя заглянуть в нее! Никакого любопытства, интереса, благодарности быть не могло – только неприязнь и вынужденные действия.

Мне пришлось снять бумагу и открыть крышку. В коробке лежали две книги – классика в дорогих подарочных изданиях. Сжав губы, я тяжело вздохнула, а что еще оставалось делать… Если раньше дядя пытался приблизиться ко мне при помощи денег, то теперь он выбрал другую тактику.

«Нет, это не искренняя забота и желание меня порадовать».

Торопливо отправив книги обратно в коробку, я решила вернуть их как можно скорее.

«Не буду рассказывать Тиму», – решила я, не желая его сердить и расстраивать. Однажды он меня спас от дяди, и это было… м-м-м… здорово. Я улыбнулась и вновь подошла к шкафу.

* * *

Зачем каждый раз придумывать новое меню? Разве кто-нибудь помнит, что подавали год назад на день рождения Эдиты Павловны или в новогоднюю ночь? Почему паштет с орехами не может фигурировать в пятницу, а лисички – это хорошо и ново, но все же не то? Мне предстоял скучный вечер, и я в качестве развлечения задавалась вопросами, хотя ответ был известен и затерт до дыр: в доме Ланье с трудом и скрипом переносят какие-либо повторения, торжества должны восхищать, шокировать, кружить голову – только так и не иначе.

Различные меню, составленные и воплощенные в жизнь в доме Ланье, хранились в толстых черных кожаных папках, я подозревала, что таких папок существовало не менее ста. Три штуки лежали стопкой посередине стола, но Эдита Павловна их игнорировала – она не желала возвращения к прошлому, досадовала и раздражалась. Обычно званые вечера готовились задолго до назначенной даты, теперь же приходилось торопиться, и вынужденная спешка нервировала бабушку.

– Нина, пригласи Андре, пусть предложит хоть что-то новое, – недовольно произнесла Эдита Павловна. Дотронулась двумя пальцами до виска, закрыла глаза и добавила: – Ах да, его сейчас нет в Москве… Как же некстати. Тогда позвони ему.

От меня не было никакого толка: я слушала разговоры, пыталась запомнить диковинные названия некоторых блюд, соглашалась с Ниной Филипповной по всем пунктам, листала кондитерский каталог, переполненный яркими фотографиями (редко вызывающими аппетит), и радовалась каждому мимолетному появлению Тима. Пятничное меню интересовало меня меньше всего на свете, в десертах я не разбиралась, закуски вызывали скуку, так что меня смело можно было назвать самым бесполезным участником «совещания». Но Эдита Павловна настаивала на моем присутствии, наверное, она всеми способами старалась втереть в меня дух семьи и заодно познакомить с обязанностями Нины Филипповны. Я бы предпочла, чтобы на моем месте оказалась Валерия, раз уж вечер устраивали по ее инициативе, но, увы, моя двоюродная сестра поселилась на веки вечные в салоне красоты. «В пятницу я буду самая очаровательная», – сообщила она всем и выклянчила у бабушки целую кучу денег.

– Я звонила, – ответила Нина Филипповна, раскрывая ежедневник на первой попавшейся странице. – Андре настаивает на грибной теме. На лисичках, а также на овощах. И предлагает вообще обойтись без мяса.

– Что значит без мяса? Это новомодное течение? – Эдита Павловна отклонилась и фыркнула.

– Он предлагает сделать вечер облегченным и демократичным. – Нина Филипповна взяла ручку, повертела ее в руках, сначала бросила быстрый взгляд на часы, а затем на мобильный телефон, лежащий рядом с чашкой.

«Она ждет звонка от Бриля», – поняла я и, стянув верхнюю папку, тоже раскрыла ее на первой попавшейся странице. Я сидела между тетей и Эдитой Павловной, так что телефон теперь был надежно скрыт от бабушкиных глаз. Но Нина Филипповна, не осознав перемены, волнуясь, протянула руку и перевернула мобильник экраном вниз. Покосившись на нее, я задержала дыхание – моя тетя за столь короткий срок стала другой. Нина Филипповна стала счастливой. И, конечно, ее, как и меня, сейчас совсем не заботило меню – она находилась далеко…

– Анастасия, что ты скажешь? – голос Эдиты Павловны отвлек меня от прекрасных мыслей.

– Нужно взять какое-нибудь меню 1917 года и…

– Хорошего же ты мнения о моем возрасте.

Я улыбнулась, потому что поняла, какую сморозила глупость, но год вылетел у меня совершенно самостоятельно. А Эдита Павловна, действительно, хоть и выглядела хорошо для своих лет, всегда казалась мне женщиной из другой эпохи. Эпохи далекой и… сложной в плане политической обстановки.

– Настя сказала образно, – пришла на выручку Нина Филипповна. Она мягко улыбнулась мне, отложила ручку, притянула ежедневник к себе и стала быстро переворачивать страницы. – В прошлый раз мы тоже долго решали… И было несколько неплохих вариантов…

Эдита Павловна подчеркнуто вздохнула и отвернулась к окну. А я последовала примеру тети и лениво перевернула страницу с очередным меню. Перепелки, кальмары, муссы, медальоны…

– Отказываться от мяса мы не станем, иначе у мужчин случится депрессия, – насмешливо произнесла бабушка. – А в остальном пусть будет по-вашему. Грибы и что-нибудь из меню пятилетней давности, но, конечно, в новом оформлении. Совсем нет времени, и почему я пошла на поводу у Леры? Ее нужно почаще наказывать, а не баловать.

Загудел мобильник, Нина Филипповна вздрогнула, смяла страницу, и я увидела, как полетела на пол небольшая фотография, выпорхнувшая из ежедневника, точно черно-белая птица… Не успев разглядеть, не зная наверняка, я тем не менее могла поспорить на что угодно – это снимок Льва Александровича Бриля!

Эдита Павловна повернулась в тот самый момент, когда карточка коснулась пола.

– Нина, да возьми же ты телефон, наконец. Что там упало?..

– Это мое, – выпалила я, быстро нагнулась, схватила фотографию и прижала ее к груди. О, не было на свете силы, способной разжать мои пальцы! Даже под страшными пытками я бы не выдала тайну тети!

– Да, конечно, – пробормотала Нина Филипповна, сжалась, поняв свою оплошность, с надеждой заглянула мне в глаза, взяла телефон и торопливо проговорила «я перезвоню», а затем медленно опустила руку на стол.

– Не срочное? – осведомилась Эдита Павловна.

– Нет.

– Анастасия, я могу узнать, что ты от нас скрываешь? – правая бровь бабушки приподнялась, две морщины – одна под другой – резко обозначились на лбу, губы насмешливо дрогнули, будто Эдита Павловна хотела сказать: «Глупо скрывать что-то от меня. От меня невозможно ничего скрыть».

Наверное, ситуация была не самой трагичной, но мы с Ниной Филипповной повели себя как два трусливых зайца, и поэтому (раз уж мы зайцы) следовало срочно запутать следы. Я потупила взор, помедлила и, рискуя жизнью, ответила:

– Я влюбилась.

В столовой повисла звенящая тишина, воздух стал густым и ватным – не вдохнешь, не проглотишь. Пожалуй, я удивила даже Нину Филипповну – бледность с ее лица ушла, но тело продолжало оставаться скованным.

– Это шутка? – сухо осведомилась Эдита Павловна, остановив на мне тяжелый, изучающий взгляд.

– Нет, – ответила я, медленно опуская фотографию Льва Александровича на колени. «Надеюсь, не придется ее прожевать и проглотить», – приободрила я себя, чувствуя в душе всплеск детской радости, малоподходящей к неожиданной и взрывоопасной ситуации. Пушистая смешинка забралась в нос и принялась там крутиться и вертеться…

– И кто твой избранник? – в голосе Эдиты Павловны появилась едкая, убийственная ирония.

– Один актер… – тихо ответила я, вживаясь в роль.

Карие глаза Нины Филипповны сверкнули, мне очень хотелось послать ей ответный ободряющий взгляд, но я сдержалась. Наверное, только в этот момент тетя поверила в спасение.

– Что? – переспросила Эдита Павловна.