Мы с Марией обсуждали сложившуюся ситуацию на протяжении нескольких недель, хотя, откровенно говоря, обсуждать было нечего. Случайно или нет, но ребенок должен был появиться на свет. Я собрал вещи и переехал к ней.

Короче говоря, мне не понадобилось много времени, чтобы понять, что Мария — психопатка, что мы с ней друг друга на дух не переносим. Я спал на диване и старался как можно реже бывать дома.

А потом я влюбился! Кэмерон Александер родился весом в восемь фунтов ровно, со светлыми волосиками и голубыми глазенками. Целых три дня я пребывал на седьмом небе от счастья. Мария решила кормить его грудью, посему врачи не рискнули выписать ей лекарство от психического расстройства.

Я решил не оставлять ее одну и принять ответственность на себя. Я хотел быть уверенным, что впоследствии не буду ни о чем сожалеть. Дон, еще ни с кем я так не старался найти общий язык, как с этой женщиной. Но все мои усилия были напрасны. Она — патентованная психопатка!

После множества обвинений, нескольких скандалов и одного объяснения с полицией я съехал от нее, временно обосновавшись у одного из друзей. Я регулярно посылал ей денежные чеки и три недели подряд виделся с Кэмероном. Но вскоре на моем пути появился первый дорожный знак, предупреждая, что я еду прямиком в ад. Когда я в очередной раз отдавал ей Кэмерона, Мария поинтересовалась: «А откуда это у него на ножках взялись синяки?» Мне стало плохо. Дело приняло по-настоящему дурной оборот.

После моего последнего свидания с Кэмероном адвокат посоветовал мне залечь на дно и дать Марии время остыть и успокоиться. Хотя мне было очень больно оттого, что я не могу видеться с сыном, похоже, другого выхода просто нет. Дело это долгое, так что, быть может, это и впрямь лучшая линия поведения. Не знаю, мне трудно судить об этом. С каких это пор в мире возникло стойкое убеждение, будто отец не так важен для ребенка, как мать?

Итак, стоящая передо мной дилемма заключается в следующем: я не видел Кэмерона вот уже восемь месяцев, но стоит ли мне выходить на ринг, зная, что ни малейшего шанса победить нет? То есть только для того, чтобы потом сказать себе: «Я пытался и сделал все, что мог». Полностью отдавая себе отчет в том, что полюбовного соглашения достичь не удастся, должен ли я пытаться перетянуть малыша на свою сторону? Прекрасно понимая, что целиком нахожусь во власти этой женщины, которая не остановится ни перед чем, чтобы только не давать его мне, смогу ли я жить с осознанием того, что мне никогда не удастся завоевать любовь и дружбу Кэмерона — не говоря уже о том, чтобы лелеять надежду стать его отцом?

Ну вот, дружище, я благодарен Богу за задержку в расписании, но только что объявили посадку на мой рейс, посему я вынужден заканчивать. Я уверен, что сейчас ты вздохнешь с облегчением. Приятно было повидаться с тобой в Атланте. Правда, это было уж очень давно. Итак, жду твоего ответа.

Береги себя, Дьюи

P. S. Последний вопрос: я буду любить Кэмерона до конца дней своих, но имеет ли это значение, если он так никогда и не узнает об этом?


Номера телефона Дьюи не оставил, поэтому я отправил честный ответ на указанный обратный адрес. Если говорить в общих чертах, то я написал ему примерно следующее:


…не могу поверить, что прошло уже семь лет с тех пор, как мы разговаривали последний раз, так что только ты мог отыскать тропинку в наше общее прошлое. У тебя есть лишь ОДИН выход. Как насчет того, чтобы высунуть голову из песка, в который ты зарылся, и поступить так, как полагается настоящему мужчине, то есть подумать сначала о своем ребенке, а уже потом о себе? У тебя, скорее всего, наступил так называемый кризис среднего возраста. Словом, сделай все, что от тебя зависит, чтобы остаться в жизни своего сына. У него есть только один отец.


Насколько мне помнится, свое письмо я закончил чем-то вроде:


…Давай не будем ждать так долго, чтобы увидеться вновь.


Но больше об этом обормоте не было ни слуху ни духу. Через год или около того я случайно столкнулся с его отцом, от которого узнал, что Дьюи «не оценил здравого совета». Помню, что еще подумал: «Чертовски глупо с его стороны». Начиная с этого момента мы потеряли друг друга из виду.

* * *

Я долго сидел на веранде с письмом в руках, вспоминая Дьюи. Думал я и о том, что так и не помирился с отцом до того, как тот умер, и что угрызения совести из-за этого не дают мне покоя до сих пор. «Это Дьюи виноват в том, что наши пути разошлись», — сказал я себе. Но, добравшись до сути, понимаешь, что не имеет значения, кто и в чем виноват. Я решил, что не оставлю Дьюи в подарок чувство вины, каким наградил меня папаша. Пришло время заключить мир. «Способность прощать значит куда больше гордыни», — подумал я, о чем и сообщил Белле.

— Прекрасная мысль, — согласилась она, — и я уверена, что все будет так, словно вы никогда и не расставались.

— Сомневаюсь, — я тут же охладил ее пыл.

— Хочешь поспорить?

— На дюжину котлеток из моллюсков у Фло, — предложил я, и мы ударили по рукам.

После очередного визита к доктору Райс, не отмеченного знаменательными событиями, я позвонил кузену Дьюи, который подтвердил, что тот сейчас живет в пригороде Чикаго. Я тут же полез в Интернет, чтобы заработать несколько лишних миль по бонусной программе авиакомпании.

Бросив беглый взгляд на головоломку, разложенную на обеденном столе, я ухмыльнулся. «Сдается мне, тебе придется маленько обождать». Я схватил Беллу за руку, и мы вновь отправились в путь.

* * *

Стоя на пороге дома Дьюи, я был неприятно поражен отсутствием роскоши, которую уже представлял себе. Оказывается, мой друг детства не заработал много денег, как собирался когда-то. Кроме того, я удивился, сообразив, что сильно нервничаю. Собственно говоря, можно было списать внутреннее неудобство на рак, который грыз меня изнутри, но я уже понимал, что дело не в этом. Дрожащие колени отнюдь не являлись симптомами раковой опухоли. Я нажал кнопку дверного звонка, взглянул на жену и сделал глубокий вдох. Мы стали ждать.

Дверь медленно отворилась, но старого друга, которого я ожидал увидеть на пороге, не было и в помине. Вместо него в дверном проеме возникла какая-то старая развалина, сгорбленная и явно страдающая от боли. Я вгляделся в его лицо и ахнул. Это был Дьюи! Он по-прежнему отличался внушительными размерами, но на сей раз чревоугодие было здесь ни при чем. Он как-то раздулся и опух — особенно нижняя губа. «Господи…» — подумал я и ощутил внезапный укол вины оттого, что ничего не знал о его болезни и явно бедственном положении.

— Да? — спросил мужчина. — Что я могу для… — Он вдруг умолк и принялся обшаривать мое лицо взглядом. — Дон? — пробормотал он, и в глазах его вспыхнуло отвращение.

Я настолько опешил, что у меня перехватило дыхание. Пока я стоял, остолбенев, словно прикованный к месту, Белла шагнула вперед и протянула ему руку.

— Привет, Дьюи! Меня зовут Белла. — Она оглянулась на меня. — Мы с Доном проделали долгий путь, чтобы взглянуть на вас.

Он кивнул ей, но тут же перевел взгляд на меня. Лицо его ничего не выражало, но я-то знал, что наш столь неожиданный визит отнюдь его не обрадовал. Молчание затягивалось, стоять и дальше на пороге было уже неловко, и Дьюи наконец отступил назад и в сторону.

— Ну хорошо, входите, — сказал он.

Я бы погрешил против истины, сказав, что мне было легко войти в этот дом. «Кажется, я совершил большую ошибку», — подумал я, протискиваясь мимо Дьюи, пока он запирал дверь. Встреча старых друзей обещала быть нелегкой, и я буквально кожей ощущал разлитое в воздухе напряжение. Старые обиды отнюдь не были прощены — или забыты.

Показывая дорогу, Дьюи первым двинулся вглубь дома и привел нас в скромную гостиную. Там на диване сидел юноша, которого Дьюи нехотя представил:

— Это Кэмерон.

Я кивнул в знак приветствия, подумав про себя: «Значит, Дьюи все-таки поступил как должно».

— Рады познакомиться, — в унисон сказали мы с Беллой и пожали руку юноше, усаживаясь рядом с ним на диване.

Неловкая пауза возникла, когда Дьюи сказал, обращаясь к сыну:

— Это Дон ДиМарко и его жена, Белла. — И, пожав плечами, добавил: — Мы были друзьями… когда-то.

Острая боль пронзила мне верхнюю часть желудка, но я не подал виду. Я и теперь не сомневался, что рак здесь ни при чем. Белла нашла мою руку и крепко сжала ее. Мы оба знали, что она только что проспорила дюжину котлеток из моллюсков.

Кэмерон вежливо извинился и встал. Ему явно не хотелось присутствовать при неприятном разговоре. Он направился к выходу, и я позавидовал ему. Дьюи опустился в потертое глубокое кресло, и я задал себе дурацкий вопрос: неужели мы не сможем преодолеть столь смехотворную дистанцию, что разделяет нас?

После традиционного предложения перекусить и освежиться — от чего мы с Беллой дружно отказались — Дьюи взял быка за рога.

— Зачем ты приехал, Дон? — спросил он.

Не знаю, чего я ожидал, направляясь сюда, но явно не этого. Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы проглотить комок в горле. Белла ничего не сказала, но вновь крепко сжала мою руку — явно пытаясь передать мне часть своей силы и собранности.

— Чтобы помириться, — пробормотал я. — Послушай, Дьюи. Я пришел сказать, что мне очень жаль…

— Помириться? — с издевательской улыбкой прервал он меня. — Почему именно сейчас?

— Потому что прошло уже очень много времени, — ответил я, повышая голос.

«Потому что это ты виноват в том, что наши пути разошлись, черт тебя подери!» — хотелось в голос заорать мне.

Но он лишь покачал головой, и я предпочел прибегнуть к логике и добавил:

— Потому что мы с тобой дружили с самого детства, а жизнь слишком коротка, чтобы таить обиду друг на друга.

Я вдруг почувствовал, что дрожу от гнева и тревожного ожидания.

Он вновь покачал головой.

— Было время, когда ты был действительно нужен мне, Дон, но…

— Но я не сказал тебе того, что ты хотел услышать? — перебил я его. — Верно? — Я покачал головой. — Ты искал легкого способа выйти сухим из воды, а я тебе его не предложил, правильно?

Он тяжелым взглядом уставился на меня, и в глазах его вспыхнула ненависть. Случись подобное несколько десятилетий назад, мы бы уже мутузили друг друга — и оба знали это. Повернувшись к Белле, я с деланным равнодушием передернул плечами:

— Что ж, я, по крайней мере, пытался, — и сделал попытку встать с дивана. — Поехали домой.

Белла согласно кивнула и тоже привстала.

Выражение глаз Дьюи мгновенно изменилось.

— Подождите минуточку! — вырвалось у него. — Ты прав. — Голос у него сорвался, и он в упор уставился на меня, собираясь с мыслями. — Если ты сейчас уйдешь, больше мы никогда не увидимся, — наконец выдавил из себя он.

Мы с Беллой снова опустились на диван, и он медленно протянул мне руку.

— Мне тоже очень жаль, что все так обернулось.

Я крепко пожал ему руку. Все дурные чувства мгновенно сменились благодарностью за то, что он все-таки сделал шаг мне навстречу.

— Ладно, проехали, — сказал я.

— Ладно, проехали, — повторил он, и на губах его впервые появилась неуверенная улыбка.

Белла в очередной раз сжала мою ладонь — напоминая о выигранных ею котлетках из моллюсков, — а я свободной рукой указал на его губу и осведомился:

— А это еще что такое, черт возьми?

Он коротко рассмеялся и закатил глаза.

— Я подсел на морфий и решил посмотреть, насколько сильно он действует… Ну и начал жевать губу… И ничего не почувствовал. — Он пожал плечами. — Пожалуй, мне стоило остановиться задолго до этого.

То ли язык у Дьюи заплетался, то ли он просто глотал гласные в разговоре на местный манер, но понять его было нелегко, поэтому я был весь внимание.

— Да, пожалуй, — подколол я его. — Но почему морфий?

— Давай я все-таки принесу вам чего-нибудь прохладительного, — предложил он. — Это долгая история.

«У каждого из нас свой крест», — подумал я.

* * *

Вернувшись, Дьюи вручил нам напитки и начал свой рассказ:

— Некоторое время назад жизнь казалась мне слишком хорошей, чтобы быть правдой… хотя действительно была таковой. — Он покачал головой. — Как сейчас помню, стоял июль. Я был на складе компании, и мы резвились с еще несколькими парнями, когда я споткнулся об ящик. Падая, я успел ухватиться за полку левой рукой, на которой стояли чистящие принадлежности, и только поэтому не грохнулся на пол. В противном случае я бы наверняка раскроил себе башку. Я все время думал, как мне повезло — идиот! Рука и запястье начали распухать буквально на глазах и при этом чертовски болели. «Проклятье, — подумал я, — я растянул себе запястье». Мне даже пришлось снять часы — настолько быстро и сильно отекла рука. Через две недели после случившегося я проснулся ночью от невыносимой боли. Рука отекла так, что смотреть было страшно. Честно тебе скажу, боль была такой, что казалось, будто с меня живого содрали кожу. Обручальное кольцо впилось в тело, но снять его я не смог — оставалось только отрубить палец, но, сам понимаешь, это был не выход. Я разбудил Маурин, мою новую жену, и показал ей палец. Она глазам своим не поверила. Мы оба решили, что я, наверное, сломал какую-то косточку. Надо заметить, что к врачу по поводу своего растяжения я не обращался. И тогда я подумал, что зря, — потому что со мной явно творилось что-то неладное. От боли у меня глаза лезли на лоб. Я не мог думать ни о чем ином. Она подчинила себе все — и разум, и тело. Я позвонил в офис своего врача, но мне ответили, что он сможет принять меня не раньше октября, то есть только через три месяца, чему я нисколько не удивился. Специалист он был хороший, но связался с врачами, продавшими душу СМО[18]. Обычно на прием к нему приходилось записываться не меньше чем за месяц. Я рассказал регистратору об отчаянном положении, в котором оказался из-за своей руки, и она посоветовала мне обратиться в клинику, принимающую больных без предварительной записи, которые и обслуживали тех, кто, подобно мне, нуждался в визите к врачу и не мог сделать этого по записи. Короче говоря, после нескольких месяцев мучений, когда врач гонял меня от одного специалиста к другому, мне поставили диагноз — симпатическая рефлекторная дистрофия, или СРД. Это очень редкое заболевание, которое не позволяет пациенту выздороветь окончательно. Если объяснить в двух словах, то мозг продолжает посылать телу сигнал, что какая-то его область нуждается в лечении, хотя на самом деле все уже зажило.