— Вы будете смеяться, но я узнал все о птичках и пчелках, когда увидел, как этим занимаются две собаки, — начал я. — Тогда мне было что-то около восьми, и я сидел на заднем сиденье отцовского «кадиллака», пассивно докуривая[20] пачку «Пэлл-Мэлл», когда прямо перед машиной откуда ни возьмись выскочили две сцепившиеся собаки — кобель застрял в задней половине сучки. Отец глянул в зеркало заднего вида и улыбнулся. «У старичка закончился бензин, — сказал он. — И дама решила отбуксировать его домой».

Никто не засмеялся. Пульс у меня участился еще сильнее. «Ну, ребята, давайте, смейтесь, — подумал я, — иначе меня хватит апоплексический удар».

Вместо зрителей пришлось деланно захихикать мне самому.

— Клянусь, детство мое было похоже на отдельные сцены из кинофильма «Избавление».

В шоу-бизнесе, где хотя бы какая-то реакция является жизненно необходимой для продолжения, молчание убивает быстрее рака толстой кишки. Я готов был поклясться, что слышу сверчков в задней части комнаты. Мне ничего не оставалось, как рассказывать дальше, сдерживая отчаянное желание опрометью броситься бежать со сцены.

— Жизнь — это сплошной выбор, не так ли? Вот, например, недавно мне пришлось сделать один особенно трудный — или избавиться от сигарет, или отказаться от героина. Бросить курить было нелегко. Хотя особого выбора у меня не было — это мешало мне разносить газеты вовремя.

В задних рядах заржал какой-то парень. Наверное, сосед рассказал ему удачную шутку.

— Пришлось прибегнуть к никотиновому пластырю, и теперь в моем теле курсирует аж пятьсот миллиграммов.

Тишина.

Словно пытаясь сохранить достоинство с дурацким колпаком[21] на голове, я рассказал еще несколько неудачных шуточек и закончил свое выступление словами:

— Спокойной ночи, ребята, мне было хорошо с вами. — И подумал: «Вот что бывает, когда учишь свои реплики наизусть».

Истекая пОтом, я сошел со сцены и угодил прямиком в распростертые объятия Беллы. Провал был полным, но такого счастья я не испытывал еще никогда. У меня получилось! Я взглянул чудовищу в лицо и, хотя оно оказалось ужасным, остался жив. Когда мы разомкнули объятия, я поднял глаза и увидел, что она плачет.

— Все было настолько плохо? — спросил я.

Она покачала головой, но ничего не ответила.

Я схватил ее за руку.

— Тогда в чем дело, родная?

— Я горжусь тобой, только и всего, — сказала она, но мы прожили вместе слишком долго, чтобы обманывать друг друга даже из лучших побуждений. В ее глазах стояли слезы жалости. Хотя сам я временами забывал о том, что умираю, Белла помнила об этом каждую минуту.

— Родная моя… — вздохнул я и крепко стиснул ее ладошки.

— Сегодня собралась трудная публика, — раздался за спиной голос Джона, нарушая наше уединение. — Хотите вновь попытать счастья на следующей неделе?

Не раздумывая ни мгновения, я кивнул.

— Конечно. Почему бы и нет?

Белла украдкой вытерла глаза и покачала головой.

— Отлично. Еще одна неделя пыток и мучений, — пошутила она.

Я же поцеловал ее и подумал: «А страх, оказывается, способен оживлять и придавать новых сил!»

* * *

На следующей неделе Райли и Майкл первыми ворвались в заведение, чтобы занять столик в переднем ряду. Я вошел в зал с улыбкой, огляделся по сторонам, и меня едва не стошнило. «Господи, — подумал я. — Это совсем не то, что было на прошлой неделе. Теперь все по-настоящему». В зале собралось никак не меньше сотни зрителей. Я бы покривил душой, если бы не сказал, что мне вдруг захотелось повернуться и выйти отсюда, а во время долгой обратной поездки домой извиниться перед своей семьей. Но я знал, что после такого не смогу взглянуть в лицо Пончику: «Ведь посмотреть на их спектакль соберется по крайней мере такая же толпа. Да, разумеется, люди будут настроены куда как благожелательнее, но ведь и ему всего только пять лет от роду». Произведя в уме несложные подсчеты, я решил, что мы с ним будем квиты. В памяти у меня всплыли собственные слова: «…иногда приходится вставать и драться. Хотя мужество — одна из немногих вещей в жизни, которые можно симулировать и это сойдет тебе с рук. Даже если тебе страшно, веди себя так, словно ничего не боишься, и весь остальной мир ничего не заметит». Я сделал глубокий вдох и присоединился к своей семье за столиком у самой сцены.

Белла взяла мою горячую и потную ладонь в свои и попыталась успокоить меня.

— Сегодня вечером у тебя все получится, — пообещала она.

Я посмотрел на Райли и Майкла. Те закивали в знак согласия. Мне же захотелось провалиться сквозь землю.

Ожидание превратилось в уже знакомую пытку, а когда я опять едва уговорил свои ноги вознести меня на сцену, в лицо ударил тот же самый слепящий свет. Я даже повторил несколько неудачных шуток с прошлого раза, добавив:

— Вы никогда не задумывались над тем, в какой момент своей жизни люди решают отказаться от гигиены зубов?

В зале воцарилась тишина. Они все смотрели на меня, ожидая развязки.

— Нет, серьезно, — продолжал я, — в какой день вы просыпаетесь и говорите: «Решено, я больше никогда не буду чистить зубы»?

В зале раздалось пару смешков — или мне так показалось.

— Что ж, позвольте просветить вас. Для меня такой день наступил сегодня.

Те же самые люди рассмеялись вновь.

— Моя бабушка, упокой, Господи, ее душу, страдала тем же недугом. Перед тем как ей пришла пора умереть, мы прозвали ее Летние Зубы[22]. — И вновь я попытался выдержать паузу. — Некоторые ее зубы были зеленоватыми, другие — черными, а третьих не было вовсе. — Я пожал плечами. — Зрелище было удручающим. Впрочем, даже пудинг превратился для нее в проблему.

Двое самых перебравших гостей в зале рассмеялись еще до того, как аплодисменты моей семьи проводили меня обратно к нашему столику. Остальная часть аудитории хранила молчание.

Белла встала, чтобы поцеловать меня, глаза у Райли покраснели и опухли от слез, а Майкл горячо пожал мне руку.

— Для этого нужно подлинное мужество, — заявил он.

А я смотрел на себя словно со стороны. С того самого момента, как мы приехали в кафе, я хотел одного: подняться на сцену, произнести свои заранее отрепетированные шуточки и убраться отсюда поскорее. И смех не имел такого уж большого значения — что было весьма кстати. Если я чему-нибудь и научился на недавних занятиях по кулинарному искусству, так это тому, что главная ценность заключалась в прилагаемых усилиях, а вовсе не в конечном результате. «Но почему я должен страдать всякий раз, когда поднимаюсь на сцену? — спросил я себя. — Почему я никак не могу запомнить, что там — не так уж и плохо?»

Один из комиков подошел к нашему столику.

— Не расстраивайтесь. Сегодня вечером здесь собрались трудные зрители, — сказал он.

— То же самое мне говорили и на прошлой неделе, — ответил я, все еще ошеломленный оказанным мне приемом.

Он рассмеялся.

— А вот теперь у вас получилось очень смешно, — сообщил он.

— А вы давно этим занимаетесь? — поинтересовался я.

— Около года.

— И когда это дело начинает нравиться?

Он посмотрел на меня и ухмыльнулся.

— Ну, в общем… в какой момент вы перестаете бояться? — уточнил я свой вопрос.

Он вновь расхохотался.

— Насколько я могу судить по собственному опыту, страх никуда не уходит. Но ведь именно поэтому мы и поднимаемся на сцену и делаем то, что делаем, верно? Чтобы почувствовать себя живыми.

Его звали Курилка Джо Холден. Я пригласил его присоединиться к нашей компании, и он не стал отказываться. По возрасту мы с ним были самыми старшими, а потому моментально нашли общий язык. Он принялся рассказывать:

— У моей дочери должен был родиться ребенок, а я, соответственно, стать дедом в сорок один год. И тогда я подумал: полжизни уже позади. Если я не сделаю этого сейчас, то не сделаю уже никогда. Я работал на двух работах, которые мне не нравились. Как-то я разговорился с одним своим другом. «Чего ты хочешь?» — спросил он. «Стать комическим актером разговорного жанра». — «Так становись им! Делай то, что доставит тебе удовольствие и принесет счастье. А если тебе еще и заплатят за это, то вообще прекрасно». И вот сегодня, пускай только на те двадцать минут, что длится мое выступление, я заставляю людей забыть о своих проблемах.

— Это просто здорово, — сказал я.

— А почему вы заставляете себя пройти через это? — осведомился он.

Над нашим столиком повисло напряжение, но я постарался поскорее рассеять его и с деланной небрежностью ответил:

— По тем же самым причинам, друг мой.

Он коротко кивнул, но, поднимаясь с места, наклонился к моему уху.

— Каждую субботу я выступаю со своим номером в ресторане «Бельведер». Почему бы вам не присоединиться ко мне? Там собирается недурная аудитория. Большинство комиков, которых я знаю, обкатывают там свои новые юморески. — Он протянул мне визитную карточку. — Позвоните, если мое предложение вас заинтересовало.

— Хорошо. Спасибо.

Всю дорогу до стоянки, где мы оставили машину, Райли держала меня за руку.

— Подожди, пока я не расскажу Пончику о том, как выступил его деда сегодня вечером!

В горле у меня вдруг образовался комок. «Не могу поверить, что едва не сбежал оттуда», — подумал я.

* * *

Следующие несколько недель Джо таскал меня за собой по разным клубам. В одном я угодил на мальчишник, где никто не слушал ни единой шутки. В другом я попросил дать мне десять минут. Организатор только рассмеялся в ответ.

— Вы что, намерены дать сольный концерт? — насмешливо осведомился он, и я получил стандартные четыре минуты.

БОльшая часть моих юморесок с треском проваливалась. Но меня куда больше интересовала возможность взглянуть в лицо своему страху и преодолеть его. Для меня пустая и залитая безжалостным светом рампы сцена была самым подходящим местом, чтобы вырасти как личности и подняться над собой нынешним.

Наверное, по моему поведению стало заметно, что меня начинают одолевать боль и усталость, потому что однажды Райли озабоченно заметила:

— Может, тебе стоит притормозить немножко и позаботиться о себе, папа?

— Не могу, хорошая моя, — ответил я. — Впервые я живу полной жизнью.

* * *

Примерно в это же время в качестве жеста доброй воли нескольких талантливых комиков пригласили меня на по-настоящему большое сборище. Речь шла о благотворительном вечере для сбора средств. На нем должны были выступать еще одиннадцать артистов комического разговорного жанра, среди которых были и национальные звезды первой величины.

В большой комнате, где под потолком плавали платные клубы табачного дыма, собралась толпа в триста пятьдесят человек. Я стоял у стойки бара и с трепетом ожидал минуты, когда выйду на сцену и заставлю аудиторию разразиться громовым хохотом. Курилка Джо был ведущим вечера, который он и открыл потрясающим пятнадцатиминутным выступлением. Он шутил абсолютно надо всем, начиная со своего нью-йоркского акцента и заканчивая первым осмотром своей предстательной железы.

— А вы слышали о новой виагре для женщин? — Он покачал головой и скривился. — Нет, это не для моей старушки. Это похоже на то, как если бы я вздумал поджечь одну-единственную спичку, привязанную к глыбе льда.

С каждой новой шуткой толпа все больше раскрепощалась. Сердце гулко стучало у меня в груди, а рубашка уже взмокла от пота. Белла то и дело поглядывала на меня и улыбалась.

Следующей к микрофону вышла Стеф Коллюра и принялась смешить народ без передышки. От проблем с собственным весом она перешла к своим ежедневным трудностям в браке, напоминая аудитории, как важно и даже необходимо уметь смеяться над собой.

А меня не покидало ощущение, будто я смотрю на происходящее со стороны. Время от времени я окидывал толпу быстрым взглядом. «Здесь собрались триста пятьдесят человек, — думал я. — А ты боишься выступать на публике. Получается, ты совсем спятил?»

Белла подняла вверх большие пальцы рук и одними губами прошептала:

— Я люблю тебя.

Райли и Майкл буквально светились от гордости.

Следующим на эстраду вышел Тони Джи, итальянский Дон Риклз, и с того момента, как микрофон оказался у него в руках, больше никто не мог чувствовать себя в безопасности. Он прокатился над толпой, как раскат грома. Когда присутствующие наконец соображали, что стали объектом его шуток, то им уже ничего не оставалось, как хохотать до упаду. Он был настоящим профессионалом.

А я то и дело мысленно повторял: «Господи!» — и боялся, что не выдержу и тоже грохнусь в обморок.

Тони Джи у микрофона сменил Кристиан Шоу, заметив, что он оказался единственным чернокожим среди собравшихся. Все рассмеялись. Манерой поведения напоминая молодого Криса Рока, Шоу был многолик, не стеснялся в выражениях и моментально переходил от высокого стиля к нецензурщине.